— Что происходило, когда он приезжал на нем прямо сюда?

— Ничего не происходило. Он просто оставлял здесь автомобиль. Доктор знал, что в полвосьмого я уже здесь, и если хотел что-то сказать насчет машины, ехал сначала сюда, а дальше брал такси.

— Если доктор Дюпейн возвращался сюда, говорили ли вы о его выходных? Куда он ездил, например?

— Он был не из тех, кто говорит о чем-то, кроме машины. Мог разве что бросить слово-другое о погоде.

— Когда вы видели его в последний раз? — спросил Бентон-Смит.

— Две недели назад, в понедельник. Он приехал сюда чуть позже половины восьмого.

— Как он выглядел? Казался подавленным?

— Не подавленнее любого другого в дождливое утро понедельника.

— Он ездил быстро, не так ли? — продолжал Бентон-Смит.

— Меня там не было. Я думаю, достаточно быстро. Что толку садиться за руль «ягуара», если хочешь тащиться еле-еле.

— Меня интересует, как далеко он в этом заходил. Опираясь на это, мы могли бы заключить, куда доктор ездил. Он не рассказывал, насколько я понял?

— Нет. Меня не касается, куда он ездил. Вы уже меня спрашивали.

— Но вы должны были отмечать километраж, — заметил Пирс.

— Мог бы. Машина нуждалась в полном осмотре каждые три тысячи миль. Обычно дел было немного. Регулировка карбюраторов требовала кое-какого времени, и все же это была хорошая машина. В те годы, что я ее обслуживал, она вела себя замечательно.

— Начала выпускаться в 1961 году, не так ли? Вряд ли фирме доводилось делать машины прекраснее…

— Она была небезупречна, — ответил Картер. — Некоторые считают ее слишком тяжелой, не каждому нравится корпус, но к доктору Дюпейну это не относилось. Он просто обожал эту машину. Стой доктор перед порогом смерти, он был бы рад уйти вместе со своим «ягуаром».

Оставив без внимания эту неожиданную вспышку, Пирс спросил:

— Так как насчет километража?

— Как правило, не меньше сотни миль за выходные. Чаще он переваливал за сто пятьдесят и доходил до двухсот. Иногда и побольше. Так бывало, когда он возвращался в понедельник.

— Он ездил один? — спросил Пирс.

— Откуда я знаю? Я никогда не видел, чтобы с ним кто-то был.

Бентон-Смит потерял терпение.

— Да будет вам, мистер Картер! Должны же вы иметь представление, был ли с ним кто-то еще. Неделю за неделей вы обслуживали машину, мыли ее. Раньше или позже появляются какие-то признаки. Тот же незнакомый запах.

Картер упрямо покачал головой.

— Какого рода запах? Чипсы? Обычно он ездил с опущенной крышей — в любую погоду, кроме дождя. — И мрачно добавил: — Я ни разу никого не видел и не почуял ничего необычного. Какое мне дело, с кем он ездит?

— А ключи? — спросил Пирс. — Если вы забирали машину из музея каждый понедельник или вторник — значит, у вас должны быть ключи и от «ягуара», и от гаража.

— Верно. Они в офисе, в шкафу с ключами.

— Этот шкаф запирается?

— Как правило. Ключ лежит в ящике стола. Его запирают, если в офисе нет ни Шарон, ни мистера Моргана.

— Получается, до них могут добраться посторонние люди? — спросил Бентон-Смит.

— Не вижу, как у них это может получиться. Здесь всегда кто-то есть, а в семь ворота уже запираются. Если мне нужно работать после этого, я попадаю сюда через дверь за углом, от которой у меня есть собственные ключи. Есть звонок. Доктор Дюпейн знал, где меня искать. Да и вообще — ключи от машин не именованы. Мы знаем, какой от чего, и я не понимаю, как это может узнать кто-то другой.

Мистер Картер обернулся и взглянул на «элвис», ясно давая понять, что он человек занятой и уже сообщил все необходимое. Пирс поблагодарил его, дал свою карточку и просил звонить, если тот вспомнит что-либо имеющее отношение к делу.

Уже в офисе Билл Морган подтвердил информацию о ключах, и его услужливость превзошла ожидания Пирса: он показал им сам шкаф и, вынув ключ из правого ящика стола, запер и отпер его несколько раз, будто показывая, как все хорошо отлажено. Они увидели обычный ряд ключей и ни одной бирки.

