Слева на холме показались размытые контуры памятника, и Мадлон вспомнила, как стояла там в темноте и думала, думала… И так и не пришла ни к какому выводу. Стоило ломать голову! Она с раздражением уставилась в окно справа. Наверное, зря она вообще пошла смотреть Радужную стену. Ничего особенного там не оказалось, зато откуда-то разом явилось столько переживаний, сколько у нее не было за много лет. Или все дело в разговоре с Френсисом перед уходом и в этом памятнике на холме, который каждый раз напоминает ей о памятнике на плато Муравейник?..

В предутренних сумерках они въехали в город. Мадлон, уверенная, что Губерт спит, с удивлением увидела свет в окнах знакомого дома, а затем и сам отец скатился с крыльца и поспешил им навстречу. Ларри остановил машину, Мадлон соскочила на тротуар. Губерт протянул руки ей навстречу и продекламировал:

— Домой вернулся моряк, и охотник вернулся с холмов… Ты почему ни разу не позвонила мне? Я же просил! Спасибо, что привез ее домой, Ларри.

— Мадлон легко добралась бы сама, — спокойно отозвался тот. — Нам просто оказалось по пути.

Грузовик уехал, Губерт сердито сказал:

— Пойдем, расскажешь о своих приключениях. Удалось тебе дойти до Стены?

— Конечно. А почему ты не спишь? Ведь еще очень рано.

— Тебя ждал! Когда увидел, какой ливень за окном и как поднялась река, сидел тут как на иголках! Где ты встретилась с Ларри?

— На той стороне, он вез груз из лагеря археологов, — и вдруг, под влиянием какого-то импульса, она добавила: — Знаешь, по сравнению с Ником Метени Ларри производит впечатление. Он много сильнее и… Увереннее в себе, хотя, наверное, это странно звучит по отношению к роботу.

— Правда? — Губерт пытливо посмотрел на нее. — Ты, значит, на него переключилась… Что же, этого следовало ожидать. Наверное, я мог бы тебе это уладить, если хочешь. Конечно, он не будет полной копией Ларри, но…

— О чем ты, Френсис? — не поняла Мадлон. — А, ты решил, что я сначала была влюблена в Ника, а потом влюбилась в его андроида? Это не так. Я восхищаюсь Ларри, но он мне не нужен, и тем более не нужно дарить мне его копию. Ты ведь об этом говорил?

— Да. И ты бы все-таки поразмыслила прежде, чем отказываться. Не стоит тебе все время быть одной.

— Почему?

— У любого человека должен быть кто-то близкий, кто-то, кому ты доверяешь, кто понимает тебя и дополняет, если так можно выразиться. Когда ты не одинок, ты больше видишь и чувствуешь, больше понимаешь. Не стоит недооценивать общение, дружбу. И в наше время этим близким уже не обязательно должен быть человек.

— Получается, ты совсем не против того, что человеческое общество заменяется обществом машин? — с любопытством спросила Мадлон. — Ты одобряешь это? Многие, знаю, не одобряют. Взять того же Стривера…

— Я не вижу принципиальной разницы. Наши андроиды уже давно не просто машины, да и вовсе не машины. Если кому-то дружба с искусственным человеком дает больше, чем дружба с органическим человеком — да ради бога! Большинство, знаешь ли, еще долго будет предпочитать общество себе подобных, так что отход людей друг от друга нам не грозит. Очень жаль, что Ник этого не понимает. Он ведь любит Ларри больше, чем кого-либо из людей, но при этом считает, что не имеет права на такие чувства. Он считает, что у людей есть долг друг перед другом, человек должен быть с человеком. Так учила его мать, так считает большинство. А на самом-то деле совсем не обязательно делать выбор, ты легко можешь ладить с теми и другими. Я-то никогда не считал себя обязанным встать на чью-то сторону. Но вернемся к тебе. Ты точно не хочешь?..

— Точно. Во всяком случае, сейчас, пока я — человек, а Ларри — обычный андроид. Может быть, если бы он был искусственным человеком, а я была равна ему… Ты говорил, что отношение Ларри к Нику — по большому счету просто интерес, а Диана должна была любить твоего брата в силу изначально заложенной директивы привязанности. Мне не нужно ни то, ни другое.

— Изначально заложенная директива — это, по сути, безусловная любовь, — заметил Губерт. — Многие люди стремятся к такой любви.

