— Я сам виноват, — говорит Рэнди. — Надо было объяснить тебе, зачем я сюда еду. Но на черта ты взяла грузовой фургон?

— В аэропорту Сан-Франциско все нормальные машины оказались разобраны — какая-то большая конференция в Москон-центре. Вот я и проявила смекалку.[16]

— Как ты добралась сюда так быстро? Мне казалось, я вылетел из Манилы последним рейсом.

— Я приехала в аэропорт на несколько минут позже тебя. На твой рейс билетов не было. Я села на ближайший самолет до Токио. Кажется, он взлетел раньше твоего.

— Нас задержали с вылетом.

— В Токио я села на первый же самолет в Сан-Франциско. Прилетела на пару часов позже тебя и очень удивилась, что мы въехали в город одновременно.

— Я заглянул к другу. И ехал живописной дорогой. — Рэнди на минуту закрывает глаза, вспоминая катящиеся глыбы и дрожащее под колесами шоссе.

— Когда я увидела твою машину, то решила, что мне вроде Бог помогает, — говорит Ами. — Или тебе.

— Бог помогает? С чего ты взяла?

— Ну, прежде всего должна сказать, я рванула сюда не потому, что сильно беспокоилась, но от ярости и желания все на свете тебе к чертовой бабушке оторвать.

— Я догадался.

— Я даже не уверена, что у нас с тобой что-нибудь может быть. Просто ты старательно демонстрировал свой ко мне интерес, а это предполагает определенные обязательства. — Ами заводится и начинает расхаживать по двору. Младшие Шафто, уплетая горячую овсянку, внимательно смотрят, готовые скрутить двоюродную сестрицу, если она будет представлять угрозу для общества. — Совершенно… неприемлемо с твоей стороны после всех этих телодвижений вскочить на самолет и улететь к своей калифорнийской подруге, не явившись прежде ко мне и не пройдя через некоторые, пусть даже и неприятные, формальности. Правильно?

— Правильно.

— Так что ты можешь представить себе, как это выглядело.

— Наверное. Допуская, что ты абсолютно мне не доверяешь.

— Ладно, извини, но я хочу сказать, что в самолете мне пришло в голову: может, ты не так и виноват, а это Чарлин тебя захомутала.

— В каком смысле «захомутала»?

— Не знаю, может, вас что-то связывает.

— Не думаю, — вздыхает Рэнди.

— Ладно, я решила, что ты в полушаге от чудовищной ошибки. Когда я садилась на самолет, мне просто хотелось догнать тебя и… — Она набирает в грудь воздуха и мысленно считает до десяти. — Но когда я вышла в Сан-Франциско, меня вдобавок бесила мысль, что ты вернешься к женщине, которая тебе не подходит, и потом всю жизнь будешь расхлебывать. Я думала, уже поздно что-нибудь исправить. И вот, я въезжаю в город, огибаю угол и вижу прямо впереди твою «акуру». Ты говорил по сотовому.

— Я оставлял сообщение на твоем автоответчике в Маниле. Объяснял, что прилетел сюда забрать кой-какие документы, но несколько минут назад произошло землетрясение, и поэтому я могу немного задержаться.

— Мне некогда было проверять бесполезные сообщения, оставленные на моем автоответчике, когда поезд уже давным-давно ушел, — говорит Ами. — Пришлось действовать, исходя из неполного знания ситуации, потому что никто не удосужился меня просветить.

— И?

— Я решила, что надо действовать хладнокровно.

— И потому скинула меня на обочину?

Ами немного раздосадована его тупостью. Она говорит нарочито терпеливым голосом, как воспитательница в садике Монтессори, помогающая ребенку собрать пирамидку.

— Ну, Рэнди, подумай сам. Я видела, куда ты едешь.

— Я торопился узнать, полностью я разорен или только обанкротился.

— Но я, не обладая полным знанием ситуации, решила, что ты мчишься в объятия бедной крошки Чарлин. Другими словами, что эмоциональный шок от землетрясения может толкнуть тебя на что-то непоправимое.

Рэнди стискивает зубы и глубоко вдыхает через нос.

— Что по сравнению с этим какая-то железяка? Знаю, многие мужики отошли бы в сторонку и дали небезразличному им человеку спокойно поломать себе жизнь, чтобы все и дальше разъезжали пусть несчастные, зато в блестящих автомобилях.

Рэнди может только закатить глаза.

— Ладно, — говорит он. — Прости, что наорал на тебя, когда вылез из машины.

— Чего тут такого? Конечно, ты разозлился, что водитель фургона скинул тебя с дороги.

