Над забором скучно нависали чёрные ветки деревьев, почти голые, с мёртвыми бурыми листьями, не поддавшимися ни ветру, ни холодному позднему дождю. За ними на расстоянии сотни метров виднелись бесформенные корпуса многоэтажных строений. На территории никого, только несколько «жигулей» стояли на внутренней дорожке. Они казались единственным разноцветным пятном в мире осеннего юго-западного тлена. Со стороны улицы в заборе виднелись запертые ворота с чёрным круглым прожектором, светившимся неживым светом, несмотря на сумрачный, но всё-таки день. В целом территория навевала какую-то смутную тревогу. Пусто – но прожектор горит, безлюдно, а машины стоят. Что происходит в этих странных зданиях? Неприятное чувство усилил режиссёр:

– Это ИБХ, – сказал он, точно прочитав мои мысли. – Институт биоорганической химии. Эти корпуса построили в середине восьмидесятых, а до этого институт в другом месте был. Я про него снимал, когда на «ящике» работал.

– А чем он занимается? – спросил я, не отводя взгляда от забора.

– Вопросами биоорганической химии, естественно. Вакцины всякие делает, опыты проводит, лекарства тестирует, свойства организма изучает. Кстати, корпуса построены в виде цепочки ДНК.

Я не знал, как выглядит цепочка ДНК, но это почему-то произвело на меня колоссальное впечатление. Да и вообще – таинственная шахта, гибель оператора, подземелья, прикрытые корпусами, за ними пустыри…

Мы перешли улицу и двинулись вдоль территории. Чёрный и ржавый местами забор не был глухим. Между металлическими направляющими хорошо просматривались газон, дорожка вдоль корпуса и пустынные парковки чуть впереди. Я шёл и рассматривал крышки колодцев на территории. И снова почувствовал хорошо знакомое мне волнение: какой из них тот самый? Ведь так легко пропустить нужный люк, спутав его с десятками таких же вокруг. Возле тротуара виднелись прямоугольные решётки под землю. Из них тянуло влажным теплом. «Теплотрасса», – определил я, потянув носом воздух.

– Может быть, вот туда спуск, – указал на аварийные выходы режиссёр. – А может, и нет.

– Точно нет, – ответил Андрюха. – Это теплак, теплосеть то есть.

Куприн с ухмылкой посмотрел на моего друга:

– Лазали, что ли, туда?

– Нет, не лазали, просто такие оголовки или в кабельники ведут, или в теплаки, а отсюда пар идёт, значит, теплак!

– Да и запах соответствующий. Кабельники по-другому пахнут, – подтвердил я.

– Так вы, диггеры, по запаху, что ли, определяете, что под землёй? – спросил режиссёр. Мне послышались в его голосе нотки издёвки.

– Бывает, что и по запаху, – пожал я плечами. – А что? Все подземные сооружения пахнут по-разному.

– Да, далеко вы так уйдёте!

– Да, я удивляюсь, как вы в тот раз не поняли, что в канализацию полезли? – не выдержал Андрюха. – Там же к колодцу подходишь к закрытому – уже запах такой, что дай боже. А вы ещё и вниз спустились и – неужели не поняли?

– На запах ориентироваться нельзя. Это непрофессионально! – отрезал режиссёр.

Возле входа на территорию института была проходная. Куприн решительно распахнул дверь и, показав охраннику удостоверение «пресса», сказал, наклонившись к окошку:

– Нам нужно локации осмотреть для съемок документального фильма.

Охранник недоуменно посмотрел на нас сквозь заклеенное какими-то бумажками стекло.

– Вы договаривались?

– Нет. Вернее, о съёмках, конечно, договаривались, а о том, что сегодня подъедем, – нет! Нам только территорию посмотреть.

– Раз не договаривались, значит, пропусков на сегодня нет. Звоните начальству!

– Ясно, в другой раз, – сказал режиссёр, выходя на улицу. – Раньше попроще было. Мы как-то так проходили, никто не останавливал. Но один раз ментов вызвали, поэтому мы тут и не спускались больше. По коллектору ходили.

Получалось, что входов в Колодец трёх рек было много. Только почему теперь не осталось ни одного? Куда они все исчезли? Я шёл и оглядывался на проходную. Где-то там, за забором, возле странных корпусов шумел под землёй огромный объект, от которого в разные стороны расходились коллекторы. Там, пенясь, срывалась в шахту вода и летела на неизвестную глубину, а на поверхности земли было тихо и скучно.

