Они шли по коридору. В полуоткрытых дверях палат мелькали старики и старухи, изуродованные временем и болезнями. Морщинистая пергаментная кожа, беззубые рты, пустые водянистые глаза.

— Да, — согласилась Ивон, — держится она мужественно.

— Конечно! — подхватил Робби. — И выглядит великолепно. Она всегда выглядела великолепно. Помню, когда я был подростком, мать мне напоминала Лиз Тейлор. Сейчас иногда просматриваю старые фотографии и вижу, что до кинозвезд ей было далеко, но шарм присутствовал несомненно. Причем настоящий, в стиле Джеки Глисона. «И-и-и — вперед»[35] У нее всегда все хорошо получалось: и работа в магазине, и вид первосортный. Даже сейчас, стоит мне ощутить запах духов «Шанель номер пять» — «Пятый канал», как я их называл[36], — и сразу же вспоминается мама, как она обнимает меня перед уходом на работу. Ребята обращали на нее внимание. А ей, как и большинству симпатичных женщин, каких я знал, это нравилось. Думаю, ей импонировало, что она имеет над ними какую-то власть. Идет по улице домой с работы в модной юбке, на высоких каблуках. Соседский парень в безрукавке с сигаретой в зубах перестает толкать по лужайке ручную косилку, останавливается, выдыхает дым и долго-долго смотрит ей вслед, покачивая головой. Ей приятно. Наверное, половина соседских жен желали ей погибели. Называли ее Софи Лорен. Это у них было чем-то вроде ругательства.

Они вышли на автостоянку. Солнце уже пригревало. В некоторые дни даже бывало совсем тепло, но зима, упрямая старая ведьма, все еще цеплялась, не желала уходить. Небо заполняло уродливое месиво облаков. Робби одолевали воспоминания.

— Но, понимаешь, — произнес он, вглядываясь в масляные радуги на асфальте, — когда доходило до настоящего дела, она была излишне благонравной, как и большинство дам того времени. Вообще-то, я ничего точно не знаю. Какой-то период у нее действительно был приятель, — она сошлась с ним через несколько лет после того, как смылся мой папаша, — но все кончилось так, как обычно кончается. Однажды вечером я застал мать плачущей. Она стала уверять меня, а главным образом себя, что это к лучшему. К тому же, он был гой. Нееврей. И моложе ее. Я жутко разволновался. Невыносимо видеть, как мама плачет. Мне было тогда одиннадцать лет. Очень хотелось схватить дубину и размозжить тому парню башку. Особенно когда я представлял его, ну, понимаешь, с моей мамой. — Робби неожиданно рассмеялся. — Я по-прежнему на него зол, мне хочется его убить. — Он выпустил изо рта пар и улыбнулся Ивон, приглашая вместе посмеяться над своими чудачествами.

Неудача с судьей Школьником заставила Сеннетта серьезно задуматься. Робби мог сейчас сделать свой обычный ход — объявить дело смертельно больного маляра улаженным и назначить судье встречу для передачи взятки, — но Стэн чувствовал, что только этими действиями умаслить Вашингтон не удастся. Если дело дойдет до суда, адвокат Школьника будет убеждать присяжных, будто в первом эпизоде его подзащитный вообще отказался от взятки, что подтверждено записью, а во втором переданный конверт взяткой не считается, поскольку решение судьи от этого не зависело. Ведь Школьник в разговоре ясно дал понять, что в подобных случаях всегда для обеих сторон приостанавливает процесс предоставления документов. Поэтому Сеннетт предложил Робби подать ходатайство с просьбой удовлетворить иск его клиента на основании состязательных бумаг. То есть без судебных дебатов и предоставления поддерживающих документов. Сеннетт считал, что из этого может что-то получиться, поскольку тогда, в машине, Школьник категорично заявил, что такое ходатайство не удовлетворит ни при каких обстоятельствах.

— Если вы оба явитесь в суд, — объяснил Стэн, — Школьник поймет, что Макманис полюбовно уладить дело не согласился. Отклонив ваше ходатайство, судья тем самым инициирует процесс предоставления документов. Но тогда Макманис обнаружит, что ваш клиент смертельно болен и в результате никто ничего не получит. Ни вы, ни дети маляра, ни сам Школьник. — Стэн был убежден, что загоняет судью в угол.

