Ньютон подошел к столику, явно намереваясь сожрать Землю.

— Нет, Ньютон, — сказал я. — Дай закончить.

Ньютон отступил, зажав хвост между задними лапами.

Нахмурив лоб, Гулливер изучал грейпфрут и крохотную виноградину. Он огляделся вокруг.

— А где же твоя планета?

Думаю, он серьезно ожидал, что я положу апельсин, который взял из вазы, куда-нибудь в пределах комнаты. Рядом с телевизором или на одну из книжных полок. Или, на худой конец, отнесу его наверх.

— По большому счету, этот апельсин должен лежать на кофейном столике в Новой Зеландии.

Гулливер помолчал, пытаясь осознать расстояние, о котором я говорил. Еще не выйдя из ступора, он спросил:

— Я могу туда попасть?

— Нет. Это невозможно.

— Почему? А на космическом корабле?

Я покачал головой.

— Нет. Я не летал на корабле. Я попал сюда, но иначе.

Он растерялся, но после моего объяснения растерялся еще больше.

— В общем, суть в том, что теперь у меня не больше возможностей пересекать Вселенную, чем у любого другого человека. Я навсегда останусь в этом теле и на этой планете.

— Ты променял Вселенную на жизнь на диване?

— Тогда я этого не понимал.

К нам спустилась Изабель — в пижаме и белом халате. Бледная, как всегда по утрам. На миг она просияла от нежности при виде того, что мы с Гулливером беседуем. Но потом все вспомнила, и теплота исчезла с ее лица.

— Что происходит? — спросила она.

— Ничего, — сказал Гулливер.

— Зачем вам фрукты? — в ее тихом голосе все еще слышались остатки сна.

— Объяснял Гулливеру, откуда я. Насколько далеко моя планета.

— Ты прилетел с грейпфрута?

— Нет. Грейпфрут — это Солнце. Ваше Солнце. Наше. Я жил на апельсине. Который должен быть в Новой Зеландии. А Земля сейчас у Ньютона в желудке.

Я улыбнулся Изабель. Я думал, что шутка ей понравится, но она смотрела на меня ровно так же, как в последние недели. Словно я был в тысячах световых лет от нее.

Она вышла из комнаты.

— Гулливер, — сказал я, — по-моему, мне лучше уйти. Не надо было вообще оставаться. Понимаешь, дело не только во всей этой заварухе. Помнишь ссору между мной и твоей мамой? О которой тебе так и не рассказали?

— Ага.

— Так вот, я был неверен. Я занимался сексом с женщиной по имени Мэгги. Одной из моих студенток, точнее, студенток твоего отца. Мне не понравилось, но это к делу не относится. Я не осознавал, что этим обижу твою маму, но ей от этого не легче. Я плохо разбирался в правилах супружеской верности, хотя это не оправдание. Во всяком случае, для меня — учитывая, что я сознательно обманывал ее во многих других вещах. И подвергал опасности ее и твою жизни. — Я вздохнул. — Наверное… наверное, я уеду.

— Зачем?

Вопрос задел меня за живое. Пробрался к желудку и стиснул его.

— Просто я думаю, что сейчас так будет лучше.

— Куда ты едешь?

— Не знаю пока что. Но не волнуйся, я дам знать, когда туда попаду.

Его мать снова появилась на пороге.

— Я уезжаю, — сказал я.

Она закрыла глаза. Вдохнула.

— Да, — произнесла она губами, которые я когда-то целовал. — Да. Наверное, так лучше.

Ее лицо сморщилось, точно кожа воплощала эмоцию, которую она хотела скомкать и выбросить.

Моим глазам стало горячо. Картинка затуманилась. Потом что-то сбежало по моей щеке к самым губам. Жидкость. Как дождь, только теплее. Соленая.

Я пролил слезу.

Перед уходом я поднялся на чердак. Там было темно, мерцал только компьютерный экран. Гулливер лежал на кровати и смотрел в окно.

— Я не твой папа, Гулливер. У меня нет права здесь быть.

— Да. Я знаю.

Гулливер закусил напульсник. Враждебность блеснула в его глазах, точно осколок стекла.

— Ты не мой папа. Но ты такой же, как он. Тебе плевать. И ты трахался с кем-то за маминой спиной. Знаешь, он тоже это делал.

