— Мне, однако, очень улыбается идея превратиться теперь в турчанку, — сказала смеясь Элеонора. — Капитан Темпеста и сын мединского паши Гамид уже отслужили свою службу и могут сойти со сцены. Как вы находите, Гастон?

— Ваша мысль недурна, дорогая Элеонора, — ответил виконт. — В женском наряде вы будете еще восхитительнее для меня, хотя и перестанете кружить головы особам своего пола… Я ведь знаю и то, что Гараджия влюбилась в вас до безумия, вполне поверив тому, что вы — турецкий принц. Вообще мне известно все, что касается вас.

— Ну, тем лучше: это «все» мне не в осуждение. Любовь этой прихотливой турчанки доставила бы мне много веселых минут, если бы не мысль о вас, которого нужно было спасти от неволи. Дорого бы пришлось мне поплатиться за мою игру с этой опасной особой, если бы она поняла ее!.. Дедушка Стаке, — обратилась она к моряку, — прикажите отнести ящики в мою каюту.

— Я думаю, эта гиена не выпустила бы вас живой из своих когтей. Слава Богу, что все так благополучно кончилось, — заметил Ле-Гюсьер.

— Именно. Надеюсь, что мне больше не придется с ней встретиться.

— Если только она не догонит нас здесь, что, пожалуй, еще возможно, так как мы еще не вышли из вод острова, — вмешался старый моряк, отдавший приказание снести ящики с нарядами Гараджии в каюту герцогини и опять присоединившийся к беседующим.

— Зачем же она будет догонять, дедушка Стаке?

— Затем, чтобы отомстить вам за то, что вы сыграли с ней такую лихую шутку, синьора.

— Вы начинаете все видеть в черном цвете, дедушка Стаке.

— Вовсе нет, синьора. Я вижу ночь не чернее, чем она есть… Ну, вот и ветер начинает стихать! — вдруг прервал сам себя старый моряк, обратив внимание на то, что паруса уже не так напряженно раздувались, как до этого времени, и быстрый ход судна заметно убавился. — Хотелось бы увидеть берега Италии или хотя бы Сицилии раньше, нежели наступит полное затишье.

— Ну, Бог милостив, — сказала герцогиня. — Пойдите лучше и распорядитесь, чтобы нам приготовили завтрак, чем каркать вороной, — шутливо добавила она, хлопнув его по плечу. — А я пока пойду превращаться в турчанку, — с улыбкой заявила Элеонора жениху. — За столом увидимся.

Когда она ушла, виконт подхватил дядюшку Стаке под руку и увел его на носовую часть корабля.

— Скажите мне откровенно, мастер, уж не ожидаете ли вы в самом деле погони? — с видимой тревогой в голосе спросил он, усевшись там на скамью, между тем как старый моряк почтительно стоял перед ним.

— Нет, господин виконт, — успокаивал его старик. — Особенно беспокоиться нам вообще нет основания: наш корабль очень прочно построен и прекрасно вооружен, так что тем, кто вздумает напасть на нас, придется-таки повозиться с нами… Вот если налетит хорошая галера — ну тогда, пожалуй, и нам не выдержать. В случае, если бы я увидел приближение такого судна и заметил бы, что оно нагоняет нас с злыми намерениями, то я тотчас же, без малейшего колебания, выбросился бы на берег, потому что более ничего нельзя будет предпринять. Предупреждаю вас, синьор, чтобы вы имели это в виду… А вот, и синьора! — воскликнул дедушка Стаке, увидев снова поднимавшуюся на палубу герцогиню, желавшую скорее показаться жениху в своем новом наряде. — Клянусь всеми львами венецианской республики, это такая турчанка, которая может вскружить головы всем турецким пашам вместе с их султаном! — восторженно прибавил он, любуясь молодой девушкой.

