Юлька насупленно проговорил:

— Они там, в Синей долине, еще ничего не знают. Кто им расскажет?

— Узнают! Скоро об этом весь остров узнает!

— Все равно... Еще, наверно, будут бои. Ребятам надо помочь... Я им принесу ружье.

— Юлька, не будет боев! Слуги Ящера не умеют воевать, они трусы! Ты же видел!

— Трусы, если без оружия. А стреляют они метко.

— Они не посмеют стрелять, Юлька! Раз нет Ящера — они побоятся.

— Кто их знает, — тихо сказал Юлька.

Я понял, что он все равно останется, и с отчаяньем проговорил:

— Ладно, сейчас спущусь...

Он быстро сказал :

— А тебе надо лететь.

— Дурак ты. Одному?

— Женька, кто-то должен лететь! Чтобы рассказать дома!

— Почему я, а не ты?

— Потому что... — Он опустил голову и почти прошептал: — Женька, я не могу быть предателем второй раз.

Тогда я заорал:

— Не можешь? Значит, это предательство? Значит, второй раз нельзя, а первый можно? Мне можно, да?

Но я не сделал движения, чтобы выпрыгнуть из корзины.

Он опять поднял печальные глаза.

— При чем здесь ты? Ты все сделал как надо. А я... Женька, лети. Ладно?

— И ты лети, — со всей твердостью сказал я. — Юлька, ты подумал об отце с матерью? Ты у них один сын... был...

— А птенец? — спросил Юлька. — Он ведь тоже сын... нашей Птицы. А Птицу убили. Кто выкормит птенца? Ведь никто из ребят не знает даже, где его гнездо. А я знаю...

Как я мог забыть о птенце? Он, наверно, уже умирает от голода! У меня от стыда зазвенело в ушах, как от хорошей оплеухи. Уже ни о чем не думая, перекинул я ногу через край корзины...

Но Юлька ударил кинжалом по веревке.

Меня бросило на плетеное дно, прижало к нему. Засвистел летящий сверху вниз воздух.

Когда я поднялся и сумел перегнуться через край, не было видно ни Юльки, ни лужайки с каменным сараем. Проплывали внизу белые домики окраины и делались все меньше...

Как я молотил кулаками по упругим прутьям! Я их даже кусал от отчаянья и давился щепками вперемежку со слезами...

Я, честное слово, прыгнул бы вниз, если бы это хоть чуточку могло что-то исправить. И если бы я не боялся, что даже в последнюю секунду буду мучиться от стыда и от тоски по Юльке...

Шар поднимался, поднимался и наконец остановился под самыми облаками. Казалось, он повис неподвижно, потому что и его самого и облака ветер гнал с одной скоростью. Меня окружили полная тишина и покой. Ни синему небу, ни облакам не было дела до моего горя.

Вдруг я подумал: в каждом воздушном шаре есть клапан, который можно открыть, если хочешь опуститься. Обычно от него тянется веревка. Но никакой веревки я не увидел. Да и куда опустишься? Внизу уже расстилалось ребристое, как стиральная доска, море и нигде не было земли.

Шар летел гораздо выше, чем когда-то летала с нами Птица. Шару было все равно. Делалось все холоднее. Сначала было просто зябко, но потом холод сдавил так, что от озноба стало трудно дышать. Я съежился на дне корзины, обнял себя за ноги, уперся лбом в колени. Холод не отпускал. Но мне было уже безразлично. Я понял, что замерзаю, и, кажется, не испугался.

Жаль, конечно, что так получилось. Жаль, что никогда не увижу маму и папу. И бабушку. И Толика... Жаль, что никогда не узнаю, что стало с Юлькой...

Эх, Юлька, Юлька, зря ты обрезал веревку. Хотел как лучше, а получилось вон что. Но я не сержусь. Не могу и не хочу на тебя сердиться... Пускай тебе повезет на этом проклятом острове, Юлька. Сделай все, что надо, и вернись домой...

Юлька, вы с ребятами постарайтесь победить, ладно? До конца. Потому что мы так и не победили Ящера. Мы взорвали тупого железного робота, а настоящий Ящер — это Тахомир с его слугами, с его Крикунчиком, с его квартальными воспитателями...

Ты, Юлька, держись... А я...

А что я?

Что я?!

