— Что, по-вашему, мне хотят сказать? Что могут меня убить, когда захотят? Это я и так знаю. Делов-то воз! Сколько стоит убить человека в Маниле?

Адвокат Алехандро сильно хмурится. Он неправильно понял вопрос: как будто Рэнди считает, что ему известны расценки и адреса киллеров. Учитывая, что адвоката лично рекомендовал Дуглас Макартур Шафто, допущение скорее всего справедливое, хотя, похоже, бестактное.

— Вы навоображали невесть чего, — говорит он, — и чересчур раздули проблему смертного приговора.

Как адвокат Алехандро, наверное, и ожидал, от такого легкомыслия Рэнди надолго лишается дара речи; как раз настолько, чтобы его защитник успел исполнить еще один профессиональный трюк с сигаретой и стальной зажигалкой, украшенной армейской символикой. Адвокат Алехандро уже дважды упомянул, что он — полковник в отставке и долго жил в Штатах.

— Мы восстановили смертную казнь в девяносто пятом, после примерно десятилетнего перерыва. — Слова щелкают у него во рту, как искры от трансформатора Тесла. Филиппинцы говорят по-английски четче американцев и этим гордятся.

Рэнди и Алехандро беседуют в длинном узком помещении примерно на полпути между тюрьмой и зданием суда в Макати. Тюремный охранник оставался с ними, смущенно сутулясь, пока адвокат Алехандро не заговорил мягким, отеческим тоном и не вложил что-то ему в руку. Помещение на втором этаже, окно открыто, и снизу доносятся автомобильные гудки. Рэнди почти ждал, что Дуг Шафто с друзьями в сияющем плаще осколков войдет через разбитое окно и освободит его, пока адвокат Алехандро, навалившись всем телом, будет баррикадировать дверь полутонным столом из дерева нара.

Такие фантазии помогают скрасить тюремную скуку и, возможно, объясняют любовь сокамерников Рэнди к определенного сорта видеофильмам. Лишенные возможности смотреть боевики, те постоянно обсуждают их на смеси английского и тагальского, которую Рэнди уже почти понимает. Видеофильмы, вернее их отсутствие, породили своеобразный феномен обратной эволюции жанров: устное повествование, основанное на виденной ленте. После особо впечатляющих рассказов — скажем, о том, как Сталлоне в «Рэмбо-3» прижигает себе пулевую рану на животе, всыпая в нее горящий порох из разорванного патрона, — камера на несколько минут погружается в почтительное молчание. Теперь это практически все тихое время в жизни Рэнди, и у него зреет план: пользуясь своим калифорнийским происхождением, объявить, будто он видел новые боевики, еще не доставленные видео-пиратами на улицы Манилы, и пересказывать их настолько красочно, что камера на несколько минут превратится в место монашеского созерцания, как та идеализированная тюрьма «третьего мира», какой Рэнди хотел бы ее видеть. В детстве он раза два прочел «Папийон» от корки до корки и всегда воображал тюрьму «третьего мира» как место высшего и гордого одиночества: влажный и дымный тропический воздух светится под лучами тропического солнца из зарешеченного окошка в толстой стене. Потные, голые по пояс мужчины меряют шагами камеры, размышляя, где допустили ошибку, и украдкой пишут на папиросной бумаге тюремные дневники.

Тюрьма, в которую попал Рэнди, оказалась обычным перенаселенным городским сообществом, которое некоторым людям запрещено покидать. Все очень молоды, за исключением Рэнди и постоянно меняющихся пьянчуг. Он чувствует себя стариком. Если он увидит, как в камеру входит очередной малолетний видеонаркоман в контрафактной футболке «Хард-рок кафе» и с ухватками приблатненных американских реперов, то может и вправду сделаться убийцей.

Адвокат Алехандро произносит риторически:

— Почему «Смерть наркоторговцам»? — (Рэнди не спрашивал, но адвокат Алехандро все равно хочет ему объяснить.) — Американцы очень злятся, что некоторые люди в этой части мира упорно хотят продавать им наркотики, которые они так стремятся купить.

— Простите. Что я могу сказать? Мы — дерьмо. Я знаю, что мы — дерьмо.

