Всегда найдутся те, кто отрицает не только надувание, вселенные-детки и другие очень спорные гипотезы, но и саму теорию Большого Взрыва. Во главе противников Большого Взрыва стоит Фред Хойл (Fred Hoyle), английский астроном и физик. Если прочитать резюме Хойла, то он может показаться своим среди традиционных космологов. Он учился в Кембридже у лауреата Нобелевской премии Поля Дирака (Paul Dime), предсказавшего существование антиматерии. Хойл стал преподавателем в Кембридже в 1945 году, а в пятидесятые годы помог показать, как звезды создают тяжелые элементы, из которых сделаны планеты и люди. Хойл основал престижный Институт астрономии в Кембридже в начале шестидесятых и стал его первым директором. За это и другие достижения в 1972 году он был посвящен в рыцари. Да, Хойл — сэр Фред. Тем не менее упорное нежелание Хойла принять теорию Большого Взрыва и его приверженность крайним идеям в других областях сделали его бунтарем в той области, которую он помог создать [81].

С 1988 года Хойл живет в высотном многоквартирном здании в Борнмуте, городе на южном побережье Англии. Когда я приехал к нему, его жена Барбара впустила меня в дом и провела в гостиную, где Хойл сидел в кресле перед телевизором и смотрел матч по крикету. Он встал и пожал мне руку, не отрывая глаз от экрана. Жена мягко побранила его за невежливость, подошла к телевизору и выключила его. Только после этого с Хойла словно спало наваждение, и он переключил свое внимание на меня.

Я ожидал найти Хойла эксцентричным и обозленным, но он был скорее дружелюбным. У него толстый приплюснутый нос, выступающая вперед челюсть и склонность употреблять жаргонные словечки — коллег он называл «малые», а теорию Большого Взрыва — «внезапный удар». Он имел вид основательного и общительного рабочего. Казалось, что Хойл упивается ролью белой вороны.

— Когда я был молод, старики смотрели на меня как на молодого возмутителя спокойствия, а теперь я стар, и молодые смотрят на меня как на такого же старика, — он усмехнулся. — Я сказал бы, что ничто не задело бы меня сильнее, чем если бы на меня смотрели как на попугая, который из года в год повторяет одно и то же, как это делают многие астрономы. Я крепко призадумался бы, если бы кто-то пришел и сказал: «То, что вы говорите, технически неверно». Вот это бы меня взволновало.

На самом деле Хойла обвиняли и в повторениях, и в технических ошибках [82].

У Хойла была способность выражаться разумно — по крайней мере так звучали его аргументы, например когда он доказывал, что семена жизни должны были прилететь на нашу планету из открытого космоса. Хойл однажды заметил, что стихийное зарождение жизни на Земле было настолько же вероятным, как если бы торнадо, пролетающий по свалке, собрал из валяющегося там хлама «Боинг-747». Рассуждая на эту тему во время нашего интервью, Хойл заметил, что встречи с астероидами сделали Землю необитаемой по крайней мере около 3,8 миллиарда лет тому назад и что клеточная жизнь почти точно появилась 3,7 миллиарда лет тому назад. Если представить всю историю планеты за 4,5 миллиарда лет как одни сутки, продолжал рассуждать Хойл, то жизнь появилась примерно в последние полчаса.

— И еще нужно придумать ДНК: в эти полчаса вам нужно сделать тысячи ферментов, — пояснил он. — И все это — в очень враждебной среде.

Пока Хойл говорил, я вдруг обнаружил, что киваю головой. Да, конечно, жизнь не могла зародиться здесь. Что может быть более очевидным? Только позднее я понял, что в соответствии с расписанием Хойла обезьяны превратились в людей примерно 20 секунд назад, а современная цивилизация появилась меньше, чем одну десятую долю секунды назад. Невероятно, но это случилось.

