Эта похожа на торпеду длиной с футбольное поле. Вместо боевой рубки — неприметный обтекаемый горб. Ни орудий, ни антенн, ни часов с кукушкой — все гладкое, как окатыш. Нет ни шума от дизелей, ни дыма — только немного пара. Похоже, у этой хреновины вообще нет дизелей. Она только ровно гудит, как «мессершмитт» Анжело.

Шафто ловит Бишофа на выходе из гостиницы — тот тащит вещмешок размером с убитого моржа. Бишоф задыхается от натуги, а может быть, от волнения.

— Это она, — хрипит он таким тоном, будто разговаривает сам с собой. Однако судя по тому, что слова английские, обращается он к Бобби. — Ракета.

— Ракета?

— Работает на ракетном топливе, восьмидесятипятипроцентной перекиси водорода. Не надо перезаряжать verdammt[14] аккумуляторы. Двадцать восемь узлов — под водой! Красотуля моя! — Он сюсюкает, как Джульета.

— Помочь что-нибудь отнести?

— Рундук… наверху.

Шафто взбегает по узкой лестнице и видит комнату Бишофа совершенно пустой. На столе, придавленная стопкой золотых монет, благодарственная записка хозяевам. Посреди комнаты, как детский гробик, стоит черный рундук. Из открытого окна доносятся ликующие возгласы.

Бишоф с вещмешком идет по пирсу. Подводники на ракете его заметили и спускают шлюпку. Она мчит к пирсу, как гоночная лодка.

Шафто взваливает рундук на плечо и трусит по лестнице. Сразу вспоминаются погрузки на корабль, из которых и должна состоять жизнь морского пехотинца. Шафто, давно не выходившего в море, на миг охватывает знакомое чувство. Это то, да не то: настоящее волнение сборов куда сильнее.

Следы Бишофа на тонком снегу ведут вдоль мощеной улочки на пирс. Трое в черном вылезают из шлюпки, поднимаются по ступеням на пирс и козыряют Бишофу; с двумя он обнимается. В розовом свете зари Шафто узнает подводников из старой команды Гюнтера. Третий выше, старше, худее, мрачнее, лучше одет и плотнее увешан орденами. Короче, больше похож на фашиста.

Шафто не верит себе. Только что он помогал старому другу Гюнтеру — пацифистски настроенному отставнику, пописывающему мемуары. А выходит, что он пособничает врагу. Что бы о нем подумали другие морпехи?

Ах да. Чуть не забыл. На самом деле он участвует в заговоре, который они с Бишофом, Руди фон Хакльгебером и Енохом Роотом составили в подвале под церковью. Бобби резко останавливается и шваркает рундук посреди пирса. Фашист, услышав грохот, поднимает голубые глаза на Шафто. Тот готов ответить презрительным взглядом.

Бишоф это замечает. Он поворачивается к Шафто и что-то весело кричит по-шведски. Шафто хватает ума отвести взгляд от мрачного немца и с улыбкой кивнуть Бишофу. На хрена такой заговор, если из-за него и подраться нельзя?

Еще два подводника поднялись по ступеням, чтобы забрать вещи Бишофа. Один идет по пирсу за рундуком. Они с Шафто узнают друг друга одновременно. Черт! Парень удивлен, увидев здесь Шафто, но не то чтобы огорчен. Тут ему приходит в голову какая-то мысль; он застывает и в ужасе косит глазом на высокого фашиста. Гадство! Шафто поворачивается спиной, как будто собрался назад в город.

— Енс! Енс! — орет Бишоф и добавляет что-то по-шведски. Шафто продолжает идти. Бишоф бежит вдогонку и с последним: «ЕНС!» обнимает его за плечи. Потом шепотом, по-английски: — У тебя есть адрес моей семьи. Если не встретимся в Маниле, постараемся связаться после войны.

Он начинает колотить Шафто по спине, вынимает из кармана бумажные деньги, сует ему в руку.

— Кой хрен, конечно, мы там встретимся, — говорит Шафто. — А эта херня зачем?

— Я даю на чай милому шведскому пареньку, который помог мне нести багаж, — говорит Бишоф.

Шафто цыкает зубом и кривится. Конспирация ему не по душе. В голову приходят несколько вопросов, среди них: «Чем эта большая торпеда на ракетном топливе безопаснее твоей прежней лодки?», но говорит он:

— Ладно, счастливо.

