Теперь, оставшись в номере, Рэнди мог бы легко разобраться с горнилом Пылающей Любви, но, к собственному изумлению, решает повременить. Может, это ненормально; он точно не знает. Полтора месяца полного воздержания, облегчаемого лишь ночными поллюциями примерно раз в две недели, определенно привели его в умственное состояние, которого он прежде не только не достигал, но и представить себе не мог. В тюрьме он выработал строжайшую умственную дисциплину, чтобы не отвлекаться на мысли о сексе. Получилось так здорово, что даже боязно. Такой неестественный подход к проблеме тело-мозг идет вразрез со всем, что проповедовали в шестидесятых-семидесятых, и ассоциируется скорее с железобетонными ребятами типа спартанцев, викторианцев или американских героев времен Второй мировой. Рэнди научился программировать с таким же беззаветным упорством и полагает, что это придаст ему неведомые прежде горячность и страстность в делах сердечных. Он не может этого проверить, пока не увидит Ами, что вряд ли произойдет скоро, поскольку его выперли из страны, где она живет и работает. В качестве эксперимента он решает временно не давать воли рукам. Если в итоге он станет несколько более вспыльчивым и резким по сравнению со своей неестественной американской уравновешенностью, невелика беда. Чем хороша Азия, вспыльчивые, взрывные люди отлично вписываются в здешнюю жизнь. Еще никто не умер от сексуального возбуждения.

Так что Рэнди встает из ванны неоскверненным и закутывается в девственно-белоснежный халат. В тюрьме не было зеркала. Он знает, что, наверное, похудел, но только выйдя из ванны и подойдя к зеркалу, понимает насколько. Впервые с ранней юности у него есть талия; из-за этого белый халат похож на спортивное кимоно. Узнать себя почти невозможно. До начала Третьего Захода в Бизнес Рэнди считал, что к тридцати годам более или менее устоялся и будет жить по инерции, накапливая жирок и счет в банке. Он не думал, что способен так измениться, и теперь не знает, чего ждать дальше. Ладно, хватит размышлять о ерунде.

Японцы — мастера выразительного рисунка, достаточно вспомнить их мангу и анимэ; особенно это заметно в пиктограммах на случай чрезвычайных ситуаций. Алые языки пламени, здания, под которыми разверзается земля, фигурка бегуна силуэтом в дверном проеме, застывшая в стробоскопическом свете взрыва. Сопроводительные инструкции Рэнди, разумеется, прочесть не может, и рациональной части его мозга нечем себя занять; жуткие пиктограммы вспыхивают обрывками кошмара со стен, из ящиков стола в номере, в других неожиданных местах, стоит на мгновение ослабить бдительность. Надписи на английском не особо успокаивают. Рэнди лежит, пытаясь уснуть, и мысленно проверяет, где аварийный фонарик и пара гостиничных тапочек (слишком маленьких), чтобы он мог выбежать из горящего и рушащегося отеля, не разрезав ступни в сасими, когда очередной толчок с магнитудой восемь запятая ноль вышибет окна из рам. Светодиоды аварийного оборудования на потолке складываются в алое созвездие: вставшую раком фигурку, в которой греки узнали бы Ганимеда, подставляющего зад виночерпия, а японцы — Хидео, отважного спасателя, склоненного над развалинами в поисках погребенных. Все это оставляет чувство разлитого в воздухе ужаса. Рэнди встает в пять, хватает две капсулы японской еды из мини-бара и выходит по одному из двух маршрутов аварийной эвакуации, которые смог запомнить. Он идет в город, думая, как здорово было бы заблудиться. Это происходит примерно через тридцать секунд. Надо было прихватить джи-пи-эску и забить в нее координаты отеля.