— Я не сообразил, что это ты. Не узнал тебя в этой обстановке. Мне в голову не приходило, что ты проделаешь эту штуку с самолетами.

Ами разбирает неуместный озорной смех. Рэнди озадачен и слегка раздражен. Ами смотрит на него оценивающе.

— Держу пари, ты никогда не орал на Чарлин.

— Да.

— Правда-правда? Все эти годы?

— Когда у нас были разногласия, мы разрешали их спокойно.

— Ну и скучный же у вас, наверное, был… — Она обрывает фразу.

— Что скучное?

— Не важно.

— Слушай, я считаю, что при нормальных отношениях любые разногласия можно уладить по-человечески, — назидательно говорит Рэнди.

— А таранить машину — не по-человечески.

— Против этого метода возникают определенные возражения.

— И вы с Чарлин цивилизованно улаживали свои разногласия. Не повышая голоса. Не бросаясь обидными словами.

— Не тараня автомобилей.

— Ага. И все было хорошо?

Рэнди вздыхает.

— Как насчет ее статьи по поводу бород? — спрашивает Ами.

— Откуда ты знаешь?

— Нашла в Интернете. Это пример того, как вы улаживали свои разногласия? Поливая друг друга грязью в научных изданиях?

— Я хочу овсянки.

— Так что не извиняйся, что наорал на меня.

— Самое время позавтракать.

— И вообще за то, что ты живой человек, у которого есть чувства.

— Есть пора!

— Потому что речь об этом. В том-то вся и соль, мальчик мой. — Жестом, унаследованным от отца, она хлопает его между лопаток. — М-м-м, как же вкусно пахнет овсянка!

Караван трогается вскоре после полудня: впереди Рэнди на помятой «акуре», рядом с ним на пассажирском сиденье — Ами. Она закинула загорелые, в белых полосках от сандалий, ноги на приборную доску, не опасаясь, что их (согласно предупреждению Рэнди) переломает подушкой безопасности. Тюнингованную «импалу» с расточенным движком ведет ее пилот и старший механик Марк Аврелий Шафто. В арьергарде едет почти пустой мебельный фургон с Робином Шафто за рулем.

У Рэнди странное чувство, будто время превратилось в вязкий сироп: так бывает, когда в жизни происходит серьезная перемена. Он ставит адажио для струнных Сэмюэля Барбера и очень медленно едет по главной улице города, глядя на то, что осталось от кофеен, баров, пиццерий и тайских ресторанчиков, где много лет протекала его публичная жизнь. Этот обряд надо было совершить перед вылетом в Манилу, полтора года назад. Но тогда он бежал как с места преступления или по крайней мере как от чудовищного конфуза. До самолета оставалось всего два дня, и Рэнди провел их у Ави в подвале, наговаривая отрывки бизнес-плана на диктофон, потому что руки у него прихватил запястный синдром.

Все это время он почти никому из старых знакомых не звонил и практически не вспоминал о них, а вчера вечером вдруг бросился всех объезжать. Останавливался перед покосившимися, иногда еще дымящимися домами и вылезал из помятой «акуры» вместе со странной, загорелой и жилистой девушкой, которая, при всех своих возможных достоинствах и недостатках, явно была не Чарлин. Вряд ли строгие ревнители этикета именно так обставили бы встречу старых знакомых. Вчерашняя поездка — по-прежнему сумятица странных, болезненных впечатлений, но Рэнди начинает потихоньку их сортировать и подбивать итог. Общий вывод: три четверти людей, к которым он ходил в гости и которых приглашал к себе, у которых одалживал инструменты и которым за пару бутылок пива лечил домашние компьютеры, — три четверти из них не желают с ним больше знаться. Люди только что оправились от испуга и, вытащив на лужайку перед домом уцелевшее пиво и вино, праздновали счастливое окончание землетрясения, а тут Рэнди, да еще невесть с кем. Степень враждебности, как заметил Рэнди, в значительной степени определялась полом. Женщины либо не разговаривали с ним совсем, либо, наоборот, подходили поближе, чтобы обжечь его презрительным взглядом и получше рассмотреть новую пассию. Разумеется, удивляться не приходилось, ведь у Чарлин до отъезда в Йель был почти год на пропаганду своей версии событий. Она могла конструировать дискурс к собственной выгоде не хуже самых одиозных представителей белой мужской культуры. Без сомнения, она расписала, будто именно Рэнди ее бросил. Можно подумать, он оставил жену с четырьмя детьми. Как будто это не он хотел жениться и завести детей!.. Рэнди чувствует, что начинает себя жалеть, поэтому решает взглянуть с другой стороны.

вернуться

16

Эта фраза — пародия на Дугласа Макартура Шафто.