— Послушай, Гулливер, я не пытаюсь тебя бросить, я пытаюсь вернуть спокойствие твоей маме. Понимаешь? Она сейчас немного потерялась, а я только еще больше сбиваю ее с толку.

— Просто все так паскудно. Я чувствую себя совершенно одиноким.

Солнце вдруг блеснуло в окне, не замечая нашего мрачного настроения.

— Одиночество, Гулливер, так же вездесуще, как водород.

Он вздохнул, как вздыхают более взрослые человеческие особи.

— Иногда мне кажется, что я какой-то неподходящий. Не гожусь для жизни. Возьми школу. У кучи народа родители в разводе, но с отцами у них вроде нормальные отношения. А про меня все думают: какой у меня повод съезжать с катушек? Что у меня не так? Живу в отличном доме с богатыми неразведенными предками. Какого хрена он ноет? Но это всё фуфло. Мать с отцом никогда не любили друг друга, по крайней мере, сколько я себя помню. Мама как будто изменилась после того, как у отца случился срыв — то есть после твоего появления, — но она просто обманывала себя. То есть она даже не знала, кто ты. Если ты доверяешь пришельцу больше, чем родному отцу, это о чем-то говорит. Отец был говнюком. Правда. Не помню, чтобы он дал мне хоть один дельный совет. Кроме того, что не стоит идти в архитекторы, потому что они дожидаются признания сотни лет.

— Тебе не нужно руководство, Гулливер. Все, что тебе нужно, у тебя в голове. Ты знаешь о мироздании больше, чем кто-либо другой на твоей планете. — Я показал в окно. — Ты увидел, что там снаружи. И еще ты проявил себя по-настоящему сильным парнем.

Гулливер снова повернулся к окну.

— И как оно там, наверху?

— Совсем по-другому. Всё не как у нас.

— Но как?

— Само существование устроено иначе. Никто не умирает. Боли нет. Все красиво. Единственная религия — это математика. Семьи нет. Есть кураторы — они дают указания, — и есть все остальные. Забот всего две: развитие математики и безопасность Вселенной. Ненависти нет. Нет отцов и сыновей. Нет четкого разграничения между биологией и техникой. И все фиолетовое.

— Зашибись!

— Это такая скука! Более скучной жизни и представить нельзя. Здесь есть боль и потери, это лишь одна сторона медали. Но другая может оказаться великолепной, Гулливер.

Он посмотрел на меня в недоумении.

— Ага. Только я понятия не имею, где ее искать.

Зазвонил телефон. Изабель взяла трубку. Через пару секунд она крикнула:

— Гулливер, это тебя. Девочка. Нэт.

Я не мог не заметить тени улыбки, мелькнувшей на лице Гулливера. Он застеснялся ее и, уходя из комнаты, постарался напустить на себя недовольный вид.

Я сидел и дышал через легкие, которые однажды перестанут функционировать, но которым еще предстоит прокачать много чистого теплого воздуха. Потом я сел за примитивный земной компьютер Гулливера и принялся печатать советы в помощь человеку — все, которые только мог придумать.

1. Стыд — это оковы. Освободись от них.

2. Не переживай насчет своих способностей. Ты способен любить. Этого достаточно.

3. Не обижай других людей. На вселенском уровне они — это ты.

4. Технологии не спасут человечество. Его спасут люди.

5. Смейся. Тебе идет.

6. Будь любопытным. Сомневайся во всем. Сегодняшний факт завтра окажется вымыслом.

7. Ирония — это хорошо, но сочувствие все же лучше.

8. Бутерброды с арахисовой пастой отлично идут под бокал белого вина. Не слушай тех, кто говорит иначе.

9. Порой чтобы быть собой, приходится забывать о себе и становиться кем-то другим. Характер не есть нечто неизменное. Иногда придется бежать вприпрыжку, чтобы от него не отстать.

10. История — отрасль математики. Литература тоже. Экономика — отрасль религии.

11. Секс может навредить любви, но любовь никогда не навредит сексу.

12. Новости должны начинаться с математики. Затем поэзия, а потом — все остальное.

13. Вероятность твоего рождения была величиной, стремящейся к нулю, оно было фактически невозможно. Так что отрицать невозможное — значит отрицать себя.