Но тревожило меня вовсе не их возможное отношение, а мое собственное. Смогу ли я вытянуться перед лучшим другом по стойке «смирно» и отдать ему честь, не испытывая зависти? Сумеем ли мы со Спинком объяснить Эпини, что он теперь офицер, а я всего лишь рядовой, что изрядно мешает приятельским отношениям? Нас могли ждать лишь неловкость, смущение и стыд с моей стороны. Я вдруг почувствовал страшнейшее отвращение к своему огромному телу. Оно окружало меня стеной бессмысленной плоти. Я ощущал его с каждой неровностью дороги, когда зад подскакивал на ухабах вместе с фургоном, а локти упирались в толстый валик жира, скрывавший ребра. Чувствовал в тяжести подбородка и щек. И даже в том, как сидела на моей голове солдатская шляпа — единственный символ того, что я остался сыном-солдатом.

Добравшись до дома, я сразу же принялся за работу — надежный способ избавиться от неприятных мыслей. Первым делом я набил сеном матрас. Сено было чистым и приятно пахло, но скармливать его Утесу я не собирался — он без еды не останется. Я разгрузил строительные материалы, распряг Утеса и сложил сбрую в сарай. Фургон можно вернуть в Геттис и завтра, решил я. Все равно его никто не хватится.

День выдался прохладным, но вскоре я вспотел. Я решил, что укрытие для Утеса лучше всего пристроить к сараю — чтобы возводить на одну стену меньше. Мне пришлось хорошенько поработать киркой и лопатой, чтобы выровнять землю. Утес — довольно крупный конь, и ему потребуется просторное помещение. Устанавливая столбы, я пожалел, что у меня нет помощника. Еще труднее мне пришлось, когда я укладывал опоры для крыши. Мне уже давно не приходилось заниматься плотницким делом, и я погрузился в работу, с удовольствием наблюдая, как моя задумка обретает форму. Запах опилок, ритмичные удары молотка, загоняющего гвозди по самую шляпку, удовлетворение, приходящее, когда последняя планка ровно и надежно ложится в стену, — многое можно сказать о пользе честного труда и облегчении, которое он приносит беспокойному сердцу.

Сумерки подкрались ко мне задолго до окончания моих трудов. Я испытал больше удовлетворения от завершенной работы, чем от подписанных солдатских бумаг. Когда я насыпал в кормушку зерна, Утес охотно зашел в новое стойло. Я вернулся к своему маленькому домику и снял у входа грязные сапоги. Я заново развел огонь в очаге и открыл горшок с бобами. Меня вознаградила волна ароматного пара. Я повесил плащ на гвоздь и разобрал, разложив и развесив по местам, высохшую одежду. Наведя порядок, я постарался вернуть недавнее чувство удовлетворения. Я накрыл на стол и положил себе в миску щедрую порцию бобов. Еще у меня был чай и сахар. Я с удовольствием поужинал, осторожно балансируя на расшатанном стуле. Завтра, обещал я себе, я приведу его в порядок. Я сделаю себе что-нибудь, на чем смогу не только надежно, но и удобно сидеть.

Когда за окном сгустилась ночь и весь мир сделался темнее и холоднее, мое убежище по-прежнему оставалось теплым и безопасным. Мне есть за что быть благодарным и почти не на что жаловаться, сказал я себе. Тем не менее, когда я улегся на свою постель, тоска вновь сжала мое сердце.

Каждый день я начинал с обхода кладбища с лопатой в руках. Я прилежно приводил в порядок поврежденные зверьем могилы. Отмечал надписи, которые следует обновить, чтобы не потерять значащиеся на них сведения. Я расчищал дорожки между могилами, заравнивал выбоины и рыл сточные канавки. И каждый день выкапывал по новой могиле. Я тщательно измерял их, чтобы сделать ровными и достаточно глубокими. Я следил, что бы не осыпались стенки. Я работал до наступления морозов и закончил только с первым выпавшим снегом. Именно благодаря моему усердию, когда Нарина Геддо умерла от плеврита в возрасте шести лет трех месяцев и пяти дней, ее ждала готовая могила.

