Лефор снова обратился к Босолею и Сигали:

– Жаль, что вы не знаете, где находится Пленвиль… Да, жаль – это худо для вас.

Не сводя с них глаз, он крикнул:

– Лауссей! Эй, Лауссей!

– К вашим услугам, капитан.

– Прикажите поставить виселицу. Должно быть, еще цела та, что предназначалась для меня… Я бы с удовольствием на нее взглянул. Поторопитесь, у меня еще много дел!

Лауссей отдал приказ, и около десяти человек вышли из строя. Наступило гробовое молчание. Вдруг Босолей задергался и шагнул к Лефору.

– Капитан! – захлебываясь от ужаса, вскричал он. – Капитан, я не виноват!.. Пленвиль – да!.. Он один… Пленвиль! Освободите нас, мы его поищем и найдем! Вспомните, капитан, мы же были друзьями… Вы нас любили обоих, и Сигали, и меня… Чокались с нами кружками! Сколько раз я угощал вас выпивкой! Будьте милосердны, капитан! Мы искупим свои грехи…

– Вот именно! – невозмутимо подхватил Лефор. – Сейчас вы их искупите. Эй, Лауссей, где виселица?

– Здесь, капитан. Вешаем веревку.

– Свяжите этим людям руки за спиной. Сигали снова упал на колени.

– Ну-ка, ведите себя, как подобает, – прикрикнул Лефор. – Какого черта! Если в жизни вам выпала честь быть повешенным – держитесь молодцом! И не заставляйте меня пачкать об вас свои сапоги…

– Вы не имеете права казнить нас без суда и следствия! – взвыл Босолей. – Вы обязаны нас судить вместе с Пленвилем! Да! Судить! Иначе это будет убийство!

– Этот тип орет слишком громко, у меня от его крика уши болят, – проворчал Лефор. – Ну-ка, Крикун, заткните ему пасть!

Крикун подошел к Босолею, схватил его в охапку и понес к виселице.

– Начинайте! – приказал Лефор. – Мы спешим. Полагаю, меня уже ждут в замке Монтань.

Крикун поставил Босолея на скамью, а солдаты поддерживали его, так как у него подгибались колени. Флибустьер накинул несчастному на шею веревку и спустился.

– Убрать скамью! – приказал Лефор.

Мощным ударом ноги флибустьер выбил скамью из-под жертвы. Узел затягивался все крепче. Босолей забился в петле, извиваясь от мучительной боли. Связанными за спиной руками, конвульсивно дергавшимися, он стал лупить себя по пояснице, потом неистово стал скрести это место.

Сигали вскрикнул и рухнул без чувств.

– Ни за что не смогу накинуть петлю на шею этому жалкому трусу, – извиняющимся тоном признался Крикун.

– Мы и так потеряли слишком много времени, что верно, то верно, – устало проговорил Лефор.

Он выхватил пистолет и выстрелил не целясь. Тело Сигали дернулось.

Мерри Рулз, зажмурившийся при звуке выстрела, снова открыл глаза и увидел лужицу крови, натекшей из простреленного черепа предателя; она становилась все больше.

Он не успел задуматься об ожидавшей его участи, так как Лефор заговорил снова:

– Лауссей! Прикажите заковать этого человека в кандалы. Ноги и руки сковать цепью и бросить его в ту же темницу, где сидел капитан Байярдель. Отвечаете за него головой.

Лауссей поклонился.

– И вот еще что, – продолжал Лефор. – Прикажите подать доброе угощение своим солдатам и моим матросам, выдайте им двойную порцию рома. Черт побери! Не каждый день случается захватить такой форт, как этот, а мы все вместе отлично сладили это дело!.. Крикун! Сынок! Отправляйтесь на борт «Пресвятой Троицы» и передайте тот же приказ лейтенанту Шерпре, он же пусть передаст его капитану Лашапелю и капитану Сен-Жилю. Завтра на рассвете все Береговые Братья могут сойти на берег и побрататься с местным населением…

Затем капитан обратился к отцу Фовелю:

– Замолвили бы все-таки словечко милостивому Боженьке за этих двух негодяев, думаю, им это не помешает…

Солдаты и матросы спешили исполнить приказания флибустьера. На самой середине двора разложили огромный костер из жмыха сахарного тростника, отчего ярко осветился весь двор, а на стенах заплясали расплывчатые тени. По углам были расставлены факелы и ветки смолистых лиан, выбрасывавшие снопы искр.

