— Ты показывал мне фотографию «Шоу адвокатов».

— Да это все чепуха! — воскликнул он. — Я говорю совсем не об этом. Еще со школы и потом в колледже я мечтал стать актером. Хотел играть на сцене. Это было что-то вроде тяжелой болезни. Я не пропускал ни одной премьеры. Ходил за кулисы, знакомился с актерами. Поначалу меня просто бросало в пот, стоило оказаться рядом с кем-то из них, даже если на сцене актер изображал лакея. Я жаждал, чтобы он ко мне прикоснулся и передал частицу своей ауры. Именно поэтому я люблю разборы дел с присяжными. Понимаешь? Причина в том, что я несостоявшийся актеришка.

Робби крепко сжал руль и надолго замолчал, захваченный воспоминаниями. Затем, словно очнувшись, продолжил:

— Так вот, у тебя что-то не получается. Ты играешь в офисе роль Ивон Миллер из Айдахо, рассказываешь о себе всякие байки даже без дрожи в голосе, но лишь подумаешь, что я могу прикоснуться к твоей руке, как у тебя начинает сокращаться желудок. Это видно по лицу. Тем самым ты вроде как говоришь: «Я могу играть эту роль, но только до определенного предела». Так не годится. Это непрофессионально. Ведь что говорил Станиславский: «Актер должен погружаться в роль полностью, до конца». Играя, ты не можешь оставлять нетронутой даже маленькую частичку себя. Это как принимать ЛСД. Лучше не отправляйся в путешествие, если тебя тревожит, вернешься ли обратно.

— Как интересно, — промолвила она с улыбкой и отвернулась к окну, где на стекле уже образовалась узкая дорожка, образованная ее теплым дыханием.

«Надо же, как заливает! Будто соблазняет дочку фермера. Скоро скажет: „Давай займемся этим, чтобы согреться“».

— Ладно, — усмехнулся Робби, — вот тебе пример из жизни. Однажды во время летних гастролей я работал с Шеин Конро. Знаешь ее? Ну та, которая ведет «Точку зрения» по телевизору.

Ивон никогда не видела этого шоу, но фамилия актрисы была ей знакома, она периодически мелькала в прессе, когда речь шла о знаменитых лесбиянках.

— Ты не представляешь, какой талант! — воскликнул он. — Тогда ставили «Оклахому». Она играла Ало Энни, девушку, которая не может сказать мужчине «нет», а я — Али Хакима, парня, которого она дурачила.

— Актеров выбирали по принципу типажности? — спросила Ивон.

Он проигнорировал вопрос и нахмурился.

— Да, вот такую мы играли пьесу. И учти, Шеин никогда из своей ориентации секрета не делала. Она как раз в то время крутила с одной гримершей. Совершенно открыто. Но когда мы целовались на сцене, она демонстрировала такую страсть! Ты не поверишь, прижимаясь ко мне, Шеин вся трепетала. Меня это даже слегка пугало. Представляешь, на сцене она переставала быть той, кем была. Вот что значит великая актриса. Входила в образ точно по Станиславскому. Вот что такое талант.

— Погоди, — встрепенулась Ивон, ухватившись за подлокотник сиденья. — Я правильно понимаю? Значит, ты такой горячий, что перед тобой не в силах устоять даже лесбиянка?

Робби затормозил, и машина резко дернулась.

— Вовсе нет.

— Черта с два.

— Ты думаешь, я считаю тебя лесбиянкой?

— А разве нет? Так хорохоришься, а мне наплевать. Разве так бывает?

— Кончай фантазировать.

— Разумеется, именно так ты думаешь. А иначе почему же я строю постную физиономию, когда мне предоставляется такая чудесная возможность?

— Все, приехали.

Робби снова затормозил. Машина остановилась перед офисом оценщика. Он бросил на Ивон горящий взгляд, щелкнул замком дверцы и молча вышел. На сей раз слов для ответа Робби Фивор найти не смог.

— Кто такой Питер Петрос, и почему я об этом деле ничего не знаю? — спросил Диннерштайн недовольно, передавая Ивон документы для отправки по почте.

Он только сейчас наткнулся на материалы по иску Петроса. Все понимали, что рано или поздно этот вопрос прозвучит, но Ивон, когда Мортон ушел, ринулась из своей кабинки искать Фивора.

