Я опасался, что со мной заговорят по‑испански – обошлось. Борт в Германию, не в Буэнос‑Айрес. Москва‑Берлин‑Франкфурт. С сотрудницей у стойки я общался на английском. Мы сдали чемоданы в багаж и отправились на паспортный контроль. Это было главным испытанием, я старался выглядеть беспечно, что получалось с трудом. Пограничник в будочке‑пенале полистал мой паспорт.

– Говорите по‑английски? – спросил на языке Шекспира.

– Йес, ай ду, – кивнул я.

– Почему в паспорте нет советской визы и отметки о прибытии в СССР?

– Это грустная история, офицер, – вздохнул я. – В Аргентине нас убеждали, что в Советском Союзе нет преступности. И что же? В первую же неделю в Москве нас с женой обокрали в метро. У меня вытащили бумажник, ей сделали дыру в сумочке. Деньги, паспорта – все забрали, – я экспрессивно замахал руками. – Новые паспорта нам выдали в посольстве Аргентины, там должна быть отметка.

– Меньше ворон нужно было ловить, – буркнул он по‑русски и спросил на английском: – Чем вы занимались в СССР?

– Мы с женой врачи, проходили стажировку в вашей клинике. Скли‑фо‑сов‑ски, – выговорил я по слогам.

– Понял, – кивнул он и шлепнул штамп на страницу паспорта.

– У жены будет такой же, – сказал я, указав на стоявшую позади Вику. – Она не говорит по‑английски. Не мучьте ее вопросами – жена плохо себя чувствует. Пятый месяц беременности.

– Донт ворри[7], ‑ сказал он и протянул мне паспорт.

Вика получила штамп быстро. Дальше был таможенный контроль. Я предъявил доллары, таможенник их пересчитал и вернул, сделав отметку в декларации.

– Русские рубли? – спросил на корявом английском.

Я хлопнул себя по лбу и извлек из кармана несколько смятых купюр.

– За границу вывозить нельзя, – сказал он.

– Айн момент! – попросил я. Оглянувшись, обнаружил неподалеку ряд стульев, подошел и выложил деньги на сиденье. – Ай хэв ноу рублс, – объявил, вернувшись к таможеннику.

– Проходите! – улыбнулся он, протянув мне декларацию.

Я отошел в сторонку, подождал Вику. Денег у нее было, и таможенник пропустил ее без вопросов. Выглядела любимая неважно: бледное лицо, неуверенная походка. Прохождение границы далось ей нелегко. Хорошо, что перед этим я велел жене расстегнуть шубку. Выпирающий живот стал заметен, потому и не стали придираться. Будь иначе, непременно насторожились бы. У пограничников взгляд наметанный.

– Чуть не сказала пограничнику: «Но компрендо», – шепнула Вика, взяв меня под руку. – Он спросил: «Синьора Гомес?» Спохватилась в последний момент и ответила: «Йес!»

Меня тоже потряхивало. Я взял Вику за руку и отвел в валютный бар. Наплевав на цены, заказал ей бокал вина, а себе – армянский коньяк. Выпили, я выкурил сигарету. Здесь пока еще можно курить – как в аэропортах, так и в самолетах.

Объявили посадку. Пассажиры первого класса шли на нее первыми. Мы предъявили билеты стюардессе и вошли в «Боинг». Вторая бортпроводница проводила нас к местам в начале салона, помогла снять Вике шубку. Я стащил с себя дубленку, после чего мы заняли удобные сиденья перед столиком. Стали ждать. Обернувшись, я видел, как салон заполняется пассажирами. Побыстрей бы! Время тянулось медленно. Наконец, все расселись, и по громкой связи прозвучало приветствие командира корабля. Зашумели двигатели «боинга», самолет стал выруливать на взлетную полосу. Разгон, и земля ушла вниз.

– Все позади? – шепнула Вика мне на ухо.

– Да, любимая, – ответил я громко. – Можешь говорить по‑русски, не стесняясь. Границу мы пересекли, это немецкий самолет, территория иностранного государства. Нам ничего не грозит.

Я ошибся…

* * *

Это случилось спустя час после взлета. По салону внезапно забегали стюардессы. Они что‑то спрашивали у пассажиров. Я различил слово «доктор».

