Я видел в деле куда меньший строительный отряд в отцовском поместье и знал, как это обычно происходит. В действиях людей чувствуется определенный ритм и порядок. Будущую дорогу размечают, расчищают деревья, замеряют высоту. Где-то приходится срыть часть земли, в другие места, наоборот, добавить. Надо постоянно подвозить камни и щебень, чтобы поднять дорогу над окружающим ландшафтом. Правильно идущее строительство напоминает сложный танец, где одни рабочие уступают подготовленное место другим.

Однако моим глазам предстал хаос. Либо управляющему работами было на все наплевать, либо он не мог справиться с обязанностями. Я слышал, как возница кричал на людей, копавших участок земли, по которому должен был проехать его груженый фургон. Чуть дальше две группы рабочих остановились, чтобы понаблюдать за дракой своих бригадиров. Те обменивались тяжелыми ударами, но без ярости и азарта. Никто не пытался их остановить. Оборванные каторжники стояли, опираясь на лопаты и кирки, и с угрюмым удовлетворением следили за дракой. Все они носили тяжелые ножные кандалы, не позволяющие делать длинные шаги. Это показалось мне варварством.

Вокруг царили разлад и беспорядок. На обочинах громоздились кучи грязи, поросшие травой и кустарником. Фургон, весь груз которого рассыпался по земле, валялся там, где опрокинулся. Наконец я добрел до того места, где дорога казалась лишь свежим шрамом на теле земли, серебристые пни срубленных деревьев показывали, в каком направлении она двинется дальше. На некоторых уже начал расти мох. Деревья срубили по меньшей мере год назад, а скорее, три. Невероятно. Строительство дороги обычно происходит гораздо быстрее.

Охранник в форме присматривал за группой заключенных, безуспешно корчующих пни. Он помахал мне рукой. Подъехав, я увидел у него на рукаве капральские нашивки.

— Эй! Стой! Куда это ты направляешься? — окрикнул он меня.

Я остановил Утеса.

— К концу дороги.

— Концу?

Он расхохотался, и заключенные присоединились к нему. У него ушло несколько минут на то, чтобы совладать с собственным весельем.

— С этим есть какие-то затруднения? — спросил я.

Я сжался, сообразив, что обращаюсь к нему как сын аристократа к обычному рабочему. Мне следует избавиться от этой привычки. Теперь, когда я стал простым солдатом, вряд ли кто-нибудь потерпит с моей стороны такое обращение. Однако капрал, похоже, ничего не заметил.

— Затруднения? О, никаких. Езжай себе дальше. Обычно мы посылаем туда только новобранцев, но, я считаю, всякий, кто попадает в Геттис, должен доехать до конца дороги. Там сразу станет ясно, что здесь к чему.

Он широко ухмыльнулся, оглянувшись на рабочих, и те закивали и заухмылялись в ответ — по всей видимости, потешаясь над моей полнотой. Я послал Утеса вперед, и мы проехали мимо них. Дальше все работы, казалось, встали полностью.

Дорога заканчивалась, упираясь в три поваленных дерева. Я никогда прежде не видел таких огромных стволов. Должно быть, их срубили несколько лет назад. Мертвые голые ветви и стволы посерели. Их гигантские тела и после смерти препятствовали продвижению дороги. А за ними высились, казалось, еще более мощные деревья. Стоит ли удивляться, что лесорубы отступились? Никому не под силу проложить дорогу между таких деревьев. Это безумие. Неужели это и есть великая мечта короля? Во мне рос гнев, смешавшийся с неожиданным презрением к самому себе. Мне вдруг показалось, что все, чему меня учили, вся моя гордость сына-солдата стали частью этой рухнувшей мечты. Глупо. Я глуп, король глуп, а тракт — просто чудовищная глупость.

Я сидел на широкой спине Утеса. Мужество оставило меня вместе с иллюзиями. Я молча смотрел на древний лес. Потом я спешился и пошел вперед — заглянуть дальше, за павших гигантов. Земля здесь была неровной, а колючий подлесок разросся, стоило солнцу его коснуться. Кусты стояли так плотно и ровно, что едва ли не казались нарочно посаженной кем-то живой изгородью, препятствующей вторжению. У здешней ежевики были колючие остроконечные листья и шипы по всей длине ее гибких веток. Я без особого энтузиазма попробовал продраться сквозь заросли, но вскоре запутался, словно насекомое в паутине. Выбраться оттуда стоило мне нескольких прорех в брюках и длинных кровоточащих царапин на руках. Ко всему прочему, я потревожил стаю мелких мошек, роем закружившихся вокруг. Отчаянно отмахиваясь от них, я отступил к дороге.

