– А ведь тебе придется дать ей имя, – сказала Марджо в ту ночь, лежа в глубине кровати. Лампа над ними бросала тени на стену и пол.

Сельна осторожно потрогала пальцем мягкую щечку спящего между ними ребенка.

– Если я назову ее, она и правда станет моей навсегда.

– Ну уж и навсегда! Мы с тобой столько не проживем. – Марджо потрогала другую щечку.

– Ребенок дает бессмертие, – тихо промолвила Сельна. – Это мостик в будущее, хотя она и не моей крови.

– Будет, если ты признаешь ее своей.

– Да разве могу я не признать ее – теперь? – Сельна села, и Марджо тоже. – Она смотрит только на меня, кто бы ни взял ее на руки. Она мне доверяет. Когда я пришла с ней в кухню на обед, и все захотели ее понянчить, она только и вертела головенкой, высматривая меня.

– Эко ты расчувствовалась, – со смехом сказала Марджо. – Новорожденные не могут вертеть головенкой. Они и смотреть-то еще не умеют.

– Она умеет. Дженна умеет.

– Ну, вот ты ее и назвала. Не дожидаясь меня.

– Ты мне сестра, а не наставница, – сердито бросила Сельна. Ребенок, слыша сварливые нотки, зашевелился. Сельна улыбнулась. – И потом, Дженна – это детское имя. Я хочу назвать ее Джо-ан-энна.

– Джо – «любимая», ан – «белая», энна – «дерево». Это имеет смысл, ведь ее нашли на дереве, а волосы у нее, сколько их там ни есть, белые… А «Джо», полагаю, потому, что ты ее любишь, хотя и не знаю, как это ты привязалась к ней так скоро. Любовь не так легко возникает в твоем сердце в отличие от ненависти.

– Не будь дурой, Марджо. «Джо» – это в твою честь, и ты прекрасно это знаешь. – Сельна, протянув руку поверх ребенка, коснулась подруги.

Рука Марджо встретила ее на полпути, и обе улыбнулись, а дитя заворковало.

Утром Сельна отнесла Дженну лекарке Кадрин, и та осмотрела малышку с ног до головы.

– Крепкая девочка, – сказала Кадрин без улыбки. Улыбалась она редко. Говорили, что она зашила слишком много ран и срастила слишком много костей, чтобы находить в жизни хоть что-то веселое. Но Сельна знала, что Кадрин была неулыбчивой еще смолоду, когда только вступила на свое поприще. Быть может, она избрала это поприще как раз поэтому. – Хватка у нее удивительно сильная для новорожденной. И она следит глазами за движениями моей руки – это редкость. Я хлопнула в ладоши, чтобы проверить ее слух, и она сразу вздрогнула. Она будет хорошей помощницей в лесу.

Сельна кивнула.

– Корми ее в одно и то же время, и по прошествии одной луны она будет спокойно спать всю ночь.

– Прошлой ночью она и так спала спокойно.

– Не надейся, что так будет всегда.

Но Дженна, вопреки словам лекарки, крепко спала и в эту ночь, и в следующую. Сельна, правда, старалась кормить ее точно в срок по совету Кадрин, опытной в обращении с детьми, но из-за ее многочисленных обязанностей ей это не всегда удавалось. Впрочем, дитя прекрасно переносило беспорядок в кормлении, а в лесу, привязанное к груди или спине Сельны, вело себя тихо, как заправская охотница.

Сельна хвалилась своей питомицей при каждом удобном случае и порядком надоела всем, кроме Марджо.

– Смотри, как бы от тебя не стали бегать, – сказала Дония, главная стряпуха, когда Сельна после двухдневной охоты свалила на кухонный пол косулю и семь кроликов. – Она чудесная малышка, спору нет. Крепкая и для глаз приятная. Но она еще не Великая Альта. Она не может пройти по Озеру Вздохов, не катается верхом на летней радуге и не танцует между каплями дождя.

– Никто и не говорит, что она Богиня, – буркнула Сельна. Малютка залилась веселым смехом, когда ей пощекотали шейку кроличьей лапкой. – И никто от меня не бегает, – запальчиво добавила охотница.

– Я не сказала «бегают». Я сказала «будут бегать», – спокойно ответила Дония. – Спроси кого хочешь.

