– Здесь есть гвардеец, который одолжит ему свою лошадь… – отвечал Лекуанье.

Не успел он договорить, как один из гвардейцев, игравший в карты и слышавший его слова, вышел вперед и обратился к Лефору с вежливым поклоном:

– Надеюсь, господин капитан, вы возьмете мою лошадь. Она в конюшнях и будет готова, как только я скажу своему лакею: он подведет ее вам к главным воротам.

– Благодарю вас, – сказал Лефор, все более теряясь оттого, что стал предметом всеобщей заботы.

– Ну, едем! – крикнул Сен-Нектер. – Не будем терять времени!

Раскланявшись с присутствовавшими, четверо мужчин ушли, весело переговариваясь между собой.

Особняк Ламбера высился на набережной Анжу, недалеко от улицы Сен-Луи-ан-л'Иль. Когда четверо мужчин прибыли туда, главный двор был освещен факелами и около двадцати лакеев хлопотали возле лошадей, разводя их по конюшням. Во всех окнах огромного и роскошного здания мелькали канделябры, а по стенам скользили тени гостей.

Вероятно, приглашенных было много: когда Сен-Нектер подтолкнул Лефора вперед, приглашая войти в парадный подъезд, флибустьер услыхал гул многочисленных голосов. У него сжалось сердце при мысли, что этот праздник задали в его честь; он никогда бы не поверил, что сможет так скоро прославиться. Однако будучи по натуре самонадеянным, он взял за правило ничему не удивляться, а потому с бравым видом выслушал, как лакей, исполнявший обязанности дворецкого, произносит его имя. Он не удивился, когда увидел, как многие присутствующие устремились ему навстречу, чтобы рассмотреть поближе героя дня, а проворнее других – Николя Ламбер де Ториньи, хозяин дома, молодой человек лет тридцати, щедро наделенный от природы всеми добродетелями.

– Капитан Лефор! – обратился к нему Ториньи. – Ваш визит – большая честь для моего дома. О вас сегодня много говорили в кабинете у короля. Вы должны быть этим довольны и польщены.

– Я доволен и польщен тем, какую честь оказали мне вы, сударь, – с поклоном отозвался капитан.

– Ториньи! – вмешался Сен-Нектер. – А вам известно, что еще четверо негодяев из печально известной шайки грабителей были нынче посажены под замок благодаря нашему спутнику?

– Его высокопреосвященство поставил об этом в известность моего отца. Кстати, капитан, мой отец должен сюда прибыть с минуты на минуту, чтобы поздравить вас.

Молодой человек дружески подхватил флибустьера под руку и стал показывать ему дом. При их приближении гости двинулись им навстречу и с любопытством стали разглядывать внушительную фигуру широкоплечего капитана.

Он превосходил ростом любого из присутствовавших, по меньшей мере, на два дюйма. Головой он задевал канделябры и инстинктивно пригибался, проходя под ними, что забавляло многих молодых сеньоров.

Это был настоящий праздник, в особняке Ламбера собрался весь цвет Парижа, придворная знать, военные. Громкие титулы произносились один за другим, не задерживаясь у флибустьера в памяти.

Среди прочих присутствовали: Луи Фелипо де Лаврийер, престарелый государственный секретарь с безбородым, как у церковного служки, лицом; Горе де Сен-Мартен, председатель Счетной палаты; Гийом де Ботрю, сын Кольбера; Шарль Бувар, королевский лекарь; Пьер д'Озьер, занимавшийся составлением родословных, знаток французского гербовника.

Не были забыты и женщины. Госпожа де Латрус протянула флибустьеру руку для поцелуя, а Мари де Ланд, вдова председателя Латуаньона, во что бы то ни стало хотела выказать ему то, что чувствовали все, то есть радость оттого, что появился человек, способный несколькими ударами шпаги очистить Париж от всякого сброда.

Престарелая дама, чье время уже миновало, удостоила флибустьера взглядом из-под тяжело опущенных век. Это была Марион Делорм. Поговаривали, что у нее была бурная жизнь, но она еще любила вкусно поесть и выглядела гораздо старше своих лет.