Перехваты «Аретузы» приводят координаты Голгофы в градусах, минутах, секундах и десятых секунды. Минута — морская миля, секунда — что-то порядка ста футов. Один знак после запятой предполагает погрешность около десяти футов, как и у джи-пи-эс. Японские геодезисты во время войны должны были пользоваться секстаном; какая у него точность, Рэнди не знает. Накануне освобождения он записал координаты на бумаге, но отбросил секунды, так что получилось «XX градусов и двадцать с половиной минут», то есть точность около двух тысяч футов. Потом он сочинил еще три участка в тех же краях, но на расстоянии миль, и присоединил их к списку, поставив реальные координаты номером вторым. Сверху написал «Кому принадлежат эти участки земли?», или, на языке криптографии, КОМУП РИНАД ЛЕЖАТ и так далее. Целый вечер ушел на то, чтобы долго и нудно синхронизировать две колоды карт и зашифровать сообщение. Шифровку и вторую колоду Рэнди отдал Еноху Рооту, открытым текстом вытер жир с обеденного подноса и бросил листок в угол. Через час его съела крыса.

Рэнди гуляет весь день. Сперва все просто тоскливо и удручающе, и он не думает, что выдержит долго, потом проникается духом места и научается есть: подходишь к джентльмену на углу, который торгует жареными кусочками осьминога, начинаешь сопеть, как неандерталец, и совать йены, пока еда не окажется у тебя в руках.

Некое врожденное чутье компьютерщика приводит его в Акихабару, район электронной торговли. Рэнди некоторое время ходит по магазинам, разглядывая бытовую электронику, которую в Штатах будут продавать через год. Тут у него звонит мобильник.

— Алло?

— Это я. Стою у жирной желтой линии.

— В каком аэропорту?

— Нарита.

— Рад слышать. Скажи таксисту, чтобы отвез тебя в «Мистер Донат» в Акихабаре.

Час спустя Рэнди сидит в пончиковой, перелистывая эпическую мангу размером с телефонный справочник. Входит Ави. Неписаный протокол требует обняться, что они и делают, к изумлению других посетителей пончиковой, которые при встрече обмениваются поклонами. Трехэтажное кафе уместилось на клочке земли площадью примерно с основание винтовой лестницы и набито людьми, изучавшими английский в лучших учебных заведениях. Кроме того, Рэнди час назад назвал по сотовому место и время их встречи. Так что они говорят о пустяках, потом выходят пройтись. Ави знает район и ведет Рэнди в нердвану.

— Многим невдомек, — объясняет Ави, — что слово, которое мы произносим и пишем «нирвана», правильнее транслитерируется «нирдвана» или «нердвана». Это — нердвана. Ядро, вокруг которого возникла Акихабара. Сюда пасокон отаку отправляются за нужными деталями.

— Кто-то?

— Пасокон отаку. Фанатики персональных компьютеров, — говорит Ави. — Здесь, как и во многом другом, японцы дошли до невообразимой крайности.

Все как на азиатском базаре: лабиринт узеньких проходов между прилавками размером с телефонную будку, на которых торговцы разложили товар. Первым им попадается лоток с проводами: не меньше сотни мотков со всевозможными шнурами и проволокой в яркой пластиковой обмотке.

— Как кстати! — говори Ави. — Нам надо поговорить о проводах.

Нет надобности объяснять, что это идеальное место для разговора: проходы такие узкие, что приходится идти в затылок — никто не может подслушать их незаметно. Один лоток ощетинился паяльниками — их агрессивный блеск придает ему сходство с магазином холодного оружия. Потенциометры размером с кофейную банку составлены пирамидами.

— Расскажи мне о проводах, — говорит Рэнди.

— Можно не объяснять, как сильно мы зависим от подводных кабелей, — начинает Ави.

— Мы — это Крипта или общество в целом?

— И то, и то. Ясно, что Крипта не может функционировать без связи с остальным миром. Однако Интернет и все такое точно так же зависит от кабелей.

Пасокон отаку в длинном пальто, держа в руках пластиковую миску вместо магазинной тележки, склонился над россыпью медных кольцевых катушек, судя по виду, отполированных вручную. Галогенные лампы над прилавком подчеркивают их геометрическую безупречность.

— И что?

— Провода уязвимы.

Они проходят мимо лотка, специализирующегося на «банановых» штекерах. Целый ряд занимают пестрые розетки «крокодилов», прищепленных к картонным кругам.

— Раньше кабели принадлежали Управлениям связи и телекоммуникаций, то есть правительственным структурам, которые более или менее делали то, что им говорили сверху. Однако сейчас большей частью кабелей владеют корпорации, неподотчетные никому, кроме своих инвесторов. Некоторым правительствам это не по душе.