– Я когда в этой шахте очутился, сразу подумал: вот он, подземный храм Сатаны, – сказал Куприн. – Всё там какое-то огромное, непонятное, я бы даже сказал, циклопическое. Какие-то балконы, колонны, как в замке. Псевдоготика вперемешку с конструктивизмом. Я раза три там бывал. В самый низ мы не спускались, там вода стояла, всё бурлило и был виден огромный тоннель и водоросли зелёные.

– То есть вы всё-таки видели, что там на дне? – удивился я.

– Конечно, видели! Только не спускались, хотя спуститься было можно, но с нами был биоэнергетик один, который сказал, что там внизу смерть.

– Биоэнергетик?

– Да! И вот он запретил нам спускаться. А потом мы ещё ходили вверх по коллектору. Там очень интересно было. Там довольно разветвлённая система. И мы где-то вылезали возле роддома. Я ещё хотел в фильме это подчеркнуть. Что снизу смерть, а на поверхности новая жизнь. И даже сцена такая сложилась у меня, что в окне стоит женщина и показывает герою ребёнка, а он машет ей рукой. Он отец этого ребёнка. А ему сейчас нужно спускаться под землю! Он открывает на её глазах колодец и уходит, а там вот это вот всё!

Режиссёр поймал машину, сказав напоследок:

– Если найдёте шахту, позвоните, я бы туда вернулся.

Ещё утром я надеялся, что после встречи с Куприным тайна Колодца трёх рек если не исчезнет, то хотя бы немного приоткроется. Но теперь загадок стало только больше. В мистику я не верил, но волей-неволей череда событий, связанных с этим объектом, впечатляла своей необычностью. Всё перемешалось, как в запутанном фильме ужасов с плохим переводом. Биоэнергетик, институт для производства вакцин, смерть человека, искривление пространства и, наконец, исчезновение разветвлённого подземного сооружения. Тем не менее у нас появилась привязка: территория ИБХ и какой-то роддом, расположенный поблизости. Для начала решили проверить колодцы возле роддома.

До него оказалось минут пятнадцать быстрым шагом, направление подсказали прохожие. Огромный девятиэтажный корпус перинатального центра выходил одной стороной на дорогу.

– Вот тут должен проходить коллектор. А оператор ниже погиб, под пустырём. Если Куприн говорит, что они вверх пошли, значит, это этот роддом, – рассудил Андрюха.

Люк подцепили палкой. Конец её моментально разлохматился и стал похожим на мочалку, из-за чего никак не хотел заходить в проушину обечайки. Я орудовал ею как рычагом, палка угрожающе изгибалась и потрескивала. Как только крышка чуточку приподнялась из упорного кольца, Андрюха моментально просунул в образовавшуюся щель палку поменьше и зафиксировал крышку в таком положении. Теперь можно было схватиться за неё руками, не боясь за пальцы. Из приоткрытого колодца донёсся далёкий равномерный гул. Мы откинули крышку и смотрели в чёрную, казалось, бездонную яму колодца. Глубоко внизу отражала серое небо быстро бегущая вода. Потянуло сладковатым противным канализационным паром. Неужели Куприн поднимался здесь, из этого колодца? Но как ему удавалось дойти сюда в таком мощном потоке? И тем не менее у нас созрел план: поздним вечером или ночью на выходных забраться на территорию ИБХ и если не открыть люки, то хотя бы определить наличие потока под одним из них. Ведь Колодец трёх рек должен рокотать, шуметь и реветь в своём подземном логове. А значит, в ночной тишине шум может быть слышен на поверхности. А ещё я решил съездить в Музей воды и там показать рисунок Маклакова.

Музей воды занимал небольшое двухэтажное здание недалеко от метро «Пролетарская». Двор в качестве экспонатов украшали вентили и фрагменты труб, задвижки и разные малопонятные механизмы, одним своим видом внушавшие глубокое уважение к подземной гидротехнике. Я потянул ручку двери и шагнул на чистую светлую лестницу, поднимавшуюся наверх. На стенах виднелись фотографии рабочих, грузовых автомобилей с огромными цистернами и толстыми шлангами.