Мадемуазель Нинон де Ланкло так ярко нарумянилась, что смахивала на дикарку; на свою спутницу она поглядывала с презрением. То была пухлая блондинка, и ее пышная грудь привлекла внимание Лефора. Дама мило ему улыбнулась, и ее улыбка показалась Иву двусмысленной, а когда он заметил, что будет сидеть за столом рядом с этой привлекательной толстушкой, то задохнулся от радости.

Едва все уселись за богато сервированный стол, как Нинон не стала скрывать от флибустьера своего удовольствия оказаться рядом с ним.

– Я очень взволнована тем, – сказала она, – что нахожусь в обществе человека, о котором все только и говорят. Весь Париж знает, какой вы великий стратагем.

– Она хочет сказать «стратег», – шепнул Сен-Нектер на ухо Иву.

Флибустьер лишь усмехнулся и коснулся коленом ноги своей соблазнительной соседки.

К сожалению, он не успел выразить ей, какое приятное впечатление она на него производит: Жильбер де Невиль, кузен Николя де Невиля, первого маршала де Виллера, обратился к нему с такими словами:

– У нас рассказывают, господин капитан, что на островах, откуда вы прибыли, говорят не на французском языке, а на ужасном жаргоне, придуманном чернокожими рабами. Это правда?

Невиль, спрятавший шею в огромном гофрированном воротнике, поглядывал на Лефора с пренебрежением, почти с презрением, вопреки любезному тону. Это был молодой человек, гордившийся собой и своим родством с маршалом. Игрок и бабник, он проигрывал бешеные деньги и утверждал, что ни одна женщина не способна перед ним устоять, а эти создания, приведенные на землю дьяволом ради того, чтобы мужчины смеялись над Всевышним, достойны такого же обращения, как норовистые кобылицы, усмирить их можно несколькими ударами кнута.

Жильбер де Невиль из всех присутствовавших был более всего неприятен Лефору, который без зазрения совести посадил бы рядом сына маркиза де Сурдеака, лейтенанта мушкетеров, ничего не видевшего вокруг, игравшего желваками и даже не соблаговолившего поклониться флибустьеру, и Эстампа-Валансе, молодого дипломата, на все находившего ответ и пресекавшего любой вопрос безапелляционным тоном.

– Сударь! – отвечал Ив Невилю. – Негры в самом деле придумали свой язык, который позволяет им понимать нас, а нам – их. Однако между собой колонисты говорят по-французски.

– Думаю, это ненадолго! Я слышал, что между колонистами и рабами существуют определенные отношения.

Он помолчал, обводя взглядом всех, сидевших за столом, и, многозначительно улыбнувшись, прибавил:

– Я говорю о связях поселенцев с негритянками. Один капитан, не раз бывавший на островах, рассказывал мне, что, вопреки общепринятым представлениям о росте колонии за счет успешной миссионерской деятельности, увеличение населения происходит благодаря высокой рождаемости детей-мулатов.

– Мулаты действительно существуют, – подтвердил Ив, приходя в отчаяние оттого, что разговор принимает такой оборот.

– Это значит, что мулаты будут говорить на наречии своих матерей, а не на нашем прекрасном языке!

Ив пожал плечами и ничего не сказал. Невиль обернулся к члену Академии Гийому де Ботрю:

– Сударь! Когда вы закончите работу над словарем, вам следует отправиться в Сен-Пьер для изучения негритянского жаргона и снова сесть за работу!

Он опять повернулся к Иву:

– Вы сами, сударь, должно быть, состояли в связях с рабынями. Расскажите нам, пожалуйста, как вы находите этих женщин. Говорят, они пахнут прогорклым маслом и пропитывают этим естественным запахом наши обнаженные части тела. Они хоть искушенные любовницы? Упомянутый мною капитан рассказывал мне также, что их любовь – звериная, лишенная чувств и основанная на голом инстинкте…

– Так как любовь – это удел двоих, – отвечал Лефор, – то нередко случается, что женщина стоит того же, что и мужчина. Если же говорить о рабынях, они обязаны подчиняться, и если им попадается хороший хозяин, они умеют показать себя, можете мне поверить!

– Браво! – воскликнул Сен-Нектер. – Отлично сказано!

– Капитан! – вступил в разговор Жан-Батист Ламбер, словно опасаясь, как бы эта тема не завела флибустьера и Невиля слишком далеко. – Сегодня о вас много говорили в кабинете короля.