«Традиция, — лениво подумал нахттотер. — Путь бусидо. Изысканность, беспощадно разящий меч, философия фатализма. И абсолютная преданность. Предсказуемо, скучно, но надежно».

— Мои дайсё[60] не причинили вам больших хлопот?

— Дайсё? — Миклош поднял светлые брови, одновременно жестом приглашая женщину сесть в кресло. — А… Ты о своих ручных собачках? Как их зовут на этот раз?

— Тот и Этот, господин.

— Verum nomen ignotum est[61]? У тебя странное чувство юмора, Норико. Я так и не смог понять ваш народ.

— С моим народом мое чувство юмора никак не связано, господин. Скорее наоборот. Меня давно мало что связывает с родиной и прошлой жизнью. Слишком много лет минуло. Все забылось.

— Это ты так считаешь. Может, ты и не молишься больше богине Аматэрасу и не проводишь тяною[62] в своем дзэн-садике, но твой дух не сможет изменить ни время, ни чужая земля. Как они не изменили никого из нас.

Японка склонила голову в знак признания правоты учителя, но возразила:

— И все же, несмотря на истину ваших слов, позвольте заметить, что мы все уже не те, что были когда-то. Новая кровь стирает нации и родину. Я тхорнисх. Это главное.

Какое-то время Миклош разглядывал ее безмятежное лицо. Выдержав его взгляд, она не опустила глаз. Точно так же, как и во время их первой встречи — когда ее, насильно привезенную португальскими моряками жрицу храма Гинкаку-дзи, выкрал и притащил Йохан.

В те дни господина Бальзу мучила скука, любимые блондинки приелись, и чайлд решил проявить инициативу. Нашел более экзотичное блюдо. Но даже, несмотря на то, что в то время японки в Европе были редкостью, нахттотер не слишком заинтересовался странной, совершенно чуждой ему женщиной. К тому же, брюнеткой.

Однако Норико мгновенно поняла, к кому ее приволокли, и смекнула, чем грозит эта встреча. Пускай Миклош не слишком походил на каппе[63] из легенд ее народа, но длинные клыки и запах крови, разлитый в жилище, сказал ей о многом. Девушка оказалась умна и не желала умирать.

Она была мономоти[64], одержимая духом змеи. Этот дар передавался по наследству, и если бы Норико родилась во втором или третьем веке — то стала бы выдающейся шаманкой или хитогами[65]. Но в семнадцатом столетии ей была уготована лишь роль скромной жрицы храма, под названием «Серебряный павильон», который так никогда и не был покрыт благородным металлом.

Девушке хватило сил, желания и способностей научиться общаться на португальском за время своего плаванья. Ей, чужестранке, непонятной и странной — удалось заинтересовать самого нахттотера. Дальше все было, как в восточной сказке про Шехерезаду. Вот только в роли султана выступал господин Бальза. Очень голодный господин Бальза.

Он растянул удовольствие от ее крови на целый месяц. И не убивал. В перерывах между приемами пищи ему было интересно беседовать с нею. Миклош с удивлением понял, что может услышать от раскосой чужеземки нечто такое, чего не знал раньше. Нечто важное, о чем до сего дня он не читал ни в одной книге. Норико помнила наизусть множество сказаний и легенд, которые бормотала вполголоса на португальском с того самого момента, как ее притащили в дом нахттотера. И это монотонное безостановочное бормотание, пожалуй, удивило тхорнисха даже больше чем то, что при его появлении она не испытывает ужаса.

Однако их дальнейшие беседы могли бы и не состояться, если бы не первый спор.

Бальза стал отрицать, что странные пятистрочия могут быть искусством. Он откровенно насмехался над японкой. Тогда она открыла нахттотеру то, во что верила сама: «Знаменитые японские танка — это магические стихотворные формулы, с помощью которых создавался мир народа ва[66]…»

— Первая строка повелевает весной, приходящей с востока, и воздухом, — говорила девушка снисходительно слушающему Миклошу. — Вторая связана с летом, огнем и элементом «Земля». С ее помощью можно творить над людьми ворожбу. Третья — это осень, запад. Металл. А металлом можно резать вещи и решать судьбу.

— Сплошная каббалистика, — Миклош встал, собираясь уйти.

Но Норико не сдалась:

— Четвертая строка в танка — основная. Это центр. Если неудачными будут первые три — сотворенный мир будет негармоничен, и люди неуправляемы. Но если вдруг слабой получится эта, мир просто не будет построен. Духи божеств, которые должны придти через нее, не смогут этого сделать. Вместо них появятся враждебные, злобные созданья, несущие разрушение.

— Хм, — на счастье японки, что-то в этих словах заинтересовало тхорнисха. — Как это похоже на всех нас… Что же пятая?

— Пятая — зима, север. Вода. Эта песнь нирваны, всеобщего покоя и счастья… Если исказить ее — в мире никогда этого не будет. Кроме того, в танка ровно тридцать один слог. По количеству божеств, которые в содружестве друг с другом создают этот мир. Если слогов будет меньше или больше — боги разгневаются, и это приведет к страшным бедам…

Она сумела заинтересовать «ночного рыцаря». Скрасила его скуку. Доказала, что ее острый ум может пригодиться клану. И стала одной из Золотых Ос.

Миклош не ошибся в ней, как когда-то в нем не ошибся Луций. Норико оказалась выгодным приобретением. Сейчас японка жила и работала вне Столицы, имела персональную охрану и отчитывалась только лично перед господином Бальзой. Она заведовала всеми финансовыми потоками клана, руководя ими из Цюриха столь ловко и умело, что даже Рамон де Кобреро мог лишь пожалеть, что она не принадлежит негоциантам.

— Как обстоят дела в Confoederatio Helvetica[67]?

— Без происшествий. Тихая, мирная, ленивая страна. В ней не кипят такие страсти, как здесь.

— Неужели? А паника на финансовом рынке в начале декабря?

Лицо Норико осталось безмятежным, как поверхность подземного озера:

— Эта досадная неприятность не стоит вашего внимания, господин. Напряженность возникла после того, как вьесчи стихийно перевели часть фондов за границу. Нас она не коснулась. К тому же, ситуация стабилизировалась.

— Что стоит моего внимания, а что нет — предоставь решать мне, — промурлыкал Миклош, нехорошо прищурившись. — Ты знаешь, зачем я тебя вызвал?

— Йохан нашел возможным сообщить последние новости.

Господин Бальза поднялся из-за стола:

— Сыграем в шахматы?

— Предпочитаю гомоку-нарабэ[68], господин.

Бальза тонко улыбнулся:

— Эта игра слишком скучна для меня. Ты ведь знаешь.

Норико прикрыла веки:

— Тогда, возможно, вы предпочтете сёги[69]? Сёгуны династии Токугава высоко ценили ее.

— Меня не интересует мнение людских царьков. В особенности тех, которые давно пребывают в могиле. Возможно, эта варварская игра и развивает стратегическое мышление, но ничто в мире не заменит шахматы. Впрочем, ты гостья. Я согласен с твоим выбором.

Норико играла несколько иначе, чем Рэйлен. Она поддавалась. Но делала это столь тонко и тактично, что господин Бальза в полной мере вкусил удовольствия от своей победы. Довольно быстро ему удалось «усилить» своих белых кё, а затем дело пошло, как по маслу, даже несмотря на отчаянное сопротивление черных.

И сегодня Миклош первым заговорил о поэзии. Классической персидской. В ней он разбирался гораздо лучше, чем в японской. Хайям, Анвари, Моулави, Саади, Хафиз и, разумеется, Абулькасим Фирдоуси с его «Шахнаме».