— Поэтому, в качестве дружественного жеста между двумя народами, мы снова ввели смертную казнь. Закон указывает два, и только два способа исполнения приговора, — продолжает адвокат Алехандро, — газовую камеру и электрический стул. Здесь мы тоже взяли пример с американцев, как во многом другом, мудром и глупом. Так вот, в данное время на Филиппинах нет газовой камеры. Исследования проведены. Планы составлены. Вы знаете, что такое построить настоящую газовую камеру? — Адвокат Алехандро пускается в пространное объяснение, но Рэнди не может сосредоточиться, пока по тону защитника не понимает, что дело идет к финалу. — …Тюремное начальство сказало: «Как нам строить это сверхсовременное сооружение, когда у нас нет средств на покупку крысиного яда для наших переполненных тюрем?» Разумеется, они просто выпрашивали деньги. Понятно?

Адвокат Алехандро выразительно поднимает брови и втягивает щеки, превращая в пепел сразу два-три сантиметра «Мальборо». То, что он так старательно объясняет мотивы тюремного начальства, подразумевает невысокое мнение об умственных способностях Рэнди, вполне, впрочем, справедливое, учитывая, как глупо тот попался в аэропорту.

— Остается электрический стул. Но вы знаете, что случилось с электрическим стулом?

— Представить не могу, — говорит Рэнди.

— Он сгорел. Неисправная проводка. Так что нам нечем убивать людей. — Адвокат Алехандро, до сих пор не проявлявший особого веселья, внезапно решает рассмеяться. Смех деланный, и к тому времени, как Рэнди выдавливает из себя улыбку, уже смолкает, и адвокат продолжает прежним серьезным тоном: — Однако филиппинцы изобретательны. И снова мы обратили взгляды к Америке. Нашему другу, покровителю, нашему старшему брату. Вам знакомо выражение «нинонг»? Ах да, я же забыл, что вы долго здесь жили.

Рэнди знает, что слово «нинонг» — посаженный отец на свадьбе — употребляется на Филиппинах в том же значении, что в Америке — «крестный отец». Его всегда потрясала та смесь любви, ненависти, надежды, разочарования, восхищения и презрения, с которым филиппинцы относятся к Америке. Недолгое время они входили в состав Штатов и прохаживаются на счет Америки с сарказмом, свойственным, как правило, лишь коренным американцам. То, что Штаты не смогли защитить их от японцев после Перл-Харбора, по-прежнему центральный момент в истории страны. Быть может, чуть более важный, чем возвращение Макартура несколько лет спустя. Если это не означает отношений любви-ненависти…

— Американцы, — продолжает адвокат Алехандро, — тоже стонут от расходов на смертную казнь и мучаются с электрическими стульями. Может, им стоило бы эту проблему сплавить?

— Простите? — Рэнди догадывается, что адвокат Алехандро просто проверяет, не заснул ли он.

— Сплавить. Японцам. Прийти в «Сони», «Панасоник» или куда еще и сказать… — (Адвокат переходит на сельский американский акцент, который дается ему просто великолепно.) — «Эй, парни, нам нравятся ваши видаки и все остальное, что вы нам продаете, может, сделаете электрический стул, который будет работать как следует?» Японцы бы справились — это по их части, — а когда они заполнили бы американский рынок, мы могли бы купить у них остатки с большой скидкой.

Когда филиппинец ругает Америку в присутствии американца, он всегда старается тут же отпустить какую-нибудь гадость про Японию — просто для равновесия.

— И к чему это нас приводит? — спрашивает Рэнди.

— Пожалуйста, простите мое отступление. Американцы перешли на смертельный укол. И снова мы решили им подражать Почему мы не вешаем преступников? У нас много пеньки. Манила — родина пеньки, вы знаете…

— Да.

— Или не расстреливаем? У нас много ружей. Но нет, конгресс хочет быть современным, как дядя Сэм. Мы отправили делегацию к американским специалистам, и знаете, что она доложила по возвращении?

— Что на это требуется уйма специального оборудования.

— Уйма специального оборудования и специальная комната. Она до сих пор не построена. Знаете, сколько у нас теперь человек в очереди смертников?

— Не могу представить.