Марго во сне искала успокоения. Но часто жара, жужжание и укусы комаров не давали ей сомкнуть глаз. В таких случаях она обыкновенно думала о своем положении: выйти ли ей замуж за освобожденного каторжника, за одного из тех, быть может, которых она видела в Тулоне, куда ее увез, похитив из родительского дома, Паскуаль? Она видела их немало в крепости, скованных попарно, в красных куртках, желтых брюках и в шапках с номерами на головах.

Она припоминала также признания Мулине во время их долго плавания. Хоть он ни разу не высказался напрямик, но ей нетрудно было угадать его тайные надежды. Он хотел жениться на ней, она не сомневалась в этом. Следовало ли ей отказать ему? Не должна ли была она предпочесть другим этого преданного ей друга, человека честного, который пламенно любил ее, который ради нее решился покинуть свою родину и простил ей все ее преступления? Конечно, должна. Но минутами Марго рассуждала иначе, она говорила: «Мулине стар для меня».

Глядя на его наружность, его сложение и думая о его годах, она забывала обо всех страданиях этого человека, о его преданности, самоотверженности, глубокой любви.

В воскресенье однообразная жизнь переселившихся женщин несколько меняла свой характер. В этот день они могли отправляться на публичное гулянье в окрестностях Сент-Лорана. Освобожденные каторжники, желающие жениться, могли увидеть их здесь, познакомиться и выбрать себе подругу жизни из этих женщин, присланных им французским правительством.

Чувства играли в этих случаях весьма незначительную роль. Поселенец встречает женщину, которая нравится ему более или менее, и если он сам не противен ей, то о свадьбе договариваются немедленно. Через несколько дней исполняются гражданские и церковные формальности, и в колонии становится одним семейством больше. Этим еженедельным встречам Сент-Лоран обязан большинством союзов, поддерживающих его существование и народонаселение. Все это совершается под постоянным, строгим наблюдением правительства, и недопустимо, чтобы между виновными возникла какая-либо преступная связь.

Когда Марго появилась в первый раз на публичном гулянье, то повсюду только и можно было слышать возгласы всеобщего удивления. Переселенцам никогда не доводилось видеть здесь женщину столь совершенной красоты. Они по нескольку раз проходили мимо нее, но самые смелые из них не решались заговорить с ней — так сильно было впечатление, производимое ее красотой.

Глядя на них, то приближающихся, то удаляющихся, Марго невольно приходили на ум робкие танцоры, не осмеливающиеся обратиться к царице бала из опасения, что им откажут.

Однако нашелся молодой человек, который оказался смелее прочих своих товарищей. Высокий, стройный, он был одет в платье освободившегося преступника, в серые полотняные брюки, в шерстяную рубашку и соломенную шляпу. В его лице было немало выразительности.

Этот человек не случайно совершил преступление, которое привело его в Кайенну. Он решился на него под влиянием страшного раздражения. Он был родом с Корсики и согласно местному обычаю убил единственного наследника семейства, с которым его семья состояла во вражде в течение двух столетий. Раб предрассудка, он страдал за ошибки прошлого.

Повстречавшись несколько раз с Марго, он решился подойти к ней, чтобы познакомиться поближе.

— Не угодно ли вам, — спросил он ее, — немного пройтись со мной?

Это произошло на дороге, ведущей от Сент-Лорана в Сент-Луи, где на расстоянии одного лье находилось другое исправительное заведение. Дорога идет среди густой рощи, тень которой защищает гуляющих от лучей солнца. Роскошная тропическая растительность, столь замечательная по своему богатству, окружает дорожку со всех сторон.

Марго молча смотрела на остановившегося перед ней молодого человека.

— Не удивляйтесь моему обращению, это вполне соответствует местному обычаю. Все мы находимся здесь в одинаковом положении: женщины выбирают себе мужей, мужчины — жен. Нет необходимости ни в каких формальностях. Вы мне нравитесь. Если я имею счастье нравиться вам, мы можем обвенчаться.

