Каждое утро Фурбиса и его товарища перевозили на берег, а с наступлением темноты отвозили обратно на суда. Походный тюфяк и шерстяное одеяло служили ему постелью. Когда все каторжники укладывались спать, их оковы соединяли железным прутом, идущим по всей длине судна.

Первые недели такой жизни сильно обескуражили Фурбиса. Но он страдал только физически, нисколько не тяготясь своим нравственным падением. Его униженное положение не внушало ему ни стыда, ни отчаяния. Когда он проходил мимо верфи, на которой трудились матросы и рабочие, в своем арестантском костюме с цепями на ногах, в зеленой шапке, надеваемой обыкновенно на преступников, осужденных на пожизненную каторжную работу, он не опускал глаз. Кто знал его? Он не был более городским торговцем. Он был № 5344.

Наконец, он так же, как и большинство его товарищей, питал тайную надежду освободиться в скором времени. Постоянно занятый этой мыслью, он был чужд всяких угрызений совести. Из своего прошлого он жалел только об одном — что так легко позволил себе сделаться орудием преступления. Что же касается Марго, думал ли он еще о ней? Да, он вспоминал о наслаждениях, которые испытывал с ней, и это воспоминание, не облегчая его страданий, лишало его сна. Его здоровый организм скоро оправился от первого расстройства, а вместе с этим появилась своеобразная дерзость, он, казалось, гордился своим преступлением. Его похождения, его процесс, его приговор были слишком известны всей Франции, чтобы в Тулоне не знали о них. Каторжники любят хвастать один перед другим совершенными преступлениями. Если люди света интересуются скачками, драматические писатели — первой публикацией своих произведений, биржевики — биржевой игрой, то весьма естественно, что каторжники интересуются совершенными ими преступлениями. Разве это не их сфера?

Благодаря тому чувству, которое Фурбису удалось вызвать у Марго, его глубокому цинизму и громкости его преступления он пользовался уважением среди каторжников. Едва успел он прибыть на место, как все обратили внимание на его нумерованную шапку. Воры, фальсификаторы документов, поджигатели, даже те, кто обвинялся в убийстве или даже в двух, совершенных без заранее обдуманной цели, наконец, осужденные на пять, десять, двадцать лет усиленных каторжных работ не могли не обратить внимания на этого героя, разрушителя семейных уз, отравителя и убийцу, разделяющего теперь их участь.

Благодаря и другим обстоятельствам Фурбис заслужил популярность в среде своих товарищей. Нередко по пути на работы они видели, как начальник стражи указывал на него издалека посетителям. В эти минуты он, как правило, ступал гордо, словно говоря своим внешним видом: «Да-да, это я, знаменитый Фурбис, убийца Паскуаля, любовник гордской Венеры».

Начальники стражи, по-видимому, также обратили внимание на вновь прибывшего. Вместо того чтобы сковать с ним какого-нибудь обыкновенного преступника, они дали ему в товарищи также знаменитость каторги, стрелка старой императорской гвардии, осужденного военным судом на пожизненную каторжную работу за кражу и убийство. Ему было около тридцати лет, звали его Прадель. Его лицо было мрачно и энергично. Его бешеный характер, недюжинная сила плохо скрывались под внешней скромностью. Тщательно всмотревшись, в нем легко было узнать одного из тех людей, которые, махнув на все рукой, не останавливаются ни перед какими препятствиями для совершения новых, еще более ужасных преступлений.

Едва ли мог найти Фурбис в окружающей его среде человека более подходящего его натуре, лучшего сообщника в своих замыслах. В них было много общего: та же низость души, та же дерзость, та же сила мышц, тот же несмываемый позор в прошлом.

Внимательно посмотрели они друг на друга, когда их сковали вместе. Они постоянно изучали друг друга. Не прошло и шести месяцев, как между ними установилось полное взаимное доверие.

