— Нам надо составить план, — говорит Шафто.

— План: ты будешь жить, я умру, — отвечает Гото Денго.

— Ну тебя в жопу, — морщится Шафто. — Слушай, неужели вы, идиоты, до сих пор не поняли, что окружены?

— Поняли, — отвечает Гото Денго. — Мы давно это поняли.

— Так сдавайтесь, дураки гребаные! Выбросьте белый флаг и отправляйтесь по домам.

— Это не в японском обычае.

— Так придумайте на хрен другой обычай! Пораскиньте своими гребаными мозгами!

— Зачем ты здесь? — спрашивает Гото Денго, меняя тему. — Какое у тебя задание?

Шафто объясняет, что ищет сына. Гото Денго говорит, где женщины и дети: в церкви святого Августина, в Интрамуросе.

— Слушай, — говорит Шафто. — Если мы вам сдадимся, вы нас убьете, верно?

— Да.

— Если вы нам сдадитесь, мы вас не убьем. Обещаю. Честное бойскаутское!

— Нам не важно, жить или умереть, — отвечает Гото Денго.

— Эй! Смени пластинку! — кричит Шафто. — Вам даже бои выигрывать не важно, да?

Гото Денго пристыженно отводит взгляд.

— Кто-нибудь из ваших допер, что психологические атаки с криками «банзай» НИ ХЕРА НЕ РАБОТАЮТ?!

— Все, кто это понял, погибли в атаках с криками «банзай», — говорит Гото Денго.

Словно в ответ из левого рва раздается «банзай», и нипы один за другим выбегают на поле. Шафто припадает к пулевому отверстию в стене и смотрит, как они бегут, выставив штыки. Передовой японец взбирается на холмик посреди ромба, как будто хочет водрузить там японский флаг, и получает пулю в лицо. Остальные один за другим падают под прицельными выстрелами. Партизаны не сильны в городском бою, но спокойно перебить бегущих в атаку нипов для них дело плевое. Один японец ухитрился доползти до первой базы, потом от его спины отлетают несколько фунтов мяса, и он затихает.

Шафто поворачивается и видит, что Гото Денго навел на него пистолет. Он решает пока не обращать внимания.

— Понял, о чем я?

— Я давно понял.

— Тогда почему ты жив? — Бобби спрашивает весело, но на Гото Денго вопрос производит ужасающее действие. Лицо сморщивается, он начинает плакать.

— Черт! — говорит Бобби. — Ты наставляешь на меня пушку и одновременно начинаешь реветь? Это нечестно. Хоть бы обругал, прежде чем убить.

Гото Денго поднимает револьвер к своему виску, однако Шафто это дело почуял за милю. Он неплохо изучил японцев и может угадать, когда их потянет на харакири. Он прыгает, как только дуло начинает двигаться вверх; когда оно касается виска, его палец уже между курком и ударником.

Гото Денго с рыданиями падает на пол. Бобби хочется его пнуть.

— Прекрати! — орет он. — Какая муха тебя укусила?

— Я пришел в Манилу, чтобы искупить свои проступки… вернуть утраченную честь! — бормочет Гото Денго. — Я мог бы это сделать. Сейчас бы я лежал на этом поле, а мой дух летел в Ясукуни. И тут ты! Ты разрушил мою сосредоточенность.

— Сосредоточься вот на чем, идиот! — кричит Шафто. — Мой сын в церкви по ту сторону стены, там же чертова уйма беспомощных женщин и детей. Если хочешь чего-то искупить, лучше помоги мне вывести их живыми.

Гото Денго впал в какой-то транс. Его лицо, дрожавшее минуту назад, застыло, как маска.

— Хотел бы я верить, как веришь ты, — говорит он. — Я умер, Бобби. Меня похоронили в каменной гробнице. Будь я христианином, я бы сейчас родился заново и стал новым человеком. А вместо этого я должен жить дальше и покоряться своей карме.

— Делов-то! Там во рву сидит падре. Он в пять секунд окрестит твою задницу. — Бобби Шафто проходит через туалет и распахивает дверь.

И застывает. В нескольких шагах от двери стоит человек. На нем старая, но чистая армейская форма без знаков отличия, если не считать пяти звезд на воротнике. Он сунул спичку в трубку из кукурузного початка и пытается ее раскурить, но, похоже, пожар вытянул из воздуха весь кислород. Человек со злостью бросает спичку, поднимает глаза и смотрит прямо на Шафто через лётные очки, придающие его лицу сходство с черепом.