Хойл впервые серьезно задумался о происхождении Вселенной вскоре после Второй мировой войны, во время долгих дискуссий с двумя другими физиками — Томасом Голдом (Thomas Gold)и Германом Бонди (Hermann Bondi).

— У Бонди был родственник — казалось, что у него везде родственники, — который прислал ему ящик рома, — вспоминал Хойл.

Попивая ром Бонди, три физика занялись разгадыванием вечной загадки для молодых и увлеченных: как мы появились?

Обнаружение того, что все галактики удаляются друг от друга, уже убедило многих астрономов, что Вселенная взорвалась в определенное время в прошлом и все еще расширяется. Основное возражение Хойла против этой модели было философским. Нет смысла говорить о создании Вселенной, если еще не было пространства и времени для создания в них Вселенной.

— Теряется универсальность физических законов, — объяснил мне Хойл. — Физики больше нет.

Как решил Хойл, единственной альтернативой этой абсурдности является только то, что пространство и время должны были существовать вечно. Таким образом он, Голд и Бонди изобрели теорию стабильного состояния, утверждающую, что Вселенная бесконечна как в пространстве, так и во времени и постоянно порождает новую материю, но механизм этого порождения до сих пор неизвестен.

Хойл прекратил продвигать теорию стабильного состояния после того, как в начале шестидесятых обнаружили фоновое космическое излучение. Это, казалось, обеспечило убедительные доказательства Большого Взрыва. Но его старые сомнения вновь всплыли на поверхность в восьмидесятые годы, когда он наблюдал за тем, как космологи старались объяснить формирование галактик и решить другие задачи.

— У меня стало появляться чувство, как будто что-то не так, причем серьезно не так, и не только с новыми концепциями, такими как надувание и темная материя, — сказал он, — но и с самим Большим Взрывом. Я верю, что если у вас есть правильная теория, то вы покажете много положительных результатов. Мне кажется, что, хотя они работают уже 20 лет, им особо-то нечего показывать. Но все было бы иначе, если бы теория была правильной.

Таким образом, Хойл возродил теорию стабильного состояния в новой, улучшенной форме. Скорее произошел не один большой взрыв, а много маленьких в ранее существовавших пространстве и времени. Эти маленькие взрывы и несут ответственность за легкие элементы и смещение света галактик в красную часть спектра. Что касается фонового космического излучения, то, по мнению Хойла, это радиация, излучаемая каким-то видом металлической межзвездной пыли. Хойл признавал, что его «теория квазистабильного состояния», которая фактически заменяла одно большое чудо множеством маленьких, далека от совершенства. Но он настаивал, что последние версии теории Большого Взрыва, утверждающие существование надувания, темной материи и другой экзотики, имеют гораздо больше недостатков.

— Это подобно средневековой теологии! — воскликнул он во время редкой вспышки гнева.

Однако чем дольше Хойл говорил, тем больше я начал задумываться, насколько искренни его сомнения насчет Большого Взрыва. В некоторых его заявлениях проявлялась собственническая привязанность к теории. Одним из величайших казусов современной науки является то, что Хойл придумал термин Большой Взрыв в 1950 году, когда выступил по радио с серией лекций по астрономии. Хойл сказал мне, что не собирался поносить теорию, как предположили многие, а намеревался просто описать ее. В то время, вспоминал он, астрономы часто называли эту теорию «космологией Фридмана» (Friedman), в честь физика, показавшего, как теория относительности Эйнштейна порождает расширяющуюся Вселенную.

— Это был яд, — объявил Хойл. — Требовалось что-то яркое. Так что я придумал Большой Взрыв. Если бы я получил на него патент, авторские права… — мечтательно произнес он.

В августе 1993 года журнал «Скай энд Телескоп» объявил конкурс на переименование теории. Проанализировав тысячи предложений, судьи заявили, что не смогли найти ни одного, достойного заменить название «Большой Взрыв». Хойл не удивился.

— Слова подобны гарпунам, — прокомментировал он. — Если уж они вошли, то их очень тяжело вытащить.