Чуть позже в тот же день я услышал у себя за спиной смешок.

— В жизни не видела такого толстого кадета! — произнес женский голос.

— Тише! — ответил мужской. — Разве не видишь, что у него будет ребенок! Не смейся над будущей матерью.

Я обернулся и увидел тех же двух дам и пару молодых людей, которые стояли на верхней палубе и смотрели на меня. Они тут же отвернулись, но один из юношей не смог сдержать прорывающийся хохот. Кровь прилила к моему лицу, я был одновременно и смущен, и разъярен тем, что мой вес вызвал столько веселья.

Я тут же отправился в каюту и попытался осмотреть себя в крошечное зеркало, впрочем, без особого результата, потому что я видел в нем примерно восьмую часть своего тела. Я решил, что их развеселило то, как плотно сидит на мне форма. Она действительно стала мне тесновата, и с тех пор, натягивая ее, я начинал опасаться, что выгляжу в ней смешно. Это отравило мне остаток путешествия, и всякий раз, когда я посещал музыкальные концерты или лекции, мне казалось, что где-то рядом сидят те самые дамы и разглядывают меня. Время от времени я видел их, часто вместе с теми же юнцами. Они беззастенчиво рассматривали меня, но избегали моего общества. Раздражение мое нарастало, а вместе с ним и смущение.

Нарыв прорвался, когда однажды вечером я спускался по лестнице с одной палубы на другую. Лестница была спиральной и довольно узкой. Мой рост и образовавшаяся полнота делали задачу довольно сложной. Я уже выяснил, что могу с ней справиться, если буду прижимать к себе локти и позволю ногам самим нащупывать ступени, не пытаясь смотреть вниз. Даже худощавые пассажиры не могли разойтись на лестнице вдвоем. Поэтому, пока я спускался, внизу собралась маленькая группа людей, ждавших, когда я освобожу проход.

Они даже не озаботились тем, чтобы понизить голос.

— Осторожнее там, внизу! — громко объявил один из молодых людей, когда я был примерно на середине.

Я узнал голос — именно он обозвал меня беременным. Моя кровь вскипела от ярости.

Затем я услышал визгливый и нервный женский смешок, потом другой мужской голос добавил:

— Боже мой, что это? Оно загораживает солнце! Оно протиснется? Нет, сэр, не сможет. Освободите дорогу, освободите дорогу.

Я сообразил, что он подражает зычному голосу матроса, который измерял глубину реки и сообщал ее капитану.

— Барри, прекрати! — прошипела одна из девушек, но с трудом сдерживаемое веселье в ее голосе лишь воодушевило его.

— Какая интрига! Он справится или скатится вниз? — воскликнул юноша.

Я как раз заканчивал спускаться, щеки у меня пылали, но отнюдь не от приложенных усилий. Внизу я встретил знакомую мне четверку в вечерних туалетах. Одна из девушек, продолжающая хихикать, промчалась мимо меня вверх по лестнице, быстро перебирая ножками в изящных туфельках и задевая желтым платьем перила. Ее высокий спутник собрался последовать за ней, но я загородил ему дорогу.

— Вы высмеивали меня? — спросил я его ровным, любезным тоном.

Ума не приложу, откуда взялась моя сдержанность, в то время как внутри у меня все кипело, а кровь бурлила от ярости.

— Позвольте пройти! — сказал он сердито, не потрудившись ответить на вопрос.

Я промолчал и не двинулся с места. Он попытался протиснуться мимо меня, но я набычился и уперся, а мой немалый вес помогал стоять на своем.

— Мы всего лишь шутили, приятель. Не будь таким серьезным. Освободи проход, будь любезен, — проговорил его спутник, худощавый молодой человек со щегольски завитыми волосами.

Девушка, которая была с ним, спряталась за его спину и положила маленькую ручку в перчатке ему на плечо, словно я был непредсказуемым зверем, могущим на них наброситься.

— С дороги! — сквозь сжатые зубы прошипел первый, уже в ярости.

Усилием воли я заставил себя говорить спокойно.

— Сэр, мне неприятны ваши насмешки. В следующий раз, когда я замечу, что вы на меня глазеете или позволяете себе потешаться надо мной, я потребую от вас извинений.

— Угроза! От вас! — пренебрежительно фыркнул он и смерил меня оскорбительным взглядом.

В ушах у меня стучала кровь, однако, как ни странно, я внезапно почувствовал, что полностью владею ситуацией. Не могу выразить, каким приятным оказалось это чувство; все равно что держать на руках превосходные карты, когда все остальные за столом считают, будто ты блефуешь.

