Не спрашивая разрешения, я долил остатки горячей воды в нераскрывшиеся листья на дне чайника. Получились опивки бледно-желтого цвета. Я разделил последний сахар по пяти мискам и осторожно вылил на него слабый чай. Дети наблюдали за мной так, словно я размешивал расплавленное золото.

— И что же произошло? — спросил я, вручив Эмзил ее долю.

— Несчастный случай. Тяжелый камень выпал из фургона и раздробил Ригу ногу. Он больше не мог работать. И хотя его срок еще не закончился, ему позволили оставаться с нами целый день. Сначала я обрадовалась — я думала, что он будет мне помогать, присматривать за детьми, пока я пытаюсь обустроить нашу жизнь. Но он не умел ничего делать по дому, а нога никак не заживала. Она болела все сильнее, и время от времени с ним случались приступы лихорадки. Боль совсем испортила его характер, он стал злым и грубым, и не только со мной. — Она глянула на свою старшую дочь, покачала головой, и в ее глазах вспыхнул застарелый гнев. — Я не знала, что для него сделать. А он к тому времени меня уже ненавидел.

Она посмотрела мимо меня в огонь пустыми, лишенными каких бы то ни было чувств глазами.

— За два дня до его смерти стражники сказали, что пришла пора передвинуть лагерь дальше. Арестанты, отработавшие свои сроки, и их семьи могли остаться здесь и начать новую жизнь, так они сказали. Но многие решили отправиться вслед за рабочей командой. А нам выдали лопату, топор, пилу и шесть мешков семян. И еще, по их словам, муки, масла и овса на два месяца. Только нашей семье всего этого хватило на двадцать дней.

Она снова покачала головой.

— Я старалась изо всех сил. Копала в земле ямки и сажала семена, но, наверное, время было не то или семена плохие, а может, я что-то делала неправильно. У нас почти ничего не взошло, а то, что выросло, поели кролики или оно просто погибло. Не только я не умела выращивать овощи, и очень скоро люди начали отсюда уезжать. Думаю, их здесь ничто не удерживало. Кое-кто пережил первую зиму. Другим повезло меньше, и мы их похоронили. Когда пришла весна, почти все, кто мог, собрались и отправились на запад, рассчитывая вернуться в те места, где они могли бы выжить. Но некоторым из нас не удалось уехать. Кара, наверное, смогла бы идти целый день, но Сем и Диа все еще слишком малы, а я не в состоянии нести обоих. Я знала, что, если я отсюда уйду, по крайней мере один из них умрет по дороге. Но возможно, так было бы лучше, чем оставаться здесь. Приближается зима, а припасов у нас еще меньше, чем было в прошлом году.

Воцарилось долгое молчание.

— Я боюсь, что мы здесь и умрем, — наконец сказала она. — Но больше всего я боюсь умереть раньше детей. Ведь тогда не останется никого, кто смог бы защитить их от дальнейших трудностей.

Мне еще никогда не приходилось сталкиваться с таким черным отчаянием. И что самое ужасное, я видел по глазам детей, что они прекрасно понимают, о чем говорит их мать.

— Я останусь на пару дней, если хочешь, — искренне сказал я. — По крайней мере, я смогу помочь тебе привести дом в относительный порядок перед зимой.

Она холодно посмотрела на меня, а затем с язвительной ласковостью спросила:

— И что ты потребуешь взамен?

Она окинула меня презрительным взглядом, и я понял, о какой цене она подумала и что это вызвало у нее отвращение. Но еще я прочел в ее глазах, что ради своих детей она готова на все. Она заставила меня почувствовать себя чудовищем.

— Я бы хотел спать здесь, около огня, а не в сарае, — медленно проговорил я. — А еще чтобы мой конь смог пару дней отдохнуть и попастись, а я хотя бы на время забыть о седле. И все.

— И все? — с сомнением спросила она. Ее губы дрогнули, и она снова напомнила мне кошку. — Если это все, тогда я согласна.

— Это все, — тихо проговорил я, и она отрывисто кивнула, подтверждая заключенную сделку.

Они спали на единственной кровати, напротив очага. Она легла между мной и детьми, а под рукой пристроила ружье. Я вытянулся на полу у огня.