Отчаянье опять встряхнуло меня. Так нельзя! Неужели все пропало? Нет, я вернусь и всем расскажу про остров Двид! Пускай он хоть сверхневидимый, все равно мы его найдем! И Юльку!

Но холод снова сжал меня. Давил все сильнее, сильнее, сильнее... Мне показалось, что я превращаюсь в ледяной, обросший инеем шарик.

И этот шарик покатился в синюю тихую пустоту.

...Я очнулся от тепла. Закоченевшие руки и ноги не разгибались, горло распухло так, что я не мог даже кашлянуть. Шар летел очень низко — над плетеными краями проносились ветки.

Я кое-как приподнялся.

Были сумерки. Шар несло вдоль берега — между березовым лесом и водой. Своим днищем корзина иногда царапала песок.

Я узнал это место: слева светилось под закатом наше озеро, справа была дорога в Рябиновку...

Впереди темнели высокие кусты. Корзина мчалась прямо на них. Я зажмурился.

Был удар и треск, меня швырнуло в пружинистые ветки. Я открыл глаза. Последнее, что помню, — это светлый шар. Освободившись от груза, он быстро улетал в неяркое вечернее небо...

Меня нашли на следующее утро. Толик нашел. Никто даже не думал увидеть меня живым, потому что еще много дней назад ребята отыскали на берегу мое деревянное оружие и все решили, что я утонул. Но Толик все равно ходил по берегам озера и окрестным лесам.

Когда Толик увидел меня, я был без памяти. У него хватило сил взять меня на плечи и вынести к дороге. Там он остановил первую машину...

В школу я пошел только в ноябре. Почти всю осень пролежал с воспалением легких и всякими осложнениями. Плохо срасталась сломанная рука.

Первые две недели я вообще не приходил в себя. А когда очнулся и понемногу начал соображать, что к чему, бабушка прошептала:

— Слава тебе, господи, наконец хоть узнавать стал. А то на маму смотришь, а сам какие-то ужасы говоришь: про птенцов каких-то, про ящериц. Юльку какую-то звал, стрелять хотел...

И я понял, что никто-никто не поверит моему рассказу про остров Двид. Решат, что это был бред.

Все теперь думали, что я пропадал, потому что заблудился в лесу. Есть недалеко от города большой лес, и случалось, что люди блуждали в нем по нескольку дней. В глубине леса скрывается Гнилое озеро, а вокруг него трясина и путаные тропинки. Можно долго ходить по кругу, а можно и совсем сгинуть.

По ночам я видел сны про недавнюю жизнь на острове Двид. Опять я летал с Птицей, убегал от Ящера, готовил к стрельбе большую мортиру. Я встречался с Юлькой и смеялся от радости, потому что знал: теперь мы ни за что не расстанемся. Мы вдвоем кормили подросшего птенца... А потом белый шар срывал меня с места, и я просыпался от страха и горя...

Но днем, когда я видел бабушкину комнату с полинялыми обоями, слушал радио, смотрел телевизор, когда разговаривал с мамой, папой, бабушкой, — остров Двид отодвигался в памяти. Кругом все было настоящее, знакомое, крепкое, а то, что случилось на острове, делалось похожим на сон. А может быть, я действительно заплутал в лесу и мне — голодному, больному — привиделись все приключения?

Иногда я начинал думать, что так и было. Мне даже казалось, что я припоминаю, как бреду по берегу Гнилого озера и под ногами у меня пружинит и чавкает болотистая почва...

Но тогда... Тогда, значит, ничего не было? Ни Птицы, ни ребят на бастионах, ни полетов, ни боя на площади... Значит, не было Юльки?

Почему же тогда у меня ощущение вины? В чем я виноват перед Юлькой, которого нет?

Пожалуй, ни в чем.

Я виноват перед птенцом, я забыл про него после гибели Птицы. А перед Юлькой? Нет, я, кажется, не виноват. Но почему же тогда горькая тяжесть на душе? Просто мне очень жаль Юльку. Я здесь, а он там. Мне очень жаль его и жаль, что я не с ним. Сильная жалость чем-то похожа на ощущение вины...

А может быть, все же есть на мне вина? Ведь я помедлил секунду, когда надо было выскочить из корзины... Да, но если бы он не разрубил веревку так быстро, я бы выскочил, честное слово!

И зачем теперь мучиться, если все равно ничего не было?