— Вам стоило бы быть благодарным за предупреждение, — улыбнувшись, заметил я. — Такой возможности вам больше не представится.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько опасным.

Казалось, он ощутил, насколько мне безразличен его гнев, поскольку его лицо стало отвратительно красным.

— Освободи дорогу! — потребовал он сквозь сжатые зубы.

— Разумеется, — согласился я и не только отступил назад, но и предложил ему руку, словно собираясь помочь. — Будьте осторожны, — предупредил я его. — Ступеньки круче, чем они кажутся. Смотрите под ноги. Будет очень неприятно, если вы споткнетесь.

— Не смей со мной так разговаривать! — крикнул он и попытался оттолкнуть мою руку.

Но я поймал его за локоть, твердо сжал и помог подняться на первую ступеньку. Моя хватка показалась мне железной, думаю, ему тоже.

— Пусти! — зарычал он.

— Рад был вам помочь, — слащавым голосом ответил я и выпустил его.

Сделав два шага назад, я махнул рукой его спутниками, чтобы они следовали за ним. Девушка поспешила вверх по лестнице, молодой человек отставал лишь на шаг. Проходя мимо, он наградил меня опасливым взглядом, словно я мог неожиданно на него наброситься.

Я уже уходил, когда услышал наверху крик, а потом болезненный стон. Один из молодых людей, видимо, так испугался, что поскользнулся на лестнице. Затем послышались сочувственные женские причитания в адрес упавшего. Его слов я разобрать не мог, видимо, от боли они получались невнятными. Я фыркнул и пошел прочь. Этим вечером мне предстоял обед за капитанским столом, и я вдруг понял, что предвкушаю его с необычайным аппетитом.

На следующее утро, наслаждаясь превосходным завтраком, я услышал за столом сплетню о том, как молодой человек поскользнулся и упал с лестницы.

— Ужасный перелом, — сообщила пожилая женщина с ярким веером своей соседке. — Кость прямо-таки торчала из него! Представляете? А бедолага всего лишь оступился на лестнице.

Меня охватило беспричинное чувство вины, когда я услышал, как сильно пострадал молодой человек, но почти сразу же я решил, что он сам виноват. Вне всякого сомнения, он поставил ногу мимо ступеньки; если бы он надо мной не насмешничал, ему бы не пришлось так поспешно от меня бежать.

Когда в следующий раз, к вечеру, я увидел их небольшую компанию, я заметил, что среди них нет того самого молодого человека, которому я «помог». Когда одна из девушек меня заметила, она испуганно вскрикнула, отвернулась и пошла в противоположную сторону. Ее подруга и молодой человек столь же поспешно последовали за ней. Весь остаток пути они старательно меня избегали, и я больше не слышал хихиканья и обидных замечаний. Однако, вопреки ожиданиям, я не чувствовал облегчения. Вместо этого я продолжал терзаться виной, словно это мои дурные пожелания заставили молодого человека упасть. Женский страх неприятен мне не меньше их насмешек. И то и другое словно делает меня не тем, кто я есть на самом деле.

Я почувствовал едва ли не облегчение, когда наш корабль добрался до Сортона и я сошел на берег. Гордец нервничал после стольких дней, проведенных на нижней палубе, и снова выразил мне свое неудовольствие по поводу седельных сумок. Когда я вел его по сходням на берег, я радовался тому, что снова нахожусь на земле и не должен зависеть ни от кого, кроме самого себя. Я быстро оставил за спиной судно и смешался с толпой на улицах города.

Вместе с билетом и деньгами на дорогу отец прислал мне подробное письмо о том, как должно пройти мое путешествие. Он составил маршрут по своим военным картам и рассчитал, где мне следует останавливаться на ночь и какое расстояние преодолевать за день, чтобы успеть на свадьбу Росса. Его детальная схема указывала мне провести ночь в Сортоне, но я решил двинуться в путь сразу и, возможно, выиграть таким образом время. Опрометчиво — когда спустилась ночь, я все еще был в дороге, в нескольких часах пути от маленького городка, который мой отец отметил на карте как место следующей остановки. В густонаселенной местности вроде этой, где полно ферм и маленьких хуторов, я не мог просто встать лагерем у обочины, как сделал бы в Средних землях. Когда стало слишком темно, чтобы двигаться дальше, я попросился на ночлег в один из крестьянских домов. Хозяин оказался добрым человеком, даже слышать не хотел о том, чтобы позволить мне лечь в конюшне около Гордеца, и предложил место на полу у очага в кухне.