Все еще не утихают споры вокруг серебряных колец со сложной гравировкой, найденных в Аррундейлском кургане. Зигель и Залмон называют их «держателями прутьев», поддерживая тем шаткую теорию Мэгона, но факты скорее доказывают, что это кольца для салфеток либо для перевозки посуды на большие расстояния, о чем убедительно рассказывает Кован в своей работе «Клановые кольца».

Природа и история, т. 51.

Скоро весь хейм заговорил о постыдном поведении Сельны. Бывало, что и раньше сестры ссорились – их бурные свары вспыхивали ярким огнем, не оставляя после себя даже угольков, – но о таком здесь еще не слыхивали. Даже в летописях жрицы не упоминалось о подобных вещах, а хейм существовал уже семнадцать поколений и насчитывал восемь больших гобеленов.

Сельна вместе с малюткой весь день проводила на ярком солнце, а вечером, привязав Дженну к груди или спине, избегала освещенных комнат хейма. Раз или два, когда Сельне пришлись-таки выйти на свет факелов, Марджо возникала рядом с ней – бледная и истощенная. Исчез без следа заливистый смех темной сестры и ее звонкий голос.

– Сельна, – вздыхала она за спиной сестры, словно тростник на ветру, – что произошло между нами? – Это был голос призрака, глухой и угасающий. – Сельна…

Однажды, зайдя на кухню за молоком для ребенка, Сельна обернулись и увидела Марджо. Сельна зажала руками ушки девочки, чтоб заглушить голос своей сестры, хотя он стал уже так слаб, что нужды в этом не было. Дония со своей сестрой Дойи и две старшие девочки взирали на это в ужасе. В тающей фигуре Марджо им виделась собственная медленная смерть.

Марджо, с глазами как два синяка, плакала черными слезами.

– Сестра, почему ты так поступаешь со мной? Я делила бы дитя с тобой и никогда не стала бы между вами.

Но Сельна медленно и решительно отвернулась от молящей тени. Увидев пораженные лица Доний, Дойи и девочек, она склонила голову, согнула плечи, как будто ожидая удара, и вышла, так и не взяв молока, в темные сени.

На тринадцатый день ее позора жрица изгнала ее из хейма.

– Дочь моя, – сурово сказала жрица, – ты сама навлекла это на себя. Мы не можем помешать тому, что ты творишь со своей темной сестрой. После того как ты познала Книгу Света, нам нечему больше учить тебя. Что происходит между вами двумя – дело ваше. Но хейм ропщет. Мы не в силах больше смотреть на это. Ты должна покинуть нас и одна завершить свое злое дело.

– Одна? – повторила Сельна, и впервые голос ее дрогнул. Она еще ни разу не оставалась одна с тех пор, как себя помнила. Она прижала к себе малютку Дженну.

– Ты оттолкнула от себя свою темную сестру и покрыла позором всех нас, – сказала жрица. – Дитя останется здесь.

– Нет! – вскричала Сельна, обернувшись назад, и серая тень, еще недавно бывшая Марджо, обернулась вместе с ней. Но позади стояли шесть крепких воительниц – они оттеснили обеих к стене и отобрали дитя, несмотря на вопли и мольбы Сельны.

Сельну вывели на яркий свет дня, означавший ее полное одиночество. Она ушла, в чем была, а ее лук, меч и охотничий нож швырнули ей вслед в мешке, который ей пришлось развязывать не меньше часа. Никто не сказал ей ни слова на прощание – так распорядилась жрица.

Сельна ушла из хейма днем, но вернулась ночью, тень среди теней, и выкрала дитя.

У колыбели Дженны не было часовых, и Сельна знала, что их не будет. Женщинам не пришло бы в голову, что она, изгнанная с таким позором, может вернуться. Часовые стояли у ворот, но Сельна была воительница, лучшая из лучших, и они с Марджо часто играли в потайных ходах. И вот она тихо, тише, чем тень, прокралась назад. Она погасила три факела в проходе, чтобы глухой голос Марджо не потревожил спящих.

Дженна проснулась, узнав запах приемной матери, проворковала что-то и уснула опять. Лепет ребенка утвердил Сельну в ее решимости. Она пробежала назад по тайному ходу и очутилась в лесу еще до рассвета.