Она продолжала глядеть на него, растерянная и покрасневшая. На первый взгляд он ей не был противен. Решившись выйти замуж, она готова была в своем будущем супруге довольствоваться лишь физическими достоинствами.

Но слова молодого человека больно напомнили ей о ее падении и что согласно законам участь ее решена навсегда. В течение трех лет заключения гордость не оставила ее, она уже была готова резко ответить смелому искателю ее руки, как вдруг заметила быстро приближающегося к ней мужчину. Она немедленно узнала его.

— Закон государства, — проговорила она, обращаясь к корсиканцу, — обязывает меня выйти замуж, но он дает право выбрать того, кто мне понравится. Вот кого я выбираю.

Молодой человек посмотрел на подошедшего к ним мужчину. По костюму он узнал в нем свободного переселенца и тактично удалился, прошептав про себя, пожимая плечами:

— Если чужие будут приезжать сюда за женщинами, то что же останется нам?

Мулине, которого, я думаю, уже узнал читатель, не помнил себя от счастья. Его долгие страдания наконец окончены, его преданность достойно вознаграждена. Он не помнил больше измены Марго мужу и ее преступлений.

Мог ли он скорбеть о прошлом, которому теперь обязан настоящим счастьем — стать супругом Марго? Честную, безупречную в своих поступках, он никогда не мог назвать ее своей. Виновная, потерявшая свое честное имя, она сама бросалась к нему, и он благословлял и ее падение, и ее позор.

После этого они постоянно гуляли вместе. Она бросала сочувственные взгляды на молодого корсиканца, если он случайно встречался с ними во время прогулки. Мулине, гордый тем, что имел возможность прогуливаться с Марго, делился с ней планами относительно будущего. Он озаботился устройством своего хозяйства и своего дома, куда скоро должна была войти Марго. Под этим прекрасным небом, в окружении богатой природы, он при незначительном старании легко мог обеспечить их существование.

Она слушала его снисходительно, улыбаясь его мечтаниям о будущем, но прошлое и теперь время от времени проносилось в ее воображении со всеми своими ужасными подробностями.

«Что стало с Фурбисом?» — спрашивала она себя в эти минуты.

Достаточно раз побывать на каторжных работах в Тулоне, чтобы убедиться в громадной пользе исправительных учреждений, организованных правительством во Французской Гвиане. На каторге преступник только ожесточается, причем его гнев доходит до тех пределов, когда ничто уже не может более смягчить его. Строгий надзор, цепи, полное лишение свободы — все это придает наружности каторжника озлобленный, отчаянный вид. На их лицах проявляется полная безнадежность их положения, что нередко побуждает к новым преступлениям и никогда не вызывает раскаяния.

В Гвиане они могут жить общественной жизнью. Свобода является им наградой за безупречное поведение. Там нет цепей, этого постоянного позора, который еще сильнее растлевает падшие натуры. Им никогда не напоминают, что они презираемы обществом, которое изгнало их из своей среды, и что они никогда не смогут добиться уважения. Напротив, к ним относятся с состраданием. Их усилия направляют к добру, указывая им в будущем на возможность спокойного существования. Труд и раскаяние в содеянном достигают цели: самый преступный из них может надеяться стать владельцем собственности и главой семейства.

Фурбис прибыл в Тулон в жаркий летний день, в первой половине июня 1862 года. Все каторжники были на работе, кто в мастерских, кто на верфи, в зависимости от сил и возможностей. Прежний торговец был отведен в мастерскую, где производились различные предметы из железа, и ему было поручено вертеть колесо, на которое наматывалась железная цепь. Его переодели в арестантское платье и остригли волосы: этим последним позорным клеймом нередко удерживают каторжников от бегства. Первые три дня ему дана была возможность отдохнуть с дороги, затем его сковали с другим арестантом и отправили в арсенал на работы. Тут только он узнал весь ужас каторжной жизни. Пища состояла ежедневно из 915 граммов хлеба, 100 миллилитров вина и супа из бобов, который полагается летом в полдень, а зимой по окончании работ. Спали на плавучих барках, стоящих на якоре перед арсеналом. Эти старые посудины сохранились еще со времен осады Тулона англичанами.