– Подожди меня! – сказал Вике и отправился на шум. Подойдя ближе, разглядел неприятную картину. В кресле, скрючившись и прижав руки к животу, сидел мужчина лет сорока. Бледное лицо, капли пота на лбу. Он стонал. Вокруг бестолково суетились стюардессы. Над мужчиной склонился подошедший пассажир лет шестидесяти. Я увидел розовую лысину в обрамлении коротко остриженных седых волос. Старик что‑то спросил у больного по‑немецки, выслушал ответ и покачал головой.

– Приступ язвенной болезни, возможно, прободение, – объявил, распрямляясь. – Нужно возвращаться в Москву. Ему, – он указал на больного, – потребуется операция.

Этого только не хватало! Бэк ин юэсэса?[8]

– Погодите! – я оттер стюардесс от кресла и склонился над больным. – Сейчас все пройдет.

Я положил руку на живот мужчины поверх его ладоней. Еще подходя, рассмотрел проблему. Точно язва, да еще большая. Только прободения нет. Небольшой посыл, и изъявленная стенка желудка стала зарастать. Восстановить слизистую… Вот теперь все. Пациент убрал руки с живота и изумленно посмотрел на меня.

– Не болит, – сказал по‑немецки.

– И не будет, – улыбнулся я. – Язвы больше нет. Только впредь следите за желудком, посещайте врача. Нельзя столь беспечно относиться к здоровью.

– Не говорите чепухи! – возмутился стоявший рядом лысый старикан. – Невозможно зарастить язву наложением руки. Я доктор медицинских наук, профессор, четверть века служу в клинике «Шарите» в Берлине.

Ага, той самой, где лечили Навального. А еще Ющенко. У обоих обнаружили с‑с‑страшное отравление. На молекулах яда была надпись: «От Петрова и Боширова с любовью». На английском…

– Это невозможно! – заключил профессор.

– А спросите у него, – предложил я, указав на излеченного пациента. – Нет причины возвращаться, – объявил стюардессам. – Летим дальше.

Они заулыбались. Старикан, что‑то сердито ворча, стал обследовать бывшего больного, я вернулся к жене. Рассказал ей о случившемся. Тем временем стюардессы стали разносить ужин. Водрузив на наш стол подносы с едой, поставили бокалы и бутылку шампанского в ведерке льдом. А еще – бутылку армянского коньяка. Нифига себе кормят в первом классе!

– Это от капитана корабля, – приземлила меня стюардесса. – За то, что помогли больному пассажиру.

И еще «боингу» не пришлось возвращаться. Это дополнительные расходы. Немцы считать деньги умеют.

– Данке! – ответил я.

Не успел разлить, как явился лысый старикан.

– Меня зовут Пауль Майер, – сказал, встав у столика. – Мы могли бы поговорить?

– Присаживайтесь! – я указал на свободные кресла напротив – других желающих купить билеты в первый класс за валюту не нашлось. Подождал, пока Майер устроится и представился в свою очередь: – Михаил Мурашко, целитель. Это моя жена Виктория, врач‑терапевт.

– Вы русские? – поднял он бровь.

– Да, – кивнул я и остановил пробегавшую мимо стюардессу. – Принесите, пожалуйста, бокал и ужин профессору.

– Айн момент! – улыбнулась стюардесса и убежала.

– Извините, что помешал, – сказал Майер. – Но меня мучит любопытство. Этот бедняга с язвой чувствует себя здоровым. Но у него явно был приступ!

– Разумеется! – кивнул я. – Но сначала поедим. Нет ничего хуже, чем беседовать на пустой желудок.

Бокал и поднос с ужином для немца принесли тут же. Я разлил напитки. Вика выбрала шампанское, я и немец предпочли коньяк. Выпили, поели. Курочка, салатик, фрукты. Вкусно. Майер ел, время от времени вопросительно поглядывая на меня. Я делал вид, что не замечаю этих взглядов. Наконец, подносы унесли.

– Прозит! – я поднял бокал с коньяком.

– Прозит, – отозвался он и пригубил. – А теперь могу спросить?

– Пожалуйста, – кивнул я.

– Вы действительно залечили язву этому бедняге?

– Натюрлих! – сообщил я.

– Как можно это сделать, не видя пораженного органа?

– Почему не видя? Вот возьмем вас. На левой голени старый шрам – видимо, ранение. Пострадала кость – оскольчатый перелом. Он зажил, но следы остались.