— Это как-то ненормально, мне кажется. Отношение Ларри к Нику еще более-менее объяснимо, но мне это тоже не нужно. Я думаю, что любовь, дружбу, хорошее отношение надо заслужить. Так Елена говорила. Нельзя никого любить просто так, это несправедливо. Если бы Ларри был искусственным человеком, свободным, со свободными чувствами, и если бы я была как он, я постаралась бы заслужить его хорошее отношение. Тогда мы могли бы стать сотрудниками, напарниками… Друзьями. Если бы были равны и свободны. Френсис! А ведь это, наверное, возможно? Я слышала, что есть или был проект «Восстановленный человек»…

— Этот проект заморожен, — перебил Губерт, — слишком много проблем, как технических, так и, главное, этических. Не знаю, когда мы им займемся. А ты что же, теперь хочешь стать таким восстановленным? Андроидом с памятью и эмоциями человека?

— Раньше я об этом не думала, но теперь я бы не отказалась. Ведь это огромные возможности… И бессмертие. Разве ты не хотел бы стать вечным?

— Нет, — без колебаний ответил Губерт. — Для меня такое существование стало бы кошмаром. Видеть, как постепенно уходят все, кого я знал и любил, и наконец остаться одному — ужасно. Лучше я уйду вместе со всеми.

— Ну, за это время ты бы мог найти других союзников…

— «У нас незаменимых людей нет»? — усмехнулся он. — Это правило применимо к работе, а не к личным отношениям. В общем, я понимаю, что для тебя бессмертие, может, и впрямь стало бы даром. Но пока мы не восстанавливаем людей.

— А мне могли бы дать хотя бы искусственное тело? Мозг можно пока оставить. Ведь такие операции наверняка проводились, чтобы вернуть нормальную жизнь жертвам аварий и болезней…

— Бога ради, дочка! Чем тебе не угодило собственное тело? Ты здорова и молода, а со всеми этими генетическими усовершенствованиями тебе даже к старости не грозит большинство неизлечимых болезней. Ты красива…

— Да, и слаба. Даже Ник смог меня избить, не говоря уж о Мортоне. А вот если бы на моем месте была Диана, она свернула бы ему шею.

Губерт махнул рукой.

— Андроида тоже можно разрушить, было бы желание. Физической силой все проблемы не решить, да и умом, кстати, тоже. Никто не станет делать тебе такую операцию, и хватит об этом. Лучше подумай о том, о чем мы говорили вначале. Не стоит тебе всегда и во всем рассчитывать только на себя… А теперь иди переоденься, а я пока приготовлю завтрак.

— Ничего не забыла?

Мадлон на всякий случай заглянула в свою комнату и подобрала со стола кепку.

— Теперь нет.

— Тогда поехали, — Губерт, опередив дочь, легко вскинул на плечо ее рюкзак. — Иди, иди, я донесу.

В садике с листьев капала роса. За забором громко мяукала кошка, и, кроме этого звука, утреннюю тишину вокруг ничего не нарушало. Первые лучи солнца уже окрасили сиреневым вершину плато, еще несколько минут — и рассвет придет сюда, в город. Френсис сгрузил рюкзак на заднее сиденье своего глайдера, сел за пульт, Мадлон устроилась рядом и сняла кепку — та плохо держалась на бритой голове, следовало подтянуть сзади ремешок.

— Жаль, что в последние дни я был так занят, — сказал Губерт, пока глайдер нес их над городом и дальше, к космопорту — низкому белому параллелепипеду, окруженному несколькими зданиями поменьше. — Думал позвать тебя вместе слетать к памятнику твоей матери.

— А я там была.

— Правда? Когда?

— Мы ходили с доктором Гордоном. У нас один маршрут был недалеко от этого памятника.

— Вот как… Значит, попрощалась с Еленой?

Мадлон покосилась на него. Что он хотел этим сказать? Они с Гордоном только постояли у этого обелиска и пошли дальше.

— Ну, я вспоминала ее.

— Не скучаешь по ней?

— Нет. Хотя, наверное, это неправильно? Но, видимо, Елена теперь меньше значит для меня, чем раньше. И я уже не очень хочу быть похожей на нее. Она многого добилась, но мне кажется, она мало радовалась, жила как-то… Вполсилы, вполнакала. Ник Метени… — она споткнулась. Опять этот Ник в голову лезет, будь он неладен! — Ник сказал, что я какая-то замороженная — пожалуй, верно сказал. Елена была такая же. Я… Я бы хотела научиться больше чувствовать. Наверное, теперь ты… — она не договорила: «Значишь для меня больше». Об этом лучше промолчать, она и так сказала слишком много. Хотя отец только обрадовался бы. Она искоса взглянула на него и поняла, что он угадал несказанные слова. Точно, угадал, аж засиял весь! Хорошо, что они уже прилетели.