Сельна обвела кухню сердитым взором, но все девочки опустили глаза, и сделалось тихо – только и слышно было, как стучат ножи. Дониины девчонки знали, что с воительницами лучше не связываться. Сельна особенно была известна своим вспыльчивым нравом, хотя в отличие от многих редко помнила зло. И когда этот нрав давал о себе знать, ее приемышу никто не завидовал.

Сельна, все еще сердитая, тряхнула головой и сказала Доний:

– Кроличьи шкурки понадобятся мне, чтобы сделать в мешке мягкую подкладку. У Дженны очень нежная кожа.

– Кожица у нее детская, – невозмутимо ответила Дония, – и мех, конечно же, будет твой. Я и оленью шкуру тебе отдам. Выкроишь из нее пару штанишек и много башмачков.

– Башмачки ей понадобятся, – просияла Сельна.

– Но не теперь еще, – засмеялась Дония. Ее собственные приемные дочки прыснули в ответ.

– Это почему? – снова разгневалась Сельна.

Дония отставила тяжелую фаянсовую миску, отложила деревянную ложку, вытерла руки о передник и протянула их к Сельне. Та неохотно отвязала девочку и подала стряпухе.

– Она младенец, Сельна, – улыбнулась Дония, качая ребенка на руках. – Малое дитя. Посмотри на моих семерых. Когда-то они все были такие же, и все начали ходить в год, только одна чуть пораньше. Не жди от своей слишком многого, и она вырастет в любви. Когда придет ее лунный срок, она от тебя не отвернется. Когда она прочтет Книгу Света и вызовет свою сестру в этот мир, она тебя не покинет. Но если ты будешь слишком напирать на нее, ты ее оттолкнешь. Она твоя питомица, но не твоя собственность. Быть может, она не станет такой, как хочешь ты, но станет такой, как ей суждено. Помни пословицу: «Дерево может пролежать двадцать лет в воде и все-таки не сделается рыбой».

– Ну, и кто же из нас надоеда? – устало бросила Сельна, забрала веселую Дженну у стряпухи и вышла вон.

В ту ночь светила полная луна, и все темные сестры явились. В большом открытом амфитеатре собрались все женщины хейма со своими детьми.

Сельна стояла в середине круга у алтаря, обсаженного тремя рябинами, Марджо рядом с ней. Прошел почти год с тех пор, как здесь нарекали дитя, хотя не так давно две садовницы и одна воительница родили каждая по ребенку. Этих девочек уже посвятили Богине – теперь настал черед Дженны.

Жрица молча сидела на вершине алтаря, где стоял ее трон без спинки, а рядом занимала место ее темная сестра. С мелкими белыми цветками в черных косах, с губами, подкрашенными красным ягодным соком, они ждали, когда собравшиеся угомонятся. Дождавшись тишины, они подались вперед, упершись руками в колени, и устремили взор на Сельну и Марджо, но заговорила только одна – жрица:

– Кто приносит дитя?

– Я, о Мать, – сказала Сельна, подняв Дженну на уровень глаз. Для нее слово «мать» имело двойное значение, ибо жрица когда-то взяла ее к себе в дочери и очень печалилась, когда Сельна избрала путь воительницы.

– И я, – сказала Марджо.

Вместе они взошли на первую ступень алтаря.

– Кто дал ей жизнь? – спросила жрица.

– Женщина из города, о Мать, – ответила Сельна. – Та, что погибла в лесу, – добавила Марджо.

Они взошли на вторую ступень.

– Кто даст ей кровь? – спросила жрица.

– Она получит мою кровь, – сказала Сельна.

– И мою – тихим эхом откликнулась Марджо.

Они взошли на третью ступень, и жрица со своей темной сестрой встали. Жрица взяла тихую Дженну из рук Сельны и положила на трон. Марджо и Сельна стали рядом с ребенком.

Тогда жрица опустилась на колени и обвила свою длинную черную косу вокруг Дженны. Ее сестра по ту сторону трона сделала то же самое. Сельна и Марджо, тоже преклонив колени, протянули им свои руки ладонями вверх.

Жрица взяла серебряную булавку из ларца, приделанного к подлокотнику трона, и уколола запястье Сельны там, где пролегла голубая жилка. Сестра жрицы проделала то же самое с Марджо. Запястья воительниц соединили так, чтобы их кровь смешалась.

Затем жрица легонько уколола Дженну повыше пупка, сделав свободной рукой знак Сельне и Марджо, и они возложили соединенные руки на тельце ребенка.