Мошки все еще гудели вокруг меня и пытались ужалить, когда я взобрался на один из громадных пней. Здесь можно было бы устроить прием для дюжины гостей. Отсюда мне удалось лучше разглядеть лес, начинавшийся за полосой колючего кустарника.

Только во сне мне доводилось видеть такие места. По сравнению с деревьями, растущими выше на холме, пень, на котором я стоял, казался молоденьким саженцем. Стволы некоторых деревьев обхватом походили на сторожевые башни и так же, как они, уходили высоко в небо. Нижняя часть ствола была прямой и лишенной ветвей, с корой, покрытой трещинами. Выше, далеко над моей головой, там, где появлялись первые ветки, она становилась более гладкой и цвет ее менялся с темно-коричневого на смешанные пятна зеленого, орехового и красновато-рыжего оттенков. Листья были огромны, размером с обеденную тарелку. Ветви разных деревьев сплетались друг с другом, образуя плотный купол. Внизу почти не было подлеска, лишь толстый ковер палой листвы, почвы и тишины, казавшийся неотъемлемой частью этого мира постоянных сумерек.

Никогда в жизни я не видел таких деревьев.

Но все же видел.

Не во плоти, но мое другое «я»… Я знал, но это знание ускользнуло от меня. Я тянулся к нему, понимая, насколько это важно, но оно вновь скрывалось. Я глубоко вдохнул и застыл на месте. На мгновение я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он — часть меня; мы едины. То, что знал он, могу узнать и я. Так в чем же значение этих деревьев?

Мои глаза распахнулись.

Деревья были живыми. Они маячили в вышине надо мной, и на их корявой коре виднелись лица, не человеческие, но лица самих деревьев. Они взглянули на меня сверху вниз, и я съежился. Деревья переполняло знание. Они знали обо мне все. Все. Каждую мою недостойную мысль или постыдный поступок, совершенный мною. Они знали. И в их власти судить меня и покарать. Так они и сделают. Прямо сейчас.

Все мое существо буквально затопил страх. Как всепоглощающий поток, он подхватил меня. Я перестал чувствовать руки и ноги и рухнул. В детстве мне снились кошмары, в которых мои ноги превращались в желе, так что я больше не мог стоять. Теперь, упав, я обнаружил, что это может произойти и наяву. Поток страха словно разъединил все суставы в моем теле. Я едва сумел доползти до края пня, волоча за собой бесполезные ноги, и свалился на заросшую колючками землю. Шипы рвали кожу на моих ладонях; их крошечные зубцы цеплялись за одежду, пытаясь меня удержать. Всхлипывая, я полз к Утесу. Мой конь смотрел на меня с недоверием и подергивал ушами, озадаченный столь необычным поведением.

Больше всего на свете я боялся, что мой конь бросит меня здесь.

— Утес. Хороший мальчик. Хороший конь. Стой, Утес. Стой, — хриплым дрожащим шепотом повторял я.

Я едва удерживался от рыданий. Наконец мне удалось встать на колени. Еще одно отчаянное усилие, и я поднялся во весь рост. Дрожащие ноги не смогли удержать мой вес, но я был уже достаточно близко к Утесу, чтобы упасть на него. Я слабо ухватился бесчувственными руками за седло.

— О, добрый бог, помоги мне! — простонал я.

Сам не знаю, как мне удалось устоять на ногах. Я вдел одну ногу в стремя и, лишь наполовину в седле, послал Утеса вперед. Он неуверенно сдвинулся с места, а я дрожал, цепляясь за поводья. Я был невыразимо благодарен коню за то, что он двигался в нужном направлении, прочь от конца дороги и жуткого леса, поджидавшего там. Черные волны захлестывали мое сознание. Мне было стыдно за свою трусость, но я ничего не мог с ней поделать. Сейчас все мои мысли и усилия были направлены на то, чтобы перекинуть ногу через седло, и, как только мне это удалось, я первым делом пустил Утеса галопом, не обращая внимания на неровности дороги и на то, как колотили по бокам коня седельные сумки. Впереди я вдруг заметил большую группу рабочих, преграждающих нам путь. Они стояли стеной, смеясь и радостно улюлюкая. Скорее здравый смысл Утеса, чем мои указания, заставил его замедлить шаг и остановиться, прежде чем мы врезались в эту толпу. Все, на что был способен я, — это лишь цепляться за луку седла. Воздух клокотал, вырываясь из моего горла. Слезы ужаса оставили дорожки на грязных щеках. Я открыл было рот предупредить их, но понял, что не знаю, о чем собрался предупреждать.