На следующий день я соорудил нечто вроде рамы для дров, чтобы удобнее было их складывать и они оставались сухими. Конструкция была самой простой, из дерева и гвоздей, которые мне удалось найти, но она работала. Я даже сделал над ней навес, чтобы на дрова не попадал снег. Эмзил и Кара складывали дрова между опорами, как я им показал, а Сем и Диа играли рядом. Я нашел хорошие толстые бревна и порубил на чурбаки.

— Они будут долго гореть, если положить их на тлеющие угли, — пояснил я Эмзил. — Сбереги их для самых холодных ночей, когда выпадет много снега и наступят сильные морозы. А до тех пор бери те, что поменьше, и все, что удастся найти самой.

— Я уже пережила здесь одну зиму и знаю, что нужно делать, — сдержанно ответила Эмзил.

— Наверное, ты знаешь лучше меня, — угрюмо согласился я.

Я проработал все утро, и рубашка липла к телу, несмотря на холодный ветер, дувший с пропитанных дождем холмов. Мое нутро терзал страшный голод, и я больше не мог его выносить. Я расправил плечи и потянулся, а затем прислонил топор к колоде для рубки дров.

— Ты куда собрался? — с подозрением в голосе спросила Эмзил.

— На охоту, — решительно сообщил я.

— С чем? — спросила она. — И на кого?

— С пращей, на что получится, — ответил я. — Кролики, птицы, мелкая дичь.

Она покачала головой и поджала губы, явно полагая, что я собираюсь зря потратить время, когда вполне мог бы рубить дрова. Однако, проработав все утро, я понял, что мне необходимо нечто более существенное, чем водянистый супчик. Против воли я начал думать о еде и неожиданно услышал голоса перекликающихся птиц.

— А ты это умеешь? — неожиданно спросила меня Эмзил. — Убивать птиц пращей?

— Посмотрим, — ответил я. — Когда-то умел.

Я стал толще, чем в детстве, и к тому же собирался охотиться в незнакомой местности. Лучшее время для охоты — рассвет и закат, а сейчас стоял день. Сначала я отправился в лес, где стволы деревьев мешали моему замаху, а мелкие ветки останавливали снаряды. Тогда я решил попытать счастья на склоне холма за городом, где от деревьев остались лишь пни. Здесь мне повезло больше, и я попал в голову кролику, который из глупого любопытства встал на задние лапы, рассматривая меня.

Не слишком крупная добыча, но Эмзил вполне удовлетворил и этот успех. Она и дети собрались вокруг меня, пока я разделывал тушку и нарезал мясо на куски. Когда Эмзил унесла его в дом, чтобы приготовить, я тщательно выскреб шкурку и растянул ее на доске сушиться.

— Береги ее от дождя, — сказал я. — Когда она высохнет, она станет жесткой. Тебе нужно будет ее обработать, медленно скатывая, пока она снова не станет мягкой. Тогда ты получишь шкурку с мехом. Если сшить вместе четыре или пять штук, получится меховое одеяло для малышки.

Я сохранил сухожилия с задних лап кролика и показал их Эмзил.

— Из них получаются лучшие силки. Я видел в округе много кроличьих следов. Если каждый вечер ставить пару-тройку таких ловушек, у тебя на столе постоянно будет мясо.

— Они слишком умные, — покачав головой, возразила она. — Я видела кроликов, на рассвете и вечером. Но мне не удалось поймать ни одного, а из моих ловушек они убегают.

— А какие ты делала ловушки?

— Я рыла ямки в земле, чтобы они туда падали. Весной я поймала пару крольчат, но остальные быстро научились их обходить.

Моя улыбка обидела Эмзил, и я быстро стер ее с лица.

«Она ничего не знает ни про охоту, ни про кроликов», — подумал я про себя.

Умения, приобретенные ею в городе, здесь оказались бесполезными. Это не ее вина, и мне не следовало смотреть на нее свысока из-за этих попыток. Но я все равно чувствовал свое превосходство.

— Мы сделаем очень тонкие силки, почти незаметные. И я покажу тебе, как узнать, где кролик поднимает голову, когда выходит на тропу из кустов. Там лучше всего вешать силки, чтобы убить его быстро и без мучений.

— Крольчата, которых я поймала, были живыми. Я хотела посадить их в клетку, чтобы разводить, как люди в городах разводят голубей, но… — Она посмотрела на детей. — Иногда мясо сегодня важнее, чем возможность получить его завтра.