Вместо этого он подобострастно улыбался. Пожав плечами, он вскинул вверх руки в жесте преувеличенного удивления.

— О, какой великолепный скакун, какой гордый конь! Я завидую вашему везению. Владеть таким конем — счастье!

— Спасибо, — холодно ответил я.

Этот человек меня смущал, и мне хотелось оказаться от него как можно дальше. Гернийские черты лица вступали в противоречие с манерами жителя равнин. Выбор слов и речь, в которой почти не слышалось гортанного варварского выговора, выдавали образованного человека, но все же он стоял передо мной в поношенных сандалиях и одежде, похожей на лохмотья, и его жена-дикарка поглядывала на нас из дверного проема их жалкой хижины. Мне было не по себе от противоречивости этой картины. Он подошел ко мне и приступил к явно отрепетированному монологу.

— Конечно же, вы слышали о знаменитом Танцующем Веретене, самом загадочном из пяти монументов Средних земель! И наконец вы пришли сюда, чтобы собственными глазами увидеть шедевр древних каменотесов. Как — должно быть, удивляетесь вы — как могли предки жителей равнин создать это чудо при помощи своих простых инструментов? Почему Веретено сохраняет равновесие и не падает? Каким образом создается иллюзия вращения, когда вы смотрите на него с большого расстояния? И что — несомненно, спрашиваете вы себя — означало это поразительное сооружение для тех, кто его построил? Должен вам сказать, что эти вопросы интересуют не только вас. Ученые, философы и инженеры пытались найти на них ответы. Они приезжали сюда даже из Скея и Колючего, и я, в чьих жилах течет кровь жителей равнин и гернийцев, с удовольствием помогал им и теперь рад просветить вас за скромную сумму всего в один гектор!

Его гладкая речь напомнила мне монотонный речитатив зазывал балагана уродов во время Темного Вечера в Старом Таресе. Память о том дне и всем, что за ним последовало, всколыхнулась во мне. Я оттолкнул протянутую руку и отпрянул в сторону. Он отшатнулся, хотя я не причинил ему боли.

— Я пришел посмотреть на необычное скальное образование, без сомнения возникшее естественным путем и лишь приукрашенное вашим народом. Мне нет необходимости платить за то, что и так у меня перед глазами. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

На мгновение он прищурился, и мне показалось, что он собрался огрызнуться, но потом глаза у него широко раскрылись и, к моему удивлению, он вновь демонстративно пожал плечами. Затем показал на возвышающийся у нас над головами камень и слегка поклонился.

— Как пожелаете, сэр, — сказал он.

Затем снова поклонился и отошел от меня, а я удивленно смотрел ему вслед, поскольку не уловил в его словах грубости или насмешки.

Впрочем, когда он отвернулся, я поднял взгляд и понял, почему он столь неожиданно потерял ко мне интерес. По крутому склону холма, скрипя колесами, спускались упряжка лошадей и повозка. Открытый фургон с натянутым над головами пассажиров желтым тентом был украшен, словно для праздничной прогулки. На борту красовалась надпись: «Взгляните на чудесное Веретено!» Внутри на мягких сиденьях устроилось около дюжины человек самых разных возрастов, дамы держали в руках зонтики от солнца. Когда мой несостоявшийся экскурсовод бросился к ним, я понял свою ошибку. Я оказался случайной, ничего не подозревающей дичью, но, когда прибыла настоящая добыча, он тут же обо мне забыл. Лично меня это вполне устраивало, я отвернулся от вновь прибывших и стал смотреть на Веретено.

Оно было выше самого высокого здания, которое мне доводилось видеть, и гораздо массивнее. Я поднял взгляд к его вершине, затем медленно опустил их к основанию — казалось, оно сужалось до точки, касающейся земли, — подошел к яме и заглянул в нее. Ее края круто уходили вниз, и острие Веретена терялось в густых тенях, словно гигантское перо, опущенное в громадную чернильницу. Все сооружение клонилось к земле под острым углом, не касаясь стен ямы; очевидно, его поддерживали какие-то опоры, спрятанные в провале. Все это противоречило моим представлениям об инженерном деле. Как могли небольшие опоры удерживать такой вес? И даже со столь близкого расстояния иллюзия вращения не исчезла.