Лефор сел на лошадь, которую ему подвел стражник. Флибустьер в последний раз оглянулся. Он увидел, что тело Босолея уже успели вынуть из петли, а тяжелую внушительную виселицу оттащили к Сент-Барбу. Труп Сигали был завернут в старый парус и положен у лафета мортиры в ожидании, пока те, кому было поручено перенести его в карантинный пункт, закончат отмывать кровь, поливая из ведер то место, где Сигали упал.

Лефор пришпорил лошадь и, натянув повод, заставил его развернуться. Он направлялся к виселице и уже хотел было миновать пост, когда кто-то его окликнул. В ту же минуту он услыхал конский галоп. Лефор замедлил бег своего лошадь и обернулся в седле.

– Капитан! Неужто ваш старый приятель вам помешает, если поедет с вами в замок Монтань?

Лефор узнал Байярделя.

– Бог мой! Вы не только не помешаете, но, напротив, ваше присутствие в замке необходимо, – отвечал флибустьер. – И как я не подумал об этом раньше? Видите ли, дружище Байярдель, – продолжал он, понукая лошадь, так как капитан успел его нагнать, – с тех пор как я скрестил с вами шпагу, я стал рассеян. Вроде старика Сент-Андре, которого мы оба знавали в далекие времена! Помните Сент-Андре?

– Лефор! Если вы станете вспоминать прошлое, вас развезет, – предупредил Байярдель.

– Вы правы, друг мой. Я и впрямь чувствую, что таю… Ни за что не догадаетесь, о чем я сейчас думаю.

– Попробую угадать, – молвил Байярдель. – Погодите! Уж не о Мобре ли?

– Нет! О существе более нежном, более… – Женщина! Черт меня побери! Женщина!.. Так и есть! Жозефина Бабен…

– Пф!.. У нее были усы поболее, чем у мушкетера кардинала, а ее заду позавидовала бы лошадь генеральши! К тому же она имела дурацкую привычку палить из мушкета! Ничего себе нежное существо! Она же вкатила мне пулю двенадцатого калибра в грудную кость. Ну сказанули! Нет, мессир, не угадали. Я думаю о молоденькой девушке, служившей когда-то у ее превосходительства; звали ее Жюли, и она, как никто другой, разбиралась в спотыкающихся лошадях! Поскольку она была добра к лошадям, да к тому же нежна, как я вам сказал, она любила дать отдых своей лошадке. Итак, мы спешивались, спускались в придорожную канаву, а о дальнейшем я умолчу… Нежна!.. Ах, как она была нежна…

– Жюли! – догадался Байярдель. – Скоро вы с ней увидитесь… Однако… хм… хм… о ней ходили разные слухи… Например, что шевалье де Мобре и даже лакей Демаре знавали ее довольно близко.

– А я и не представлял себе, что у шотландца может быть хороший вкус. Значит, я ошибся. Что до Жюли, повторяю вам, она была так добра и нежна, что я не удивлюсь, если она проявила еще и уступчивость. Клянусь требником отца Фовеля, она из милости преодолела к ним свое отвращение, готов поклясться!

Байярдель с сомнением покачал головой, но, поскольку темнота сгустилась, собеседник этого не заметил. Довольно долго они ехали рядом, не произнося ни слова. Всадники очутились на таком участке пути, где зелень по обеим сторонам тропинки становилась все гуще. Здесь когда-то Бофор поджидал Лефора, чтобы расправиться с ним; здесь же Жюли подарила ему свою любовь. Однако в этот вечер флибустьер дал волю своим воспоминаниям, и если всего минутой раньше его мысли занимала только Жюли, то сейчас он думал совсем о другом.

– А шевалье де Мобре? – тем не менее спросил он вдруг. – Что с ним сталось?

– Я только что узнал, что у него не сложились отношения с населением Мартиники. Ее превосходительство назначила его советником – жители потребовали его отставки, в результате чего он купил небольшую плантацию вместе со свайной постройкой в Каз-Пилоте. Однажды бунтовщики вознамерились его схватить и сжечь вместе с хижиной. Но он дал им отпор и заставил отступить…

– Вот уж никогда бы не поверил, что он на такое способен!

– Он даже застрелил одного из нападавших из пистолета, грохнувшего, как мне рассказывали, под стать мортире, а голова у жертвы разлетелась, словно пороховой погреб.