Несколько часов спустя в больнице Горда все было приготовлено для очной ставки между Марго и Фурбисом. Состояние здоровья последнего значительно улучшилось. Его рана была далеко не так опасна, как думали первоначально. Судьи расположились около его постели и приказали ввести Марго.

При виде ее Фурбис задрожал, затем опустил голову, не имея сил вынести взгляда, так хорошо знакомого ему, который и в настоящую минуту был с глубокой нежностью устремлен на него.

— Вот человек, который обвиняет вас, — сказал следователь. — Марго, отвечайте ему.

Она продолжала молчать.

— Эта женщина утверждает, что вы обвиняете ее напрасно.

— Она хорошо знает, что нет, — проговорил Фурбис, продолжая отводить взгляд в сторону.

Марго испытывала страшные мучения. Она была готова вот-вот лишиться сознания. Ее спросили о причине столь внезапной слабости.

— Причина — моя беременность, — тихо ответила она.

Она была беременна около восьми месяцев. Ей подали кресло, она села и тихо, но с уверенностью произнесла следующие слова:

— Этот человек клевещет на меня. Я никогда не была с ним в близких отношениях. Я не пыталась отравить своего мужа, и если он убил его, то не я вынуждала его к этому.

— Вы слышите это? — спросил судья Фурбиса.

С полузакрытыми глазами он ответил:

— А письма, которые она писала мне?

— Я? — спросила она с воодушевлением. — Я никогда не писала вам, это выдумка, клевета.

— Отпирайся, если хочешь, — возразил Фурбис, поворачиваясь лицом к стене, — но это напрасно: нас разоблачили, и гораздо разумнее признаться во всем.

Присутствующие заметили презрительный взгляд, брошенный Марго на своего любовника. В одно мгновение на лице ее промелькнули и гнев, и ненависть, и даже отвращение. Затем, успокоившись и желая объяснить уважительной причиной волнение, замеченное на ее лице, она пояснила:

— Ложь, выдуманная этим господином мне на погибель, так возмутила меня, что я не смогла совладать с собой.

И, обращаясь к следователю, она произнесла:

— Есть ли необходимость продолжать эту очную ставку? Неужели у вас нет жалости к женщине, которая носит дитя под сердцем?

Тут все увидели, что Фурбис поднял голову и сел на постели. Он не был больше расстроенным и слабым, как при появлении Марго. Теперь он смело смотрел ей в лицо. Лихорадочный румянец горел на его щеках, он не чувствовал боли, видя, что любовница обвиняет его во лжи, что публично отказывается от него.

— Как ты смеешь отрекаться от меня! — вскрикнул он. — Разве дитя, о котором ты только что упомянула, не мое? Ты писала мне об этом! Читайте, господа судьи, читайте, и вы увидите там следующие слова: «Что касается ребенка, то я уверена, что он твой».

— Эти письма писала не я, — гордо сказала Марго.

Фурбис хотел ответить, но силы изменили ему. Он упал на постель, твердя:

— Клянусь вам, она моя сообщница!

— А! — возмутилась Марго. — Если бы это была правда, если вы любили меня настолько, что решились из-за меня на преступление, то не стали бы обвинять меня, нет, вы не стали бы!

Она была восхитительна в своем гневе, и еще с минуту судьи колебались, признавать ли ее виновной. Но столь аргументированное обвинение со стороны Фурбиса, перехваченная переписка, наконец, поступавшие со всех сторон подтверждения — все это не позволило им сомневаться более. Они положили конец этому зрелищу, заявив Марго, что она арестованна.

— Моя невиновность обнаружится! — гордо ответила она, в то время как жандармский офицер уводил ее в другое отделение больницы.

Следователь решил отправиться в Фонбланш. Он хотел посмотреть на жилище Фурбиса, расспросить Бригитту, которой утром он не посмел задать ни одного вопроса, и, наконец, отыскать яд, если тот остался. Имелись и другие вещественные доказательства, которые необходимо было присовокупить к уже найденным. Среди них — ружье, из которого был убит Паскуаль, вытащенное из колодца в Новом Бастиде благодаря указанию Фурбиса.

