— С уверенностью можно говорить только о второй смерти, — сказал молчавший до сих пор Бентон-Смит. — Первая почти наверняка была совпадением. Хотя кто бы ни убил Селию Меллок, он мог знать — должен был знать — о первом убийстве.

— Выходит, сэр, время для ареста еще не пришло?

— Нам нужно продолжать допросы — теперь уже под запись и в присутствии адвоката. Если мы не добьемся чистосердечного признания — а я на такое не рассчитываю, — мы можем при наличии терпения дождаться оговорки или нестыковки в показаниях. А теперь о сообщении миссис Клаттон. Что в точности она сказала?

— Что у нее есть некая информация, — ответил Бентон-Смит, — которую она хотела бы передать вам, сэр, но не по телефону. Миссис Клаттон беспокоилась, сумеет ли она увидеться с вами лично, сэр. Хотя сказала, что это не срочно, что можно и завтра. У меня возникло ощущение, будто она сожалеет о звонке.

— А Райан Арчер? Он живет в коттедже?

— Миссис Клаттон не говорила обратного.

Дэлглиш секунду помолчал. Потом сказал:

— Нет, завтра нельзя. Нужно увидеться с ней сегодня вечером. Я хочу, чтобы вы поехали со мной, Кейт. Нельзя оставлять миссис Клаттон одну в коттедже, лишь под защитой этого мальчика.

— Не думаете же вы, что она в опасности? — спросил Пирс. — Совершить второе убийство Вулкана вынудили обстоятельства. У нас нет оснований ждать третьего.

Дэлглиш не ответил. Он повернулся к Кейт:

— Вы не будете против, Кейт, если останетесь с ней на ночь? В свободной комнате, судя по всему, живет мальчик — возможно, вам придется провести ночь в кресле.

— Все будет в порядке, сэр.

— Послушаем, что нам расскажет миссис Клаттон. Будьте добры, позвоните ей, Кейт, и скажите, что мы уже в пути. Пирс и Бентон, если я не перезвоню, встречаемся здесь завтра, в восемь утра.

6

Будь все как обычно, Талли прикидывала бы теперь, что приготовить на ранний ужин, и нагружала поднос, если бы собиралась есть, сидя перед телевизором. Хотя скорее всего она накрывала бы сейчас стол скатертью. Талли предпочитала ужинать с соблюдением некоторых формальностей, иначе ее преследовало неясное чувство вины: если она слишком часто будет есть в кресле, с подносом на коленях, то скатится к неряшливости и самопотаканию. К тому же за столом удобнее сидеть. К этому моменту Талли обычно заканчивала со всеми делами, и вечерняя еда приносила радость, становилась еще одним уютным обычаем одинокой жизни.

Однако этим вечером у нее не получилось собраться и озаботиться даже простейшими приготовлениями. Наверное, она сделала ошибку, перехватив чая с печеньем. Талли обнаружила, что не переставая, без всякой цели ходит вокруг стола и, судя по всему, не может себя контролировать. Озарение, снизошедшее на нее в музее, было столь незатейливым и столь необычайным по своим последствиям, что ни о чем другом она не могла думать. В один из первых визитов коммандер Дэлглиш попросил ее подумать обо всем, что произошло в день смерти доктора Дюпейна, и записывать каждую сколь угодно маленькую деталь. Таких не оказалось. Теперь же Талли недоумевала, почему мысль об этой детали не пришла ей в голову раньше. Хотя тогда даже тщательные размышления не привели бы к ней. Наверное, здесь одновременно повлияли мысли, картины перед глазами, звуки и чувство воображаемого соучастия, которое вспышкой осветило ее память. Она сидела за столом, вытянув вдоль его поверхности обе руки, неподвижная и отвлеченная, словно кукла, которую здесь посадили в ожидании невидимой тарелки с едой. Талли спрашивала себя, не ошиблась ли со временем, с последовательностью событий или выводами. И понимала: ошибки нет. Осознание было полным.

Звонок телефона заставил ее подпрыгнуть. Талли редко звонили после закрытия музея, и она подняла трубку не сразу. Могла опять звонить Дженнифер; Талли слишком устала, чтобы иметь дело с ее вопросами и изматывающей заботой. Она с облегчением вздохнула. Звонила инспектор Мискин, сказавшая, что коммандер Дэлглиш хочет ее увидеть сегодня вечером. Он и Кейт были уже в пути.

Внезапно Талли в ужасе вцепилась в край стола. Воздух сотряс потусторонний вопль. Сначала он показался ей человеческим, потом она поняла, что визг агонии исходит из глотки животного. Да это же Кот! Она наклонилась за ключами и бросилась к двери. Схватила лежащий на полочке фонарик, сорвала с крючка ближайший плащ — это оказался макинтош. Накинув его на плечи, она попыталась вставить ключи в оба замка. Они лишь скользили по металлу. Усилием воли Талли заставила руки перестать дрожать, и ключи вошли в свои гнезда. Теперь засовы. Наконец дверь отворилась, и она выбежала в темноту.

Этой ночью облака висели низко, звезд почти не было, мерцала ущербная луна. Единственный свет шел сквозь щель в двери, которую Талли оставила приоткрытой. Дул слабый ветер. Он шевелился в деревьях, в траве, словно был живым; дотрагивался до ее лица своими прохладными ладонями. Визг раздавался теперь где-то рядом; он доносился с окраины Хита. Сбежав по тропинке, она толкнула хлипкую калитку и описала фонариком дугу, освещая деревья. Наконец Талли его увидела.

Кот висел на одной из нижних веток; вокруг его задней лапы был стянут ремень, другим концом привязанный к ветке. Животное извивалось и вопило, безрезультатно молотя по воздуху тремя свободными лапами. Талли машинально подбежала и потянулась за котом, однако ветка была слишком для нее высокой; она закричала от боли, когда когти полоснули по тыльной стороне ее руки, и Талли ощутила теплую струйку крови. «Я вернусь, вернусь…» — пробормотала она и побежала обратно к коттеджу. Ей нужны перчатки, стул и нож. Слава Богу, стулья в гостиной достаточно прочны для ее веса! Талли схватила один из них, взяла со стойки нож поострее и через несколько секунд опять оказалась под деревом.

Она быстро установила стул в мягкой почве — так, чтобы спокойно на него встать. Талли бормотала слова ободрения и утешения, но Кот не обращал на них никакого внимания. Держа перед собой макинтош, она обернула им животное и резким движением подняла Кота, взгромоздив его на сук. Вой неожиданно прекратился. С ремнем было труднее. Самый простой способ освободить Кота — ослабить петлю на ноге, но она боялась его когтей. Так что Талли подсунула лезвие под ремень и стала пилить. Прошло не меньше минуты, пока кожа наконец поддалась. Завернув Кота в макинтош целиком, она осторожно спустилась на землю, тут же освободила его, и тот рванул прочь — в Хит.

Вдруг ее охватила чудовищная слабость. Стул казался слишком тяжелым. С плащом, накинутым на плечи, она волокла его за собой. Талли почувствовала, что беззвучно плачет, слезы текли и текли по щекам, ледяные, словно зимний дождь. Все, что она теперь хотела, — вернуться в коттедж, запереть двери и ждать полиции. Кто бы ни сделал такое с Котом — это было жестоко, а в музее Дюпейна совершенно точно работал только один жестокий человек. Она втащила стул на крыльцо. Ключи остались в замке. Талли повернула их, потом потянулась к засовам. Дверь в маленький холл была открыта, и, не пытаясь запереть ее, женщина почти вползла в гостиную. Она умудрилась подвинуть стул, поставив его на место, и затем на мгновение встала, согнувшись над ним, теряя последние силы.

А потом — слишком поздно — она услышала шаги через холл. Испытывая слабость, Талли даже не успела осознать опасность. Она только начала разворачиваться, когда металлический прут обрушился на нее, и женщина упала на ковер. Ее голова оказалась в футе от горящего газа, макинтош все еще лежал на ее плечах. Она без всякого удивления заметила лицо нападавшего, а после уже больше не видела и не слышала ничего. На ее тело дождем просыпались шахматы. Прошло несколько секунд, прежде чем сознание покинуло Талли окончательно. Ей хватило времени, чтобы подумать, как проста и незатейлива смерть, и поблагодарить Всевышнего, в которого она всегда верила и у которого так мало просила.