Птицы приветствовали ее пением на старой тропе, где камень истерся под множеством ног. Сельна нашла большой валун, под которым спрятала свое оружие. Она, хоть и опозоренная, ни за что не подняла бы меч или лук против подруг по хейму. Устроившись в углублении валуна, как будто для нее вырубленного, Сельна расстегнула свой камзол. Раз она теперь настоящая мать, она должна и кормить малютку. Она дала ребенку грудь. Дженна несколько мгновений жадно сосала, но, не найдя молока, отвернула головку и расхныкалась.

– Тихо! – рявкнула Сельна, сжав пальцами личико ребенка. – Воительницы не плачут.

Но дитя, голодное и напуганное, раскричалось еще пуще. Сельна свирепо встряхнула девочку, не замечая, что и по ее собственным щекам текут слезы. Дженна от страха умолкла, а Сельна встала и огляделась, опасаясь, не потревожил ли кого-нибудь плач. Но все было тихо, и Сельна снова села, прислонившись к камню, и уснула с ребенком на руках.

Но голодная Дженна не спала. Она ловила ручонками пылинки, пляшущие в солнечных лучах, что пробивались сквозь кроны берез и осин, а после принялась сосать свой пальчик.

Когда Сельна проснулась, солнце уже стояло высоко над головой и на краю поляны высунула мордочку из кустов любопытная лиса. При пробуждении Сельны лиса насторожила уши и скрылась в лесу.

Сельна потянулась, глядя на ребенка, спящего у нее на коленях, и с улыбкой потрогала белые волосенки Дженны. На солнце под ними просвечивала розовая кожица и видно было, как бьется жилка.

– Ты моя, – свирепо прошептала Сельна. – Я позабочусь о тебе. Я буду беречь тебя. Буду тебя кормить. Я – и никто другой.

Слыша ее голос, Дженна проснулась и залилась тоненьким плачем.

– Ты голодна – я тоже. Сейчас я добуду еду нам обеим.

Сельна застегнула камзол и привязала ребенка на спину, пропустив лямки под мышками – достаточно туго, чтобы дитя не упало, и достаточно свободно, чтоб не мешать им обеим двигаться. Держа лук и меч левой рукой, она вдела кинжал в ножны у правого плеча, чтобы метнуть его в случае надобности, и устремилась вперед по лесной тропе.

Ей посчастливилось. Она нашла кроличьи следы, с легкостью выследила добычу и сбила с первого же выстрела. Боясь разводить костер так близко от хейма, она все же не пожелала есть сырое мясо, выкопала яму и развела небольшой огонек там. Кое-как поджарив крольчатину, она стала жевать мясо, а сок пускать Дженне в ротик. Со второй попытки малютка распробовала и стала жадно сосать у Сельны изо рта.

– Как только смогу, достану тебе молока, – пообещала Сельна вытирая девочке ротик и щекоча ей шейку. – Я наймусь охранять один из пограничных городков или вступлю в армию короля. Они охотно принимают воительниц Альты.

Дженна улыбнулась ей в ответ, размахивая ручонками. Сельна поцеловала ее в лобик, ткнувшись носом в белые волосики, нежные, как крыло мотылька, и снова привязала девочку себе на спину.

– Ночью нам нужно будет пройти еще много миль, прежде чем я почувствую себя в безопасности. – Сельна не упомянула о том, что хочет провести ночь в лесу, потому что теперь полнолуние и ей невыносимо видеть свою бледную тень и объясняться с нею.

В темном лесу близ хейма Альты есть поляна. Там под сенью белых берез растет ирис с красными по краям лепестками. Люди, живущие в Селкирке, к западу от леса, говорят, что каждый год во время второй луны три призрака являются там. Один из них – воительница с темным ожерельем на шее. Вторая – ее теневой двойник. А третий – белая как снег птица, которая летает над ними, крича, как ребенок. Перед рассветом обе женщины пронзают друг друга мечами, и там, где пролилась их кровь, вырастает ирис – белый как птица, красный как кровь. Живущие к востоку от леса называют его «снежный ирис», живущие южнее – «холодное сердце». Но жители Селкирка называют этот цветок «сестрина кровь» и никогда его не рвут. Хотя сок из сердцевины ириса помогает женщине в ее трудное время и унимает жар приливов, жители Селкирка даже пальцем его не трогают и не ходят на ту поляну, когда наступает ночь.