Некоторое время я стоял на месте, вытянув шею и глядя вниз, на конец Веретена, прячущийся в тени. С расстояния казалось, что гигантское веретено заостряется книзу, но на самом деле я смотрел на огромную каменную глыбу. Там, где она исчезала в глубине ямы, словно бы проделанной в земле ею самой, обхват ее был равен основанию сторожевой башни. Она должна была пребывать в неподвижности, иначе трение камня создавало бы оглушительный грохот, как если бы гигантский пест растирал что-то в ступе. Однако мои легковерные глаза настаивали, что Веретено вращается. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и попытался сосредоточиться на настоящей загадке. Что удерживает Веретено на месте? Учитывая его массу и наклон, почему оно не упало века назад?

Я был уверен: стоит подойти поближе, и хитрость сразу же станет очевидна. Но теперь, стоя почти у самого основания и едва ли не рискуя свалиться в яму, я все еще недоумевал. Башня с винтовой лестницей доходила почти до верха наклонного Веретена. Я решил подняться по ступеням. Казалось, башня заканчивается так близко к верхнему острию, что я смогу дотронуться до Веретена и убедиться в его неподвижности. Я уже не думал о том, чтобы поскорее продолжить прерванное путешествие, но хотел любой ценой удовлетворить свое любопытство. Я поднял глаза, чтобы выбрать лучшую дорогу по усыпанной обломками земле, и тут же увидел едва различимую тропинку. Очевидно, я оказался не единственным зевакой с подобными намерениями. Уверенный в том, что Гордец сможет о себе позаботиться, я оставил его ждать и ступил на тропинку.

Когда дорожка привела меня в тень Веретена, я вошел в нее с некоторым трепетом. В самом сердце тени казалось, будто день потускнел, и я мог бы поклясться, что легкий ветерок, рожденный движением монумента, коснулся моей щеки. И тут же я почувствовал в груди — не услышал, а именно почувствовал — глухой рокот вечного вращения Веретена. Призрачный ветер словно погладил меня по голове, разбудив неприятные воспоминания о ласках древесного стража. Я был рад выйти из глубокой тени, отбросив неуютные фантазии, хотя день стал намного ярче, а солнце припекало слишком сильно.

Тропинка оказалась совсем не прямой, она извивалась между разрушенными стенами и загроможденными улицами мертвого города. Обломки подтверждали слова полукровки о том, что Веретено является делом человеческих рук, потому что некоторые были из такого же красноватого камня, все еще покрытые странными узорами из клеток и спиралей, одновременно и чуждых, и знакомых. Я пошел медленнее и начал различать очертания лиц, выступавшие на камнях. Распахнутые рты с затупившимися зубами, руки, превратившиеся со временем в жалкие лапки, пышные женские фигуры, истонченные ветром почти до бесполости, Дразнили мое воображение.

Я взобрался на угол стены и огляделся. Я почти видел смысл в разрушенных стенах и обвалившихся крышах. Я спрыгнул вниз и пошел дальше по… чему? Храмовому городу? Деревне? Кладбищу с древними могилами? Чем бы оно ни было, оно пало, предоставив Веретену и башне владычествовать над изъеденными временем останками. Как могли люди с инструментами из камня, кости и бронзы создать такое грандиозное сооружение? Я даже подумывал по возвращении дать полукровке гектор, чтобы посмотреть, есть ли у него правдоподобный ответ на этот вопрос.

Добравшись до основания башни, я обнаружил две вещи: во-первых, что она находится в гораздо худшем состоянии, чем казалось издали, и, во-вторых, что это вовсе не настоящее здание, а всего лишь винтовая лестница, поднимающаяся вокруг массивного внутреннего столба. Войти внутрь было невозможно, я мог лишь подняться к ее вершине по внешним ступеням. Условная преграда из шестов и веревок перекрывала вход на лестницу, словно в качестве предупреждения. Я не обратил на нее внимания. Края ступенек скруглялись, а в центре каждой образовалось углубление — дань прошедшим годам и ногам. Стены основы когда-то были выложены мозаикой, от которой остались лишь небольшие фрагменты: глаз и искривленные в усмешке губы, лапа с выпущенными когтями, лицо пухлощекого малыша с зажмуренными от удовольствия глазами. Я поднимался выше виток за витком. Все это казалось ошеломляюще знакомым, хотя я не мог вспомнить, когда и где мне довелось испытать нечто подобное. Вот из остатков мозаики выглядывает голова красно-черной птицы с широко распахнутым клювом. Вот дерево протягивает к солнцу руки и подставляет лицо лучам. Только через дюжину ступенек я сообразил, что у дерева не может быть ни рук, ни лица. Кое-где встречались обычные надписи, провозглашавшие, что кто-то тут был или что такой-то будет любить такую-то вечно. Некоторые казались очень старыми, но большая часть была довольно свежей.