— Вы не учли только одно, — заметил Робби. — Чтобы все это уразуметь, у Барни не хватит ума.

Школьник действительно очень удивился, когда Фивор и Макманис появились в зале суда со своей тяжбой. Судья напряженно вчитывался в бумаги, почесывая подбородок. Такое ходатайство удовлетворять ни в коем случае нельзя — это единственное, что ему известно наверняка, и он его сразу отклонил, как предсказывал Робби.

Казалось бы, дело принимает неблагоприятный оборот, однако горевать было рано. После судебного заседания Школьник пригласил участников тяжбы — Фивора с Ивон и Макманиса — к себе в кабинет. Угостил кофе, рассказал несколько пристойных анекдотов, а затем начал изо всех сил давить на Макманиса, чтобы тот согласился урегулировать дело полюбовно.

— Джим, сегодня вы уйдете отсюда в своих гаткес. — Школьник обращался к Макманису, которого видел впервые, словно они были добрыми знакомыми уже много лет. — Вы знаете, что это значит на идиш? Могу перевести: вы уйдете в своих ботинках. Но кто знает, как все сложится в следующий раз, когда Фивор подаст другое ходатайство? И не подумайте, что мной руководит предубеждение, ни Боже мой. В подходе к этому делу я сохраняю объективность. Полную. Поверьте, единственное, чему успеваешь научиться, просидев в судейском кресле двадцать шесть лет, так только этому. Необходимо проанализировать все факты и выслушать обе стороны. Это самое главное. Кто знает, как все сложится в следующий раз? Может быть, я опять приму вашу сторону. Но с тем же успехом удовлетворю и ходатайство истца. А почему бы и нет? — Судья поднял указательный палец. — И тогда с чем же вы, Джим, остаетесь? Не понимаю, почему это страховые компании так любят цепляться за свои деньги до самого конца. Кстати, у него есть семья? — Школьник обратил на Робби невинный взор. — У истца.

В результате, чтобы дать сторонам возможность обдумать свои замечания, Школьник продлил предоставление документов на месяц. Правда, закончить встречу с нужным апломбом ему не удалось. Он говорил, не отрывая взгляда от книги записей в кожаном переплете, которая лежала у него на столе.

Хитрец все эти пассажи превосходно зафиксировал. Все шло хорошо, но принимать поздравления Сеннетт воздержался, ведь главное еще впереди. Если Школьник возьмет деньги и нормально сработает установленная в «линкольне» сложная аппаратура, то тогда, наверное, можно рассуждать об успехе. Двенадцатого апреля Робби сообщил Пинхусу, что дело маляра улажено полюбовно, и оставил судье сообщение о встрече.

— Помните, для нас очень важно, чтобы судья взял деньги и что-нибудь произнес по этому поводу, — сказал Стэн, когда Робби собрался уходить.

Будучи ниже ростом, Стэн все-таки ухитрился положить свои маленькие руки на плечи Робби и посмотрел в глаза почти что с мольбой. Федеральный прокурор не приказывал, а просил. По-дружески. Это произвело большое впечатление на всех, даже на Робби.

— Судья, извините, но мне пришлось вас слегка ужать, — промолвил Робби Фивор, сев на кожаное сиденье «линкольна», красное, будто его покрыли лаком для ногтей.

Он внимательно изучил видеозапись прошлой встречи и теперь постарался лучше продемонстрировать конверт. Просто взял и помахал им перед объективом. Сегодня картинка была четче. Элф добавил еще один усилитель. Кроме того, Сеннетт, заплатив приличную сумму, арендовал в отделе борьбы с распространением наркотиков второй аппаратный фургончик, который работал в качестве резервного. Пока Элф лихорадочно управлял аппаратурой, мы трое, Стэн, Макманис и я, пристегнувшись к небольшим металлическим сиденьям, по монитору следили за встречей Робби с судьей.

— А? — Школьник вскинул голову и, видимо, ничего не поняв, принялся анализировать политику Клинтона в области здравоохранения.