Я прожил у Эмзил почти месяц. Думаю, почти каждую ночь я твердо решал уехать утром, но, поднявшись, выяснял, что я могу еще какой-нибудь мелочью облегчить их жизнь. И как-то так получалось, что одно дело перетекало в другое. Я всегда оставался, чтобы что-то завершить, и не позволял себе думать о том, как нравится мне находиться рядом с этой женщиной, какое удовольствие я получаю, став для нее добытчиком и поддержкой. Мой отец так часто тыкал меня носом в мои промахи, что я и сам удивлялся тому, как много могу сделать для этой обездоленной, несчастной семьи. Это было приятно.

Началось все с моего обещания показать Эмзил, как ставить силки на кроликов. Я уговорил себя, что должен задержаться еще на день и убедиться, правильно ли она все делает. Потом я снова рубил дрова и чинил крышу сарая, служившего конюшней для Утеса. В разгар работы пришел мужчина, прогнавший меня от дверей своего дома несколькими днями раньше, и спросил, не может ли он одолжить ненадолго коня — естественно, не даром. Он соорудил нечто вроде плуга и рассчитывал с помощью Утеса распахать больше земли на следующую весну. Я напомнил ему, что сейчас не подходящее время для этих работ. Он ответил, что и сам не настолько глуп, но надеется сейчас разрыхлить почву, чтобы весной было легче сажать семена.

Самым трудным в этом деле оказалось смастерить подходящую упряжь для Утеса. Однако к вечеру, немало попотев, мы с Меркусом сумели вспахать четверть акра земли. Почва оказалась каменистой, пронизанной старыми древесными корнями. Большую часть времени мы рубили их боковые отростки, чтобы Утес мог выкорчевать пни. В обмен Меркус дал нам мешок картошки и обещал отработать назавтра полдня.

Так что мне пришлось остаться еще на день. Ужин в тот вечер показался нам роскошным, потому что в порыве воодушевления Эмзил приготовила двух кроликов и целых пять картофелин. Всего мы поймали трех зверьков, и я показал ей, как подвесить лишнее мясо в трубе, чтобы закоптить на зиму. Три шкурки присоединились к первой.

Дети, став чуть лучше питаться, казалось, обрели силы и уже не торопились заснуть вечером, и мы немного посидели у огня. Эмзил удивила меня тем, что начала рассказывать детям сказки, чтобы скоротать время. Потом она их уложила, и мы еще поговорили о том, что надо сделать в первую очередь, чтобы пережить зиму.

Когда наутро Меркус пришел отрабатывать свой долг, мы с ним укрепили крышу и дверь дома Эмзил, а затем занялись кровлей сарая. Еще до наступления полудня я заслужил его невольное уважение. В следующие несколько дней с помощью Утеса мы разобрали несколько покосившихся строений на еще годные бревна и доски. Отложив древесину, необходимую для ремонта сарая и дома Эмзил, я еще раз одолжил коня Меркусу, чтобы тот перетащил свою долю материалов туда, куда собирался.

Наша деятельность возбудила любопытство остальных жителей деревни. Старик и его ворчливая жена вышли к дверям хижины, чтобы пронаблюдать за идущим мимо Утесом. Я обнаружил, что в опустевшем городе живет еще одна семья, мужчина и женщина средних лет с парой подросших ребятишек и младенцем. Они смотрели на нас издалека, но в тот день не стали с нами заговаривать.

Мы с Эмзил вечером вместе проверили силки. Нам удалось поймать только одного кролика, но Эмзил была довольна. Под моим присмотром она переставила силки на новое место, где мы обнаружили много следов.

— Если здесь станет мало зверья, всегда можно поставить силки вдоль берега реки, особенно зимой, — объяснял я ей. — Ищи тропинки, по которым животные идут на водопой, и там и ставь.

— Зимой река у берегов замерзает, — ответила она.

— К ней все равно будут вести следы, вот увидишь.

Кара увязалась за нами, и, к моему удивлению, Эмзил дала ей поставить последний силок. Я считал, что она еще слишком мала для этой работы, но придержал язык, подозревая, что в этом, вероятно, Эмзил разбирается лучше меня. Чем раньше Кара начнет помогать добывать пропитание для семьи, тем им будет легче.

Домик Эмзил становился все уютнее с каждым днем. Мы смешали траву, мох и глину и заделали щели между бревнами. Внутри настелили пол из добытого дерева. Я каждое утро отправлялся на охоту с пращой, и однажды мне невероятно повезло — удалось подбить камнем гуся, вспугнутого на реке. Он был жирным. Я никогда еще так не наслаждался вкусом жира. Эмзил собрала все до капли, не дав ему пролиться в огонь, и приберегла для постной крольчатины, которой мы теперь в основном питались.

Наши дни начали приобретать определенный распорядок. Каждое утро я охотился, приносил добычу домой, и Эмзил готовила еду. Днем я делал то, что полагал самым спешным, чтобы обустроить ее дом. По большей части это была грубая, топорная работа, но разница тем не менее чувствовалась. Из горбыля и трех палок вышла табуретка. Я сожалел об отсутствии шила, но сумел проковырять дырки для ножек и с помощью ножа. Еще я сделал низкий столик, чтобы детям было удобно ужинать, сидя на полу у очага. Каждый день Эмзил откладывала часть моей добычи, чтобы закоптить или завялить мясо на зиму. Я радовался, глядя, как пополняются ее скудные припасы, и даже навесил еще одну полку.

За это время я трижды видел, как мимо деревни проезжали путники. Курьеры на королевской службе появлялись каждый день, но, если не считать их, дорога почти всегда оставалась безлюдной. Однажды в сторону Геттиса прогрохотала вереница фургонов, запряженных быками. У мужчин, правящих ими, были злые глаза, а в первом и последнем фургонах сидели охранники с ружьями на коленях. Они явно не хотели иметь ни с кем никаких дел. Мы обменялись взглядами, но никто не выкрикивал приветствий. В другой раз мимо проехал всадник, который вел в поводу двух мулов, груженных мехами. Он кивнул мне в ответ на приветствие и двинулся дальше на запад. Последним я увидел лудильщика в повозке, запряженной разномастной упряжкой. Стенки фургона были украшены изображениями его товара, но яркие краски потускнели от пыли, а высокие желтые колеса были заляпаны грязью. Я встал на краю поля и замахал ему руками, надеясь, что он остановится. Я хотел посмотреть, какие у него есть инструменты на продажу, но он лишь помахал мне в ответ, а затем пустил упряжку рысью, явно не собираясь задерживаться. Я окликнул его, но он уже скрылся из виду, оставив лишь висящие над дорогой тучи пыли.

Дети часто приходили смотреть, как я что-то делаю, и я начал учить их известным мне детским стишкам, песенкам, знакомящим со счетом, и играм, тренирующим память. Им особенно понравилась та, где крестьянин зовет пять своих коз. Каре хотелось знать, как действует моя праща. Я смастерил для нее пращу поменьше и показал, как с ней управляться. Скоро она сделалась довольно метким стрелком, но Эмзил упрямо не разрешала мне брать ее с собой на охоту. Я не мог понять, боялась ли она оставить меня наедине с дочкой или считала это неподходящим занятием для ребенка.

Я каждый день рубил дрова, и вскоре между домом Эмзил и хижиной старика выросла стена. Вечерами мы разводили в очаге огонь, не жалея дров, и он наполнял маленькую комнатку светом и теплом. Однажды я взял на себя роль рассказчика, и мне польстило, что Эмзил слушала меня так же внимательно, как и трое ее детей.

Я повторил им две сказки, которые мать рассказывала мне в детстве, а потом вдруг обнаружил, что перескочил к другой истории. Я понятия не имел, где мог слышать ее раньше, но был уверен, что не придумал ее. В ней говорилось о юноше, который увиливал от поручения матери, и о том, какие его постигли несчастья из-за того, что он забыл о своем долге. Конец истории был по-своему забавным, поскольку, когда мальчик наконец сдался и решил выполнить задание, он выяснил, что мать уже сама все сделала. Мне показалось, что детям моя сказка понравилась, но, уложив их спать, Эмзил сказала мне:

— Довольно странная история.

По ее тону я понял, что она ее не вполне одобряет.

— Ее рассказывают своим детям спеки, — сказал я и тут же удивился, откуда мне это известно. — Думаю, чтобы объяснить им: некоторые вещи настолько важны, что ими нельзя пренебрегать. Надо стараться избегать ошибок.