— Удачи тебе, друг мой. А это — чтобы не забывал заглядывать на почту. — Бишоф щиплет приятеля за плечо так, чтобы синяк остался дня на три, поворачивается и идет к соленой воде.

Шафто идет к снегу и деревьям, завидуя. Когда через пятнадцать минут он оглядывается на гавань, лодки уже нет. Внезапно город становится таким же холодным, пустынным, затерянным на краю света, как и на самом деле.

Письма он получает до востребования на Норрсбрукской почте. Когда два часа спустя она открывается, Шафто уже ждет на пороге, дыша паром, что твой двигатель на ракетном топливе. Он забирает письмо от родных из Висконсина и большой конверт, отправленный вчера из Норрсбрука, без обратного адреса, но подписанный рукой Гюнтера Бишофа.

В конверте — бумаги касательно новой подводной лодки, в том числе несколько писем, подписанных Самим Главным. Шафто успел немножко набраться немецких слов, но все равно почти ничего не понимает. Много цифр и каких-то явно технических описаний. Вот они — бесценные разведданные. Шафто старательно убирает бумаги, запихивает конверт в штаны и направляется к жилищу Кивистиков.

Идти долго, холодно, сыро. Есть время обдумать свое положение. Он застрял на нейтральной территории, за полмира от того места, где хочет быть. Разлучен с Корпусом. Вляпался в непонятный заговор.

По большому счету он уже несколько месяцев в самоволке. Однако, если явиться в американское посольство в Стокгольме с этими документами, его простят. Значит, в конверте — билет на родину. А «родина» — очень, очень большая; она, в частности, включает Гавайи, откуда до Манилы ближе, чем от Норрсбрука, Швеция. Отто только что вернулся из Финляндии, его суденышко покачивается у дощатого причала. Шафто знает: оно до сих нагружено тем, что там сейчас финны дают за кофе и пули. Сам Отто сидит в доме, с красными от недосыпа глазами, и, ясно дело, глушит кофе в беспросветной тоске.

— Где Джульета? — спрашивает Шафто. Он уже боится, не вернулась ли она в Финляндию.

Каждый раз Отто возвращается с другой стороны Ботнического залива все более мрачным. Сегодня он мрачнее обычного.

— Видел это чудище? — говорит он, качая головой. Только закоренелый финн способен вложить в голос столько изумления, отвращения и тоски. — Немцы сраные!

— Я думал, они защищают вас от русских.

Отто долго, раскатисто хохочет.

— Zdrastuytchye, tovarishch! — говорит он наконец.

— Чего-чего?

— Это значит «здравствуйте, товарищ» по-русски, — объясняет Отто. — Тренируюсь.

— Лучше бы ты учил Клятву на верность Соединенным Штатам Америки, — говорит Шафто. — Думаю, покончив с немцами, мы засучим рукава и отбросим Иванов обратно в Сибирь.

Отто снова смеется. В наивности, даже такой чрезмерной, есть что-то трогательное.

— Я закопал немецкую воздушную турбину в Финляндии, — говорит он. — Продам русским или американцам, кто первый туда доберется.

— Где Джульета? — спрашивает Шафто. Кстати о наивности.

— В городе, — отвечает Отто. — Делает покупки.

— Значит, у вас появились деньги?

Отто зеленеет. Завтра день выплаты.

Тогда Шафто сядет на автобус до Стокгольма.

Шафто усаживается напротив Отто. Они некоторое время пьют кофе и говорят о погоде, контрабанде, сравнительных достоинствах различных видов автоматического вооружения. На самом деле речь о том, получит ли Шафто деньги, и если да, то сколько.

Наконец Отто осторожно обещает расплатиться, если Джульета не потратит все на «покупки» и если Шафто разгрузит кеч.

Так что Бобби Шафто до конца дня таскает из трюма на причал, а оттуда в дом советские минометы, ржавые банки с икрой, кирпичи черного китайского чая, произведения саамского народного искусства, пару икон, ящик настоянного на сосновых иголках финского шнапса, круги несъедобной колбасы и тюки со шкурками.

Тем временем Отто уходит в город. Темнеет, его все нет. Шафто укладывается в доме на боковую, четыре часа ворочается, минут десять дремлет и просыпается от стука в дверь.

Он подходит к двери на четвереньках, вытаскивает из тайника «суоми», отползает в дальний конец дома и бесшумно выскальзывает через люк в полу. Камни обледенели, но босые ступни не скользят, так что он легко может обойти с тыла и посмотреть, кто там ломится.