Макманис не уставал ей напоминать, что наибольшую опасность для операции представляет именно Диннерштайн. Если он разнюхает что-нибудь подозрительное, то вряд ли его удастся удержать от визита к дяде Брендану. Но странно было предположить, что угроза может исходить от Мортона, слегка заикающегося, разговаривающего с людьми извиняющимся тоном.

В раннем детстве он переболел полиомиелитом, отчего на всю жизнь осталась заметная хромота, несколько усилившаяся теперь, в среднем возрасте. Мортон был высок, хорошо сложен, но все равно имел какой-то нелепый юношеский вид. Несколько лет назад, когда их фирма начала зарабатывать, как выражался Робби, настоящие деньги, он попытался навести на Мортона определенный лоск. Принялся возить его по модным магазинам, но напрасно. На Мортоне ни один костюм не сидел нормально. Брюки почему-то спускались ниже талии, и ему приходилось их подтягивать. Он цеплялся пиджаком за края своего письменного стола и портил дорогой итальянский материал.

Их знакомство началось почти сорок лет назад, когда отец Робби ушел из семьи, и его мама, Эстелл, устроилась на работу, попросив присмотреть за сыном соседку, Шейлу Диннерштайн. Они дружили с тех пор и пока еще не устали друг от друга. Робби, как правило, обедал вместе с Мортоном и каждое утро, прибыв с Ивон на работу, проводил с ним несколько минут. Это у них называлось деловой встречей, на которой друзья обсуждали что угодно, только не дела. Ивон, проходя мимо, слышала, что большая часть разговоров у них посвящалась дому. Робби принимал серьезное участие в воспитании двух сыновей Мортона, а тот, в свою очередь, был единственным человеком, чьи вопросы о состоянии Лоррейн или матери Робби были продиктованы истинным, а не формальным участием.

Робби рассказывал, что разногласий у них никогда не возникало. Но, войдя в зал суда, Мортон сразу начинал дрожать как осиновый лист, и эту часть бизнеса он делегировал другу. Зато сам выполнял работу, которая Робби не нравилась. За ним были офисное делопроизводство, составление записок по искам, письменные опросы сторон, рутинные отношения с банками. Мортон также обладал одним очень важным качеством, весьма необходимым в их деле: он был невероятно терпелив и умел утешать клиентов.

Сейчас, входя к нему в кабинет, Робби не волновался. Вопрос, кому какой достанется кабинет, они в свое время решили подбрасыванием монеты. Мортону выпал угловой, и он обставил его по своему вкусу. Шкафы, а также значительная часть пространства стола были заняты фотографиями. Прежде всего — жена и сыновья (оба темноволосые), а затем спорт. Фотографии звезд с автографами знаменитых баскетболистов. Особое место занимал помещенный в рамку билет на матч, состоявшийся почти двадцать лет назад, когда «Охотники» выиграли чемпионат с выбыванием команд после проигрыша.

Они застали Мортона разговаривающим по телефону с какой-то женщиной, очевидно предполагаемой клиенткой, с включенным громкоговорителем.

— Так вот, мой приятель был пьяный. Вы меня слышите? Он, значит, вошел. Сказал что-то такое, я ответила, и он выкинул меня в окно. Я сломала руку. А мое колено, оно вообще в ужасном состоянии. — Голос у женщины был гнусавый, хриплый, возбужденный.

Мортон прошелся пальцами по редеющей шевелюре. Вообще-то с подобными делами в офис звонили каждый день, чаще всего морочили голову. Конечно, некоторые записывались на прием, но многие звонили. Натыкались в «Желтых страницах» на рекламное объявление фирмы «Фивор и Диннерштайн» и сразу принимались набирать номер. Робби с этими разговорами всех направлял к Ивон. За три недели она наслушалась всякого. Например, были два звонка от граждан, желающих предъявить иск какой-нибудь ветви власти (какой именно, должен решить адвокат) за то, что их не защитили от встречи с инопланетянами. Но Мортон обычно на звонки отвечал сам. Он не жалел времени. Иногда, когда иск представлялся перспективным, он переадресовывал звонок к одному из молодых адвокатов или принимал дело для фирмы. Впрочем, доброта Мортона редко оставалась безнаказанной.