Войдя в дом Бригитты, следователь был поражен тем зрелищем, которое представилось его глазам. Сидя около камина, окруженная крестьянками из соседних домов, что пришли утешить ее, бедная женщина была в отчаянии, которое выражалось в том, что она то и дело порывисто целовала своих детей. Не сказав ни слова, судья немедленно приступил к обыску, надеясь отыскать яд. В чулане нашли несколько бутылок, наполненных фосфорным раствором, а на дне небольшой банки — несколько капель опиума. Это подтвердило показание Фурбиса, что он передавал Марго ядовитые вещества. Затем судья подошел к Бригитте:

— Знаете ли вы о присутствии этих ядов в вашем чулане?

Она подняла на него свои заплаканные глаза и, казалось, очень удивилась, все еще видя его перед собой. Однако она ответила:

— Я знала, что мой муж запирал там лекарства для лошадей, но я не знала, что они ядовиты.

— Не пытался ли он когда-нибудь отравить вас?

— Никогда! — вскрикнула она.

Он не хотел настаивать, видя, как расстроена женщина.

— Знали ли вы, — снова спросил он ее, — что ваш муж находился в близких отношениях с Марго Паскуаль? Можете ли вы дать нам какие-нибудь показания по этому поводу?

Чтобы вызвать ее на откровенность, он рассчитывал, что желание отомстить сопернице всегда выдаст женщину.

Гнев блеснул в глазах Бригитты. Молча она приложила руки к сердцу, как бы останавливая его биение, затем проговорила тихим голосом:

— Я не хочу обвинять эту женщину.

Следователь понял все и, видя ее огорчение, поспешил уйти, оставив небольшую денежную помощь семье Бригитты, обреченной на нужду и горести. Но его мнение было составлено. В этот же вечер он уехал из Горда. Предварительное следствие было окончено; Фурбис должен был до выздоровления оставатся в больнице, под присмотром охраны, которая несла за него ответственность. Что же касается Марго, она через час после отъезда судьи поехала в Апт под конвоем двух жандармов.

Всю дорогу, несмотря на то что уже наступила ночь, жандармы видели, как в пыли за каретой бежал, держа сапоги в руках, какой-то босой человек. Несколько раз они должны были останавливать его, когда он заговаривал с Марго. Около крепости Апт они высадили молодую женщину. Она вышла, и ворота захлопнулись за ней. Тогда следовавший за ней всю дорогу человек сел на ступеньку около крепости и горько заплакал. Это был Мулине. Он просидел всю ночь на одном месте, а затем, утром, отправился обратно в Горд, спрашивая себя, каким образом вызволить Марго из заточения.

В течение трех дней Марго не могла ни на минуту успокоиться. В первую ночь после своего заключения она заснула глубоким сном. Но пробуждение ее было ужасно. Воспитанная в деревне, но привыкшая к роскоши, она всегда была окружена удобствами, какие только может требовать женщина, подобная ей. Сердце ее сжалось от боли, когда, проснувшись, она увидела себя в небольшой запертой на замок комнате. Она огляделась, но обстановка не вызывала ничего, кроме отвращения и желания умереть как можно скорее.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть жалкого тюфяка, служащего ей постелью, потемневших от времени стен, которые окружали ее, узкого окна, пропускавшего слабый свет и загороженного железной решеткой.

Но едва успела она примириться с окружающей обстановкой, как новое беспокойство овладело ею. Образ раненого Фурбиса, распростертого на постели в больнице, называющего ее своей сообщницей, ясно предстал перед ней. То вдруг Паскуаль являлся ей: вышедший из могилы, он приближался к ней с угрозой и, заключив ее в свои объятия, уносил на эшафот.

Но недолго эти ужасные видения беспокоили Марго, вскоре она настолько сумела овладеть собой, что прогнала их от себя. Она ободрилась, занятая одной лишь мыслью — как защищаться, чтобы вернуть свободу.

Наутро к ней явился тюремщик, который принес столь грубую пищу, что она не посмела к ней прикоснуться; за ним пришел священник, напрасно пытавшийся словами любви и милосердия тронуть ее — она не хотела его слушать и на все отвечала словами: