— Это меньшее, что я могла сделать. Невар, я… мне жаль, что я не могу быть более… гостеприимной с незнакомцами. Но ты же знаешь, я должна защищать своих детей.

— Я все понимаю. И ты прекрасно справляешься. Прежде чем ты уйдешь, я хочу попросить тебя еще об одном одолжении. Не могла бы ты дать мне немного копченой крольчатины? Нам предстоит долгий путь, а свежая оленина может испортиться.

— Разумеется. Это же твое мясо. Ты добыл его и закоптил.

Несмотря на слова, в ее тоне слышалось раздражение.

— И отдал его тебе. Ты не возражаешь, если я возьму немного? Я оставлю вам почти всю оленину.

— Конечно не возражаю. Я буду признательна тебе за все, что ты мне оставишь. Мои дети гораздо лучше питались, пока ты жил с нами и охотился для нас. Я благодарна тебе за это.

— Оленина. Она должна повисеть несколько дней, прежде чем ты снимешь с нее шкуру. Пусть выйдет вся кровь. Тогда мясо будет более нежным. Ты сможешь готовить его и свежим, но большую часть придется закоптить или завялить.

Неожиданно мне показалось, что я поставил перед ней непосильную задачу.

— Мне нужно возвращаться к детям, — повторила она, и я вдруг понял, что она чувствует себя крайне неловко, хотя и не знал почему.

— Конечно, я принесу сковороду вечером, — проговорил я.

— Спасибо.

И она исчезла так же внезапно, как появилась. Бьюэл Хитч лежал, опираясь на локти, и с вожделением смотрел на сковороду.

— Кофе и немного мяса — и я снова почувствую себя живым, — заметил он.

— Боюсь, никакого кофе. Но есть вода и только что приготовленная печенка, что тоже неплохо.

— Точно. Но если ты все-таки готов заварить для нас кофе, то немного найдется в моих седельных сумках. Это должно изрядно помочь мне подняться на ноги.

От одной мысли о кофе у меня потекли слюнки. Я поставил воду кипятиться, а затем разделил между нами мясо. Обеденная посуда Хитча — котелок, миска и эмалированная кружка — была из помятой жести. Внутри лежал драгоценный сверточек с кофе. От его запаха у меня закружилась голова.

Мы ели молча. Я полностью сосредоточился на еде и отвлекся только затем, чтобы добавить в закипевшую воду кофе и поставить его настаиваться. Запах напитка усиливал удовольствие от мяса.

Эмзил великолепно приготовила печенку. Она была такой сочной и нежной, что я мог отламывать кусочки вилкой. Она положила совсем немного лука, но его прозрачные колечки пропитали гусиный жир своим ароматом. Это мясо было самым живым из всего, что я ел за последнее время. Не знаю более подходящих слов, чтобы это выразить. Печень всегда имеет яркий вкус и аромат, но тем вечером я вдруг осознал, что я перенес жизнь из тела оленя в свое собственное. В том мясе было что-то очень важное, чему я не знал названия, однако чувствовал, как оно наполняет меня, когда жевал и глотал маленькие кусочки. Его вкус был столь насыщенным, а гусиный жир столь сытным, что, подобрав с тарелки его остатки, я понял, что уже давно не испытывал такого удовлетворения. Я поднял голову и встретился взглядом с ухмыляющимся мне Хитчем.

— Никогда не видел человека, который бы так наслаждался едой, как ты. Кофе готов?

Свою порцию мяса он проглотил. Едва ли он распробовал его вкус, и почему-то меня возмутило, что он, в отличие от меня, не почувствовал, как отнятая мной у оленя жизнь перешла в нас вместе с этой едой. Это принижало и делало незначительным то, что я совершил. Неожиданно я разозлился, словно, проглотив мясо, он повел себя неуважительно. Но я ничего ему не сказал, лишь молча налил нам обоим кофе. Он быстро осушил свою кружку, и я налил ему еще, пока сам пил медленными маленькими глотками. Затем долил воды в гущу на дне, надеясь, что она снова заварится. Пока кофе закипал, я вынес сковороду на улицу и вымыл, чтобы вернуть Эмзил. Когда я постучал в дверь, та едва приоткрылась, Эмзил взяла у меня сковороду и тихо меня поблагодарила. Она не стала приглашать меня внутрь, а я не стал пробовать войти.

Когда я вернулся, Хитч наливал остатки кофе в свою кружку. Он сидел у огня, завернувшись в одеяло, выглядел неважно, но был жив.

— Быстро ты, — заметил он.

— Я всего лишь вернул ей сковороду.

Он с понимающим видом ухмыльнулся.

— Да, она непростая штучка, а? Когда соглашается, а когда и нет.

Раздражение смешалось во мне с гневом, но я постарался не дать им отразиться на моем лице.

— В смысле? — уточнил я.

Он слегка поерзал на месте и нахмурился. Это явно не избавило его от боли. Он потер лицо.

— В том самом, что для шлюхи она ведет себя странно. Иногда мужчина может купить ночь в ее доме и ее расположение. А порой она запирает дверь на засов, или там просто никого не оказывается. Норовистая. Но говорят, в постели хороша.

— Значит, ты с ней не спал?

Мимолетная улыбка искривила его губы.

— Я никогда за это не плачу, старина. Только не Бьюэл. Нет нужды. — Он допил кофе, выбросил осадок в огонь и, ухмыльнувшись, добавил: — А тебе, похоже, с ней не повезло.

— Я не пытался, — пояснил я. — Не думал, что она из таких, у нее ведь трое детей и все такое.

Он сдержанно фыркнул.

— Что? Думаешь, у шлюх не бывает детей? Ну, может быть, если им удается с этим управиться, но большинству-то нет. Эта бабенка, она прожила здесь, думаю, около года. Когда-то у нее был муж, но сейчас нет. Наверное, сбежал. Но все знают, что ее можно купить. Не за деньги, здесь они ей ни к чему. Нет, она меняет свои услуги на еду, и только когда у нее подходящее настроение.

Я даже не стал пытаться разобраться в охвативших меня чувствах. Я ощущал себя дураком, которого использовали. Эмзил самая обычная шлюха, и, хотя я платил ей едой, день за днем, она ни разу не позволила мне даже к руке прикоснуться. Но я знал, что сужу ее несправедливо. Она сама почти призналась мне, что торговала собой за еду, когда у нее не было другого выхода. Чтобы накормить детей. Разве это делало ее шлюхой? Я не знал. Но, слушая как другой мужчина так откровенно ее обсуждает, я испытывал мучительную боль. Я понимал, кто она, но, пока здесь не появился Бьюэл Хитч, отказывался признаться себе, что множество других мужчин тоже знали ее, причем куда ближе, чем я. Я вообразил, что она совсем другая и еще множество самых разных вещей. Например, что у нее есть сердце и я смогу его завоевать. Что за ее привязанность стоит бороться. Что моя защита и еда, которую я добывал, могут сделать ее не такой, какой она была на самом деле.

— Ты по-прежнему хочешь отправиться в путь завтра? — спросил я у Хитча.

— Ясное дело, — ответил он.

Прежде чем отправиться в путь на следующее утро, я завершил последнее дело. Я встал с рассветом и выскользнул из дома до того, как проснулся Бьюэл. Впрочем, не было нужды вести себя тихо. Щеки его раскраснелись, он спал сном больного. Но я крался, точно мышь, потому что мне не нужны были свидетели.

Я пришел к заброшенному огороду, наклонился и приложил руки к земле. Затем я закрыл глаза, прижимая ладони к влажным, спутанным растениям и почве под ними, и заговорил вслух, скорее чтобы сосредоточиться самому, чем из-за того, что считал это необходимым.

— Я поеду спокойнее и быстрее, если буду знать, что Эмзил и ее дети не голодают. Растите.

Через некоторое время я открыл глаза. Вокруг сыпался настолько мелкий дождь, что скорее напоминал туман. Капли собирались крошечными булавочными головками на моей рубашке, на бровях и ресницах. Мне мешал живот — невероятно трудно было стоять, согнутым, как пирог с капустой, и касаться руками земли. Дышал я тоже с большим трудом, но самое неприятное и обидное заключалось в том, что ничего не произошло.

Но стоит ли себя обманывать? Ведь я и не ожидал, что добьюсь успеха.

Вот оно — Истинное Откровение! Любой человек, решивший воспользоваться магией, не добьется успеха, если не верит в нее. Прежде чем пытаться изменить мир вокруг себя, надо измениться самому.