По дороге к машине, которая волшебным образом не была украшена счетом за стоянку, Бентон-Смит сказал:

— Немногого мы от него добились.

— Не исключено, что он сообщил нам все, что мог. И какой был смысл спрашивать его о подавленности Дюпена? Они не виделись две недели. В любом случае нам известно, что это не самоубийство. И вам не следовало быть с ним столь резким, расспрашивая о пассажире. Люди такого типа не склонны поддаваться давлению.

— Я не считаю, что давил на него, сэр, — сухо сказал Бентон-Смит.

— Не давили, однако были близки к этому. Отойдите, сержант. Поведу я.

В больнице Святого Освальда Дэлглиш был не впервые. Он припоминал, что дважды приходил сюда еще сержантом для беседы с жертвами неудавшихся убийств. Госпиталь находился на северо-востоке Лондона; подъехав к железным воротам, Дэлглиш увидел — внешне мало что изменилось. Здание, выстроенное в девятнадцатом веке из охряно-красного кирпича, смотрелось основательно: квадратные башни, огромные круглые арки, узкие заостренные окна. Все вместе походило на викторианское учебное заведение или нагромождение церквей, но не на госпиталь.

Адам без труда нашел место для «ягуара» на стоянке для посетителей и, поднявшись на внушительное крыльцо, прошел сквозь автоматически открывающиеся двери. Внутри были заметны изменения. Теперь здесь стоял большой современный стол, а справа от входа через открытую дверь виднелась комната ожидания, в которой стояли кожаные кресла и низенький столик с журналами.

Дэлглиш не стал обращаться к людям за столом, по опыту зная, что человека, уверенно идущего мимо, останавливают редко. Среди множества указателей он нашел стрелку, указывающую путь к амбулаторному отделению, и пошел по коридору. Запомнившаяся ему обтрепанность осталась в прошлом. На свежевыкрашенных стенах рядами висели коричневые фотографии, иллюстрирующие историю госпиталя. 1870 год, детское отделение: кроватки с перильцами, дети с забинтованными головами и худыми неулыбчивыми лицами, викторианские дамы-посетительницы, с турнюрами и в колоссальных шляпах, сестры милосердия в одинаковых платьях до щиколоток и в высоких накрахмаленных головных уборах. Были фотографии госпиталя, разбомбленного во время налета «Фау-2», фотографии больничных теннисных и футбольных команд, фотографии, сделанные в день открытых дверей или во время нечастых визитов королевских особ.

Амбулаторное отделение располагалось в полуподвале; Дэлглиш спустился по лестнице и оказался в приемном покое. Здесь стоял еще один стол, за которым сидела миловидная восточная девушка и работала на компьютере. Адам сообщил, что у него назначена встреча с миссис Фарадей, и медсестра, улыбнувшись, показала ему на дальнюю дверь, уточнив: «Кабинет миссис Фарадей по левой стороне». Дэлглиш постучал; откликнулись немедленно. Этот голос он уже слышал по телефону.

Комната была маленькая, заставленная шкафами с папками. Места едва хватило для стола, стула и кресла. Окно смотрело на стену все из того же охряного кирпича. Под ним была разбита узкая клумба с большой гортензией: листья облетели, стебель засох. Остались бледные соцветия с тонкими, словно бумага, лепестками. В песчаном грунте рос неухоженный розовый куст с потемневшими и сморщившимися листьями и единственным чахлым цветком.

Женщине, которая протянула Дэлглишу руку для приветствия, было, судя по всему, чуть больше тридцати. Он увидел бледное, с тонкими чертами, умное лицо. Рот небольшой, губы полные. Темные волосы прядями падали на высокий лоб и щеки. Глаза под изогнутыми бровями были огромными, и Дэлглиш подумал, что ни в чьих глазах он не видел такой боли. Ее тоненькая фигурка держалась так прямо, будто она только усилием воли удерживала в себе свое горе, готовая в любой момент разрыдаться.

— Может, вы присядете? — спросила она и показала на кресло с прямой спинкой, стоящее у стола.

Дэлглиш на мгновение замешкался, подумав, что это кресло, возможно, принадлежало Невилу Дюпейну, но другого он не видел; потом Адам сказал себе, что непреднамеренная задержка выглядит глупо.