Подобные разговоры приводят в ярость Дэниела Деннетта. Деннетт — философ из Университета Туфтса — крупный мужчина с седой бородой; он выглядит так, словно ему постоянно весело — этакий Санта-Клаус. В книге 1992 года «Объясненное сознание» (Consciousness Explained)Деннетт утверждает, что сознание — в том смысле, что мы обладаем единым эго, — было иллюзией, возникшей из взаимодействия многих «субпрограмм», которые с помощью приборов прогнали через мозг. Когда я спросил Деннетта о мистическом аргументе Мак-Джинна, он назвал его смехотворным. Он заклеймил сравнение Мак-Джинном людей с крысами. В отличие от людей, утверждал Деннетт, крысы не могут постигнуть научные вопросы и, следовательно, не могут их решить. Деннетт подозревал, что Мак-Джинн и другие мистики «не хотят, чтобы сознание снизошло до науки. Им нравится идея, что оно находится вне пределов науки. И только этим можно объяснить, почему они радостно приветствуют такие сомнительные аргументы» [126].

Деннетт попробовал другую стратегию, которая показалась мне странной для такого признанного материалиста, а также опасной для писателя. Он вспомнил, что Борхес в своем рассказе «Библиотека Бабеля» представил бесконечную библиотеку всевозможных заявлений, которые были, есть и могут быть, — от самых бессмысленных до самых возвышенных. Конечно, где-то в Библиотеке Бабеля есть идеально высказанное решение проблемы разум — тело, сказал Деннетт. Деннетт представил этот аргумент с такой уверенностью, что я заподозрил: он верит, что Библиотека Бабеля на самом деле существует.

Деннетт допускал, что неврология может никогда не создать теорию сознания, которая бы удовлетворила всех.

— Мы ничегоне можем объяснить к всеобщему удовлетворению, — сказал он.

В конце концов, многие люди недовольны научными объяснениями, например, фотосинтеза и биологического воспроизводства. «Но фотосинтез и воспроизводство уже не тайна, — заметил Деннетт, — и в конце концов мы получим подобный отчет о сознании».

Деннетт резко повернул в совсем другом направлении, заявив, что в современной науке «маячит любопытный парадокс».

— Одна из тенденций, заставляющих науку так быстро продвигаться в наши дни, — это тенденция, уводящая науку прочь от человеческого понимания. Когда переключаешься от попыток моделировать вещи при помощи простых и ясных уравнений к производству совершенных компьютерных моделей… ты можешь закончить моделью, тонко моделирующей природу, явления, в которых ты заинтересован, но ты не понимаешь модель. То есть не понимаешь ее так, как понимал модели раньше.

Компьютерная программа, которая точно смоделировала бы человеческий мозг, отметил Деннетт, может быть непроницаема для нас, как сам мозг.

— Системы программного обеспечения уже находятся на самой грани человеческого понимания, — заметил он. — Даже система, подобная Интернету, является абсолютно тривиальной в сравнении с мозгом, и тем не менее она была собрана и построена так, что никто на самом деле не понимает, как она работает и продолжит ли она работу. И таким образом, когда ты начинаешь использовать программы создания программного обеспечения и программы наладки программного обеспечения и коды, которые их лечат, ты создаешь новые артефакты, имеющие свою собственную жизнь. И они становятся предметами, не находящимися более в гносеологической гегемонии своих производителей. Так что это будет нечто вроде скорости света. Это будет барьер, о который науке придется вечно биться головой.

Удивительно, но Деннетт подразумевал, что он тоже имеет мистические склонности. Он думал, что теория разума может быть высокоэффективна и иметь большую предсказательную силу, но маловероятно, что она будет понятна простым людям. Единственная возможность людей понять свою собственную сложность — это прекратить быть людьми.

— Любой, у кого есть мотив или талант, — сказал он, — сможет фактически слиться с этими большими системами программного обеспечения.

Деннетт ссылался на возможность, выдвигаемую некоторыми энтузиастами искусственного интеллекта: в один прекрасный день мы, люди, сможем покинуть наши смертные, телесные оболочки и стать машинами.

— Я думаю, что логически это возможно, — добавил Деннетт. — Я не уверен, насколько это вероятно. Это будущее. Я думаю, что это логично.

Но, казалось, Деннетт сомневается, смогут ли даже суперумные машины полностью понять сами себя.

Пытаясь понять себя, машинам придется стать еще более сложными. Они будут все сложнее и сложнее и таким образом будут вечно бегать за собственным хвостом.

Весной 1994 года я стал свидетелем удивительного столкновения философских и научных взглядов на мир на конференции под названием «К научной основе сознания», проводившейся в Университете Аризоны [127]. В первый день австралийский философ Дэвид Чалмерс (David Chalmers), длинноволосый, поразительно похожий на образ с известного полотна Томаса Гейнсборо «Голубой мальчик», представил мистическую точку зрения убедительными доказательствами. Изучение нейронов, объявил он, не может открыть, почему удары звуковых волн о наши уши порождают наш субъективный опытПятой симфонии Бетховена. Все физические теории, сказал Чалмерс, описывают только функции — такие как память, внимание, намерение, самоанализ, — относящиеся к специфическому процессу в мозгу. Но ни одна из этих теорий не может объяснить, почему эти функции сопровождаются субъективным опытом. В конце концов, конечно, можно представить мир андроидов, которые во всех отношениях напоминают людей — кроме того, что у них нет сознательного опыта мира. По Чалмерсу, независимо от того, сколько они узнают о мозге, неврологи не смогут перекинуть мост через «объяснительный проем» между физическим и субъективным космами при помощи чисто физической теории.

До этого момента Чалмерс выражал основную мистическую точку зрения, ту, что ассоциируется с Томасом Нагелем и Колином Мак-Джинном. Но затем Чалмерс провозгласил, что хотя наука не может решить проблему разум — тело, философия еще может. Чалмерс думал, что нашел возможное решение: ученым следует предположить, что информация — это такое же необходимое свойство реальности, как материя и энергия. Теория Чалмерса похожа на концепцию «это из частицы» Джона Уилера. Фактически Чалмерс признавал свой долг перед Уилером — и страдал тем же фатальным недостатком. Концепция информации не имеет смысла, пока нет информационного процессора — будь то амеба или физик, занимающийся физикой частиц, — который собирает информацию и действует в соответствии с ней. Материя и энергия присутствовали при начале создания, а жизнь нет, насколько нам известно. Тогда как информация может быть такой же фундаментальной, как материя и энергия? Тем не менее идеи Чалмерса затронули аудиторию. После выступления слушатели окружили его, говоря, какое удовольствие они получили [128].

Но один человек был недоволен: Кристоф Кох, соратник Фрэнсиса Крика. В тот вечер Кох, высокий, длинноногий мужчина в красных ковбойских сапогах, нашел Чалмерса во время коктейля, организованного для участников конференции, и подверг его суровой критике за выступление. Именно потому, что философские подходы к сознанию все провалились, ученые и должны сфокусироваться на мозге, объявил Кох своим строчащим как пулемет голосом с немецким акцентом, когда собрались любопытствующие. Основанная на информации теория сознания Чалмерса, продолжал Кох, как и все философские идеи, не может быть протестирована, а поэтому является бесполезной.

— Почему вы просто не скажете, что, когда у вас есть мозг, Святой Дух нисходит и делает вас сознательным! — воскликнул Кох.

Такая теория была бы излишне сложной, сухо ответил Чалмерс, и не соответствовала бы его собственному субъективному опыту.