— Какое зеркало? Расскажи подробнее, это интересно.

Мадлон, как могла, описала странное явление и нарисовала в электронном блокноте подруги схему, хотя и была уверена, что лабиринт давно изменился, и в поисках им эта схема не поможет. Анни покачала головой.

— Нет. Ничего подобного мы не встречали, но я расскажу Виктору, мы будем искать. Это… Это может быть связано с одной его гипотезой. Ну, ты слышала: о том, что обитатели Нарата бывали на других планетах. Помнишь, когда мы смотрели видео про открытие Старого Музея.

— Как эта черная штука может быть связана с другими планетами? — не поняла Мадлон. — Или ты имеешь в виду, что Новак думает, будто аборигены изобрели что-то вроде звездных врат?

— Это только предположение. Но, знаешь, обитатели Нарата действительно создали некоторые устройства, которых нет у нас. Мы видели записи… Я потом тебе расскажу. Виктор пока не хочет все это обнародовать.

— Записи? А когда вы успели расшифровать их письменность?

Анни решительно замотала головой.

— Я тебе больше ничего не могу сейчас сказать. Когда-нибудь потом. Надеюсь, я смогу тебя проводить через четыре дня, а может, меня еще раньше выпустят. Ты где сейчас живешь — у отца? Скажи адрес.

Мадлон сказала и добавила:

— Только в ближайшие два-три дня меня не будет — хочу сходить к Стене Тысячи Радуг.

— Как здорово! — завистливо вздохнула Анни. — Может, мы потом тоже слетаем туда с Виктором.

Мадлон вернулась домой в сумерках и издалека увидела свет в окнах. Открыв дверь, она окунулась в аппетитные запахи. Мадлон заглянула в кухню и чуть не рассмеялась при виде Френсиса в кружевном кокетливом фартучке поверх безразмерной пижамы. Губерт оглянулся.

— А, вот и ты, дорогая! Я уже хотел тебе позвонить.

— Я навещала Анни, а потом гуляла по городу и ходила на реку. А ты как провел день?

Раскрасневшееся благодушное лицо Губерта на секунду омрачилось, но он сразу улыбнулся и помахал рукой в рукавичке-прихватке.

— Так, мотался по делам. В числе прочего заглянул в тюрьму узнать, как поживает Стривер — с ним все в порядке. Встречу с Френком забыл напрочь, как мне и требовалось, но никаких побочных эффектов не возникло. Все теперь думают, что ему отшибло память на том же перекрестке, где отключался Ларри. Кстати, Стривер сознался в пяти других убийствах, в том числе известной альпинистки Кадлес и Павла Коди, которого ты, наверное, знала. Я его тоже знал, Рой Глебски нас знакомил. Павел приезжал к нам на горнолыжный курорт, но сам не катался, он ведь больше дайвингом увлекался. Помоги-ка накрыть на стол…

— Ты что-то путаешь, — возразила Мадлон, доставая из шкафчика тарелки. — Кадлес сорвалась со скалы и разбилась, а Коди утонул. При чем здесь Стривер?

— Он сказал, что подстроил эти два несчастных случая.

— Как можно такое подстроить? — поразилась Мадлон, но тут же ей нарисовалась картинка: Стривер со своей доброжелательно-хитрой улыбочкой предлагает Павлу: «Ты не хочешь заглянуть вон в тот подводный ход?», и когда Павел туда ныряет, Стривер перерезает ходовик или, к примеру, закладывает ход большим камнем.

— Насчет альпинистки не знаю, а в случае с Коди он, кажется, испортил снаряжение. С тремя предыдущими жертвами тоже было что-то подобное.

Они прошли на веранду, Губерт зажег лампу. Пока Мадлон сервировала стол, он сходил на кухню и вернулся с фарфоровой супницей. За едой Мадлон спросила:

— Про мотивы Стривера что-нибудь известно?

— Вроде бы он убивал по причине личной неприязни. Вообще-то я думал, что ты можешь знать об этом больше, ведь вы работали вместе.

— По мне, он просто ненормальный. А ментоскопирование он еще не проходил?

— Что ты! В местной полиции нет нужного оборудования. На Земле, конечно, ему проведут эту процедуру, но мотивы этим методом не выявить — считывание памяти дает информацию только о самом преступлении. Если Стривера признают вменяемым, то, думаю, ему грозит пожизненное где-нибудь на другом краю галактики.

— Туда и дорога.