Действительно, для тех, кто не видел Элеонору раньше в свойственной ее полу одежде, она теперь должна была казаться вдвое прекраснее, чем в то время, когда носила мужской костюм. Из всех нарядов, предназначавшихся для Гараджии, она выбрала себе один — скорее грузинский, нежели турецкий, который особенно ярко подчеркивал слегка бронзовый оттенок ее кожи, блеск ее черных глаз и красоту пышных черных волос. На ней была так называемая по-турецки кулиджа, род короткой юбки, из мягкой ярко-красной, протканной золотом парчи, широкие белые шелковые шаровары, вышитые жемчугом, из той же парчи изящная кацавейка с длинными широкими рукавами, открытая спереди. Там виднелась носимая грузинами и персами белая рубашка из тонкого, прозрачного, как кисея, шелка с искусной узорчатой вышивкой из мелкого разноцветного бисера вокруг ворота и посредине груди. Вокруг стройной талии красавицы обвивался широкий пояс небесно-голубого цвета из тяжелой шелковой материи, спускавшийся длинными, отделанными серебром концами почти до самого края кулиджи, на ногах были крохотные туфельки из красного сафьяна, богато вышитые серебром, и с узкими, загнутыми кверху носками. На перевитых нитями блестящих красных камней и распущенных по плечам волнистых волосах красовалась вместо чалмы бархатная шапочка, обвитая, точно облаком, тончайшим индийским белым муслином, складки которого спереди скреплялись пучком перьев из мелких алмазов.

Виконт молча, 'полным любви взглядом, любовался на свою прекрасную невесту. Дядюшка же Стаке не в состоянии был скрыть волновавших его чувств. Подпрыгнув на месте и размахивая беретом по воздуху, он крикнул во все горло:

— Да здравствует наша капитанесса!

— Да здравствует наша капитанесса! — повторили хором и матросы, столпившиеся в стороне, чтобы в свою очередь посмотреть на это чудо красоты и изящества. Один Никола Страдного оставался на своем посту, у руля, и только что успели замереть радостные клики моряков, как с его стороны раздался возглас тревоги. Все поспешно бросились к нему, поняв, что случилось что-то особенное.

— Чего ты тут каркаешь, Никола, и нарушаешь наше веселье? — спросил старый далмат.

Грек, весь изогнувшись вперед, расширенными от ужаса глазами и с искаженным лицом глядел туда, где уже смутно обрисовывались очертания острова Кипр.

— Поневоле будешь каркать, когда нас нагоняет трехпарусник! — угрюмо ответил он старику. — Наверное какое-нибудь турецкое судно, которое идет нас пощипать… Ну, теперь держитесь, ребята! Игра начинается не на шутку…

Слова Николы сразу охладили пылкий восторг, поднявшийся было в сердцах экипажа при виде своей прелестной капитанессы.

Виконт побледнел и с тревогой взглянул на свою невесту, которая едва заметно изменилась в лице.

— Трехпарусник? — спросил он, подходя к Николе. — А ты не ошибаешься, друг?

— Никак нет, синьор, — ответил грек. — У меня слишком хорошее зрение, чтобы не отличить галеры от шиабеки или галиота.

— Ах, съешь их акулы! — ворчал дедушка Стаке, отирая со лба холодный пот. — Ну-ка, брат, Никола, дай я сам взгляну. Авось, и мои глаза увидят что-нибудь.

С этими словами он одним прыжком взобрался на капитанский мостик, куда вслед за ним поднялись герцогиня и виконт.

— Ну, где же твои паруса-то? — говорил он, вертя во все стороны головой и не видя ничего, в чем ему очень не хотелось сознаться.

— А вот там, — лаконически сказал грек, указывая рукой на едва заметные белые точки, двигавшиеся на горизонте.

— Да, и то… трехпарусник! — с изумлением воскликнул старый моряк. — Ишь ты, а ведь это и в самом деле галера!

— Венецианская или турецкая? — осведомился виконт, тревога которого с каждой минутой все более и более возрастала.

— Ну, этого я отсюда разглядеть не могу, синьор, — отвечал старый моряк. — Даже в подзорную трубу, пожалуй, не различишь, какой на нем флаг: слишком еще велико расстояние.

— А не похоже на венецианскую галеру? — спросила в свою очередь и герцогиня.

— Откуда же взяться с этой стороны венецианской галере, синьора, когда Кипр уже находится в когтях у турок?

— Следовательно, это галера турецкая?

— Вернее всего, что так, синьора.

— Не попытаться ли нам схватиться с этой галерой и потопить ее? — храбрился виконт.

— Нет, синьор, об этом и думать нечего, — возразил Никола. — Нам остается только одно: выброситься на берег… К несчастью, ветер все более и более стихает…