При всем его высокомерии, месяц назад помощник префекта показался бы Кантэну еще более высокомерным. Тогда он обрушил бы на бывшего маркиза громы и молнии чиновничьего негодования. Теперь же, в дни неожиданного политического послабления, о чем он искренно сожалел, помощник префекта преследовал одну-единственную цель — избежать ответственности. Поэтому он сообщил гражданину Морле, что его дело подлежит компетенции Революционного комитета Анжера, который будет заседать на следующий день с десяти до двенадцати часов.
На следующее утро Кантэн снова явился в префектуру. Он обнаружил, что Комитет, подобно помощнику префекта, в значительной степени утратил свирепость, которая совсем недавно наводила ужас на все население города, и также стремится не предпринимать никаких действий, поскольку его члены не знали, какие именно действия в период меж-дувластия могут быть вменены им в вину.
Изучив бумаги Кантэна, Президент после довольно продолжительного раздумья заключил, что дела такого рода подлежат рассмотрению Общественным обвинителем Анжера, к каковому и направил истца.
Канцелярия Общественного обвинителя тоже находилась в ратуше, и Кантэн, который представить себе не мог, что его пошлют еще к какому-нибудь чиновнику, решил, что дело близится к благополучному исходу. Но никогда еще он так не ошибался. Общественный обвинитель, сообщил гражданину Морле клерк, слишком занят, чтобы принять его в этот и даже на следующий день.
Но и это был не конец. День проходил за днем, но высокопоставленный чиновник под тем же предлогом отказывался принять Кантэна. Обуздать нетерпение Кантэну помогала уверенность в том, что дата приезда во Францию исключала любые придирки, на основании которых его могли бы