Когда с супом было покончено, Мадлон вспомнила:

— Слушай, я еще вчера хотела спросить: что нужно было от меня Френку? Он как-то странно себя вел… Метени сказал, что Френк хотел меня изнасиловать, но мне кажется, там было не место и не время.

Не поднимая глаз, Френсис проговорил:

— Ты ведь вылитая Елена, а брат любил ее еще больше, чем я. Для него она стала наваждением. Когда она выбрала меня, он даже обрадовался, говорил: «Может быть, теперь все это прекратится, может, теперь я стану свободным от нее». Не прекратилось. Когда она ушла от меня, он… Ну, это нельзя назвать преследованием, да Елена и не потерпела бы преследования… Но он пытался наладить с ней контакт. Ничего у него не вышло, разумеется. И в конце концов он решил выбросить ее из головы, ничего о ней не знать, даже наратские новости почти не просматривал, чтобы не наткнуться там на ее имя. О ее гибели, правда, узнал — я ему сказал, думал, хоть это его вылечит, но нет, не вылечило. А про тебя Френк не знал, я не говорил ему. Не думаю, что ему понравилось бы, что у Елены есть дочь, к тому же от меня. А если учесть ваше сходство с матерью… Я беспокоился за тебя. Надеялся, что вы с ним никогда не столкнетесь, но вот он увидел тебя, и, видно, совсем свихнулся. Принял тебя за Елену… Он любил и ненавидел Елену одновременно. Очень много боли она ему причинила, сама того не желая и даже не зная, как он страдает. Это ужасно.

— Да уж. Эта ваша история — ужасно мерзкая глупость.

— Это трагедия, самая настоящая трагедия, — тихо и печально произнес Френсис. — Но все имеет оборотную сторону. Именно эта неразделенная любовь толкнула брата помогать мне с созданием искусственных людей.

— При чем здесь ваши андроиды?.. Постой, он что, хотел создать копию Елены?

— Да. Диана… В ее образе Френк хотел воссоздать ту, которую любил. Он собирался вложить в программу Дианы директиву привязанности, чтобы она тоже полюбила его, но не успел. Диана осталась практически свободной, не считая директивы подчинения нам двоим. Да, мы не рискнули сделать ее совершенно свободной. Кого-то она должна была слушаться, хотя бы только нас… Вернее, теперь, после гибели Френка — только меня одного.

Мадлон кивнула. Губерт принес пирожные, поставил вариться кофе и нерешительно проговорил:

— Послушай… После того, как ты улетела в экспедицию, я кое-что разузнал… Оказывается, Елена чудом уцелела во время мятежа, ее вытаскивали из-под обломков того здания, которое боевики успели взорвать. Ты была с ней в то время?

— Во время взрыва — уже нет. Нас завалило не вместе, а по отдельности.

— Это ведь ты прожила две недели под развалинами, верно?

— Я, — неохотно ответила она. — Ты хочешь подробный рассказ? А зачем? Думаешь, что именно эти две недели под завалом меня изменили? Со мной потом работал какой-то психолог, наверное, он тоже так считал, но вы оба ошибаетесь. Я всегда была такой. Если бы я была другой, более чувствительной, что ли, я, наверное, сошла бы с ума от темноты, тесноты, одиночества и… В общем, от всего.

Губерт выключил горелку, налил кофе себе и дочери и попросил:

— Может быть, все-таки расскажешь?

На мгновение Мадлон захотелось ответить ему так, как ответил бы Ник Метени: «Да что ты пристал, не твое проклятое дело!», но она сдержалась.

— Если тебе настолько любопытно, то слушай, но имей в виду — я половину не помню. Прошло много времени, да и воспоминания не из тех, какими дорожат, — она сделала паузу, соображая, с чего лучше начать, и заговорила: — Помню, как Елена разбудила меня и сказала, что нам надо уходить. Думаю, она заранее подозревала, что нам придется бежать из дома, потому что у нее уже была приготовлена сумка с вещами. Не помню, уходил кто-то кроме нас или нет, и где мы отсиживались несколько часов. Но как-то так получилось, что потом мы выскочили в этот парк, знаешь, на уровне сто, где сейчас памятник. А может, нас туда загнали. Там, как тебе известно, был большой расстрел. Боевики отключили силовой барьер по краю яруса и поливали толпу из автоматов, а толпа пятилась назад и валилась вниз с двухсотметровой высоты, на площадь следующего яруса. Да ты видел записи, наверное. У некоторых из тех, кто выжил, были цифровые линзы или другая мелкая электроника, так что…