«Не шпион ли это?» — подумал Прадель в первую минуту. Фурбис думал то же самое.

Долго они наблюдали друг за другом, довольствуясь теми несколькими необходимыми фразами, которыми случалось обменяться в течение дня. Через двадцать дней они рассказали друг другу свои истории. Это было первым шагом их сближения. В другой раз на их глазах один из каторжников пытался убежать. Все сочувствовали ему, способствуя его побегу, но трусость и слабохарактерность помешали бедняге выполнить свой замысел.

— Дурак! — возмущался Фурбис. — Если бы я был на его месте!

Прадель, улыбаясь, поглядел на него. С этой минуты он понял своего товарища. Но, поскольку за преступниками их категории был установлен усиленный надзор, то им долго не представлялось случая предпринять попытку к бегству. К тому же была зима, и побег был отложен до весны.

Кто хотя бы немного знаком с нравом каторжников, тот знает, что подобного рода замысел не покидает их никогда. Редко кому удается с успехом исполнить свое намерение, но это ни в коей мере не уменьшает терпения каторжника. Десятки раз они терпят неудачи, но всегда готовы пытаться снова. Стремление к свободе заставляет их забывать все трудности их предприятий. Большая часть из них никогда не достигает ее. Вся жизнь проходит в постоянных волнениях, пока не наступит желанное освобождение — смерть.

Что всего более поддерживает эти постоянные попытки, так это то, что преступники знают: общество, будто созданное для покровительства беглым каторжникам, всегда поможет им. Находятся люди, которые сочувствуют их предприятиям. Организован фонд, предназначенный для предоставления первой помощи беглым. Вся эта организация находится в руках неизвестного руководителя. Кто он, не знает никто. Один ли он, много ли их, где он проживает, никому не известно. Быть может, общество имеет одного главу, быть может, имя им легион.

Через несколько дней после прибытия Фурбис узнал эту тайну, причем под страхом смерти он не смел выдать ее. Но он и не думал выдавать ее, скорее он хотел ею воспользоваться. Он стремился к этому с таким искусством, так ловко убеждал Праделя, что в один прекрасный день тот согласился на побег.

С этой минуты все каторжники стали их сообщниками. Они указывали им подходящие случаи бежать по воде, но Фурбис не умел плавать, так что стали искать возможность бежать по суше. Трудно было определить время побега, так как каждый час имел свое назначение. Один случай мог послужить им в настоящем положении. Необходимо было найти какую-нибудь удобную минуту, чтобы нанести удар стражнику. Эта мысль занимала всех преступников. Между ними и стражей всегда существовала тайная вражда, готовая проявиться при первой возможности. Трудно решить, что достойно большего удивления: терпение каторжников или постоянная бдительность приставленной к ним стражи.

Фурбис и Прадель хорошо знали все эти препятствия. Каждое утро, когда они переезжали на судне на берег, они говорили друг другу:

— Сегодня это должно свершиться!

Но наступал вечер, надо было возвращаться, и снова раздавался дружный удар весел, попытка бегства откладывалась до следующего дня.

Так прошло несколько месяцев. Фурбис и Прадель мало говорили между собой. Всецело занятые одной мыслью, они не решались сообщать друг другу свои предположения — они боялись быть подслушанными.

Наступил август.

— Надо бежать, — постоянно повторял Прадель, знавший, как сложно беглецу зимой.

Однажды они были на работе в первом дворе арсенала. Этот двор отделяет от улицы только двойная решетка, идущая между двумя корпусами домов и небольшой площадкой. К этой решетке был прикреплен колокол.

— Видишь этот колокол? — спросил Прадель.

— Вижу, — ответил Фурбис.

— А знаешь, что один из наших влез по веревке, ни произведя ни малейшего звука. Затем завернул язык колокола в тряпку, позвал восемь человек товарищей, дал им возможность взобраться, затем последовал за ними сам, и все девять человек перебрались на крышу.