Я так точно знал возраст Нарины Геддо, поскольку в мои обязанности также входило вырезание надписей на надгробиях. Этой работе я посвятил целый долгий вечер. Положив дощечку на стол, я задумался, как выцарапать все эти буквы и цифры имеющимися у меня скудными инструментами. Я никогда не занимался резьбой по дереву, но думаю, мне удалось неплохо справиться с задачей. Я подбросил в очаг щепок, а затем раскалил кочергу и выжег каждую букву и цифру, надеясь, что так надпись дольше останется разборчивой.

На следующий день я на повозке привез в город гроб. Утес фыркал и пыхтел, пока повозка подпрыгивала в замерзшей колее. Когда я остановился у маленького домика капрала Геддо, его старшая дочь открыла мне дверь.

— Человек-стервятник приехал за маленькой Нерри! — закричала она. — Папа, не дай ему ее съесть!

Позже я узнал, что слова девочки разнеслись по городу, изрядно насмешив тех, кого не коснулась эта беда. Но в тот день никто даже не улыбнулся. Я склонил голову и промолчал. Наверное, в своем развевающемся на ветру черном плаще и с раскрасневшимся на морозе лицом я действительно походил на стервятников Орандулы. Скорбящий отец девочки молча подошел к повозке и взял гроб. Я сидел и ждал на пронзительном ветру. Через некоторое время капрал вместе с еще одним мужчиной вынесли гроб и погрузили его в повозку. Он весил совсем немного. Я задумался, не поступил ли я необдуманно, приготовив большой гроб для такого маленького тела, и способен ли человек, охваченный горем, заботиться о таких вещах? Мы с Утесом возглавили небольшую похоронную процессию.

Предыдущей ночью я очистил яму от снега, так что теперь к ней вела цепочка следов. Я остался стоять в стороне, издалека наблюдая, как родственники опускают ребенка в мерзлую землю, а единственный священник Геттиса, худой и бледный после перенесенной чумы, произносит положенные слова. Когда все ушли, я вернулся с киркой и лопатой, чтобы разбить мерзлый холмик рядом с могилой и засыпать гроб. Комья с грохотом падали на его крышку, и мне вдруг показалось жестоким хоронить маленькую девочку в холодной земле. И все же я в чем-то гордился собой. Мне сказали, если бы не моя предусмотрительность, тело девочки пришлось бы оставить в сарае до самой весны, когда оттаявшая земля позволит вырыть могилу. Во всяком случае, так поступали в прошлом.

Похороны ребенка напомнили мне об Эмзил и ее детях. Я не думал о ней вот уже несколько недель, а мешок, который она мне дала, по-прежнему висел у меня на стене. В тот день я решил выполнить данное себе обещание, а заодно и попытаться поговорить с полковником. Оседлав Утеса, я поехал в город.

Теперь мое появление уже не вызывало прежнего любопытства. Изредка до моего слуха долетали смешки и замечания, но мало кто останавливался на меня поглазеть. Видимо, моя огромная фигура уже примелькалась. Теперь я появлялся в городе несколько раз в неделю, чтобы поесть в столовой вместе с другими солдатами. Я отыскал таверну Ролло и потребовал бесплатного пива, признав, что пролил пот Геттиса. Люди знали меня как кладбищенского сторожа Невара, и некоторых я даже мог назвать друзьями. Конечно, это не означало, что ко мне все относились доброжелательно или хотя бы безразлично. Меня по-прежнему задевали неприязненные взгляды — мое огромное тело у многих вызывало отвращение, хотя я никому не делал ничего плохого.

Содержание, положенное рядовому, оказалось не слишком щедрым, но запросы мои были скромны, и я скупо расходовал деньги, подложенные мне в сумку Ярил, так что у меня все еще оставался небольшой запас. Я съездил с ними в город и попытался осмотрительно потратить их на подарки для Эмзил и ее детей. Я купил красную шерстяную ткань, четыре цветка из ячменного сахара, коробку чая и небольшую головку сыра. Я уже потратил больше, чем собирался, когда мне на глаза попалась книга детских сказок с цветными картинками. Дурацкий подарок, сказал я себе, никто из них не сможет ее прочесть, да и стоит она немало. Тем не менее моя рука сама потянулась за деньгами, и книга скользнула в сумку к другим подаркам.

— Несколько больше, чем я собирался потратить, — пробормотал я, выкладывая деньги на стойку.