Я добрался до окраин Излучины Франнера, когда солнце уже клонилось к горизонту. Город изменился даже больше, чем окружавшая его местность. Когда я побывал здесь мальчишкой, старый форт стоял в излучине реки в окружении жалких хижин и какого-никакого рынка. Теперь же по обеим сторонам дороги, ведущей к форту, выстроились ряды домов из обожженного кирпича, грубо крытые степным ракитником. Даже ласточки, каждый год наводняющие наши амбары и лепящие свои гнезда под карнизами, были более умелыми строителями.

Вдоль дороги и на боковых улочках сновали люди с тележками и просто прохожие, многие останавливались и глазели на меня. Маленький мальчик крикнул в распахнутую дверь дома: «Айда смотреть на толстяка на лошади!» — и на порог тут же высыпала стайка детишек, проводивших меня любопытными взглядами. Мальчишка некоторое время бежал за мной, раскрыв от удивления рот. Я пытался не обращать на него внимания. Я бы объехал это поселение стороной, если б мог, но Королевский тракт проходил прямо через него.

Вскоре дорога вывела меня на вымощенную грубым булыжником площадь с колодцем в центре. Здания с крышами из обожженной черепицы, выходившие на нее, были выкрашены в желтый, белый и коричневатый цвета. В одном из открытых строений рабочие вынимали из чанов с краской длинные рулоны ткани. Другие выгружали из фургона мешки с зерном и тащили их на склад, словно цепочка муравьев. Я спешился, чтобы дать Гордецу напиться из корыта для животных, стоящего у колодца. Мое появление мгновенно привлекло внимание. Две женщины, наполнявшие водой кувшины, захихикали и уставились на меня, перешептываясь, точно девчонки. А долговязый старик с зернового склада повел себя еще грубее.

— Сколько? — крикнул он, направляясь ко мне.

Я предположил, что он повышает голос, потому что сам плохо слышит.

— Сколько чего? — спросил я, когда Гордец поднял морду от воды.

— Сколько стоунов, парень? Сколько стоунов ты весишь?

— Понятия не имею, — сдержанно ответил я и потянул Гордеца за уздечку, собираясь увести его, но старик схватил меня за рукав.

— Идем на мой склад. У меня там весы для зерна. Идем. Сюда, сюда.

Я высвободил руку.

— Оставь меня в покое.

Он громко рассмеялся, обрадованный моей реакцией. Рабочие пялились на нас, разинув рты.

— Посмотрите на него! — громко предложил им он. — Не думаете, что ему стоит взвеситься на моих весах?

Одна женщина усмехнулась и закивала. Другая отвернулась, ей явно стало за меня неловко, а два парня громко расхохотались. Краска залила мои щеки, а когда я вставил ногу в стремя, мне показалось, что оно стало еще выше, чем утром. Все мое несчастное тело протестовало против того, чтобы снова оказаться в седле.

— Смотрите, — захохотал один из работников, — лошадь не хочет, чтобы он на нее сел, поэтому не стоит на месте.

И это было правдой. Прекрасно воспитанный Гордец отодвинулся от меня на шаг. Он явно берег ногу.

— Да ты его изувечишь! — насмешливо предостерег меня другой парень — судя по акценту, горожанин из Старого Тареса. — Пожалей бедное животное. Это тебе следовало бы его нести, толстяк.

Он был прав. Единственное, что могло заставить Гордеца так себя вести, — это боль. И тем не менее я упрямо взобрался ему на спину и поехал прочь от колодца и с площади, не обращая внимания на улюлюканье у себя за спиной. Едва я оказался достаточно далеко от них, я спешился и повел Гордеца в поводу. Он еще не хромал, но уже ставил ногу осторожно. Мой конь, мой отличный кавалерийский скакун больше не мог нести мой вес целый день. Если я сяду на него завтра, он охромеет еще до заката. И что мне тогда делать? Что мне делать теперь? Я едва в дне пути от родного дома, а уже столкнулся с трудностями. Безнадежность неожиданно обрушилась на меня. Я делал вид, что все будет хорошо, что я смогу позаботиться о себе без поддержки отца. Однако в действительности мне никогда не приходилось зависеть только от себя.