— Шафто… Шафто! ШАФТО! — говорит он. Бобби Шафто замирает по стойке «смирно». Даже будь он мертв, тело все равно бы вытянулось в силу некоего безусловного рефлекса.

— Сэр! Да, сэр!

Полсекунды генерал приводит мысли в порядок, потом говорит:

— Тебе было приказано отправиться в Консепсьон. Ты туда не явился. Твое командование не знало, что и думать. Оно из-за тебя извелось. А департамент флота стал просто невыносим, как только выяснилось, что ты работаешь на меня. Они утверждают, что ты знаешь какие-то военные тайны, поэтому не должен попадать в плен. Короче, твое местопребывание стало в последние несколько недель темой жаркого, нет, лихорадочного обсуждения. Многие полагали, что ты погиб или, хуже того, в плену. И всем этим докучали мне, как раз когда я планировал и осуществлял освобождение Филиппинских островов и совершенно не располагал временем для подобных досадных мелочей.

Артиллерийский снаряд со свистом рассекает воздух и взрывается на трибуне. Летят куски досок размером с лодочное весло. Один из них, как копье, втыкается между генералом и Бобби Шафто.

Генерал пользуется этим, чтобы перевести дыхание, потом продолжает, словно читая по бумаге:

— И вот, когда я менее всего ожидаю тебя увидеть, ты появляешься, во многих лигах от места, где должен быть, одетый не по форме, расхристанный, в обществе японского офицера, совместно с которым нарушил святость дамской уборной. Шафто, неужели у тебя нет ни малейших представлений о воинской чести? О приличиях? Не думаешь ли ты, что представителю вооруженных сил США надлежит вести себя с большим достоинством?

У Шафто колени ходят ходуном. Живот прихватило и что-то булькает в заднем проходе. Зубы стучат, как телетайп. За спиной стоит Гото Денго; интересно, что тот думает?

— Простите, генерал, не то чтобы я увиливал от ответа, но вы здесь один?

Генерал указывает подбородком на мужской туалет.

— Мои адъютанты оправляются. Они были в большой спешке, и крайне удачно, что мы здесь оказались. Тем не менее никто из них не помыслил вторгнуться в комнату для дам.

— Прошу простить меня за это, сэр, — говорит Бобби, — и за все остальное, что вы упомянули. Но я по-прежнему считаю себя морпехом, сэр, а морпехи не оправдываются, поэтому не буду даже и пытаться.

— Недостаточно! Я желаю знать, где ты был.

— Мотался по миру, — говорит Бобби, — пока судьба имела меня в задницу.

Дверь мужского туалета открывается. Один из адъютантов генерала выходит враскоряку, чуть пошатываясь. Генерал не обращает на него внимания: теперь он смотрит за спину Шафто.

— Простите мою невежливость, сэр, — говорит Шафто, поворачиваясь вбок. — Сэр, мой друг Гото Денго. Гото-сан, поздоровайся с генералом армии Дугласом Макартуром.

Гото Денго, стоявший все это время, как соляной столб, в полном недоумении, очухивается и отвешивает очень низкий поклон. Макартур сухо кивает. Его адъютант мрачно смотрит на Гото Денго и уже вытащил кольт.

— Очень приятно, — беззаботно говорит генерал. — Пожалуйста, господа, объясните, что вы делали в дамском клозете?

Бобби Шафто умеет ловить удачный момент.

— Хм, забавно, что вы спросили, сэр, — небрежно говорит он, — но Гото-сан минуту назад прозрел и принял христианскую веру.

Японцы со стены открывают огонь из пулемета. Жидкая очередь глухо ударяет в землю. Генерал армии Дуглас Макартур долго стоит без движения, сжав губы. Один раз шмыгает носом. Потом старательно снимает лётные очки и вытирает глаза безупречно чистым рукавом гимнастерки. Вынимает аккуратно сложенный носовой платок, накрывает им орлиный нос и несколько раз сморкается. Тщательно складывает платок, убирает в карман, расправляет плечи, потом идет прямо к Гото Денго и заключает его в медвежьи объятия. Остальные адъютанты толпой вываливают из сортира и с заметным напряжением на лицах наблюдают за этой сценой. Бобби Шафто, как на иголках, смотрит на свои ноги, переминается, трет длинную шишку на голове, там, куда его несколько дней назад ударили веслом. Пулеметчиков одного за другим снимает из винтовки снайпер; они корчатся и оперно кричат. Партизаны вылезли из укрытия и присоединились к немой сцене; все они стоят неподвижно, челюсти отвисли до пупка.