Какие у меня есть возможности? Записаться в армию? Но у меня больше нет лошади, которая могла бы выдержать мой вес. А это одно из требований для вступающих в каваллу. Ни один пехотный полк не станет даже рассматривать мое прошение. Я всегда думал, что в случае нужды смогу жить так, как жили раньше жители равнин, получая от земли все необходимое. Но сегодня я выяснил то, что им было давно известно: ничейные дикие земли исчезают. Я сомневался, что хозяин хлопкового поля будет доволен, если я разобью на нем свой лагерь, и знал, что зверье уходит с тех мест, где люди пасут скотину. Неожиданно сделалось ясно, что в мире не осталось для меня места, и я вспомнил жалобный вопрос Ярил: «Что же нам теперь делать?» Сейчас ответ казался мне еще более смутным, чем тогда.

Растущий город почти заслонил собой укрепления старого форта. Пушки по-прежнему стояли за воротами, но уже не могли стрелять, а вокруг них расположились шаткие прилавки, с которых продавали теплое пиво, пряные супы в горшочках и хлеб. Мне пришлось дважды оглядеться, чтобы найти часовых. Двое стояли по обе стороны от раскрытых ворот. Мусор, громоздившийся рядом, говорил о том, что они были заперты несколько месяцев. Двое стражников разговаривали друг с другом и над чем-то весело хохотали, а поток людей вливался мимо них в форт. Двое других торговались с женщиной-полукровкой из-за подноса сладкой выпечки. Я некоторое время наблюдал за ними, пытаясь понять, зачем я вообще подошел к воротам форта. По привычке наверное. Мы с отцом всякий раз заходили поприветствовать командира крепости, когда бы ни проезжали мимо.

Я увел Гордеца от ворот, по боковой улочке, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих.

— Ты его украл, так ведь? Хочешь продать? Я могу предложить отличную цену, лучшую, я знаю всех барышников в округе.

Меня догнала девочка-оборвыш и зашагала рядом со мной. Она была босой, растрепанные косички заброшены за спину, платье сшито из крашеной мешковины. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что она меня оскорбила.

— Я его не украл. Я не конокрад. Это мой конь. Уходи.

— Ничего подобного. Не держи меня за дурочку. Каждому видно, что это лошадь каваллы. А ты не солдат, это тоже понятно. И эта сбруя. Тоже каваллы. Хорошие седельные сумки. Я знаю человека, который все это у тебя купит и даст лучшую цену. Идем. Я помогу тебе его продать. Если будешь слишком тянуть, тебя выследят. А ты знаешь, что делают в нашем городе с конокрадами!

Она закатила карие глаза и вцепилась в воображаемую петлю на шее.

— Уходи. Нет. Погоди.

Она отвернулась от меня, но остановилась, когда я ее позвал.

— Ты столько всего знаешь. Где здесь дешевая гостиница?

— Дешевая? Тебе нужна дешевая? Я могу показать, но не даром. Совсем немного, меньше, чем ты сохранишь, если я покажу тебе самую дешевую из известных мне гостиниц.

Она мгновенно изменила тактику и радостно мне заулыбалась. У нее не хватало одного из передних зубов. Значит, она младше, чем я думал.

Денег у меня было совсем немного, отец ничего мне не давал с тех пор, как я вернулся домой, и, хотя у меня и возникал такой соблазн, я ничего не взял, уехав из дома. Так что у меня имелись только остатки денег, присланных им мне на путешествие из Старого Тареса домой, — семь гекторов, пятнадцать талли и шесть пьютов. Я достал два пьюта из кармана и позвенел ими, девочка явно заинтересовалась.

— Только не хибара с сырым сеном и грязной постелью с блохами. Мне нужна приличная гостиница.

Она изобразила удивление.

— Я думала, ты сказал «дешевая».

— Дешевая, но приличная.

Девочка закатила глаза, словно я попросил ее достать мне луну с неба, а потом протянула руку. Я положил ей на ладонь одну монету, она склонила голову набок и нахмурилась.

— Другую получишь, если место мне понравится.

Она демонстративно вздохнула.

— Иди за мной, — сердито велела она и повела меня за угол, а потом по боковой улочке в сторону реки. Когда мы проходили по узкому переулку, она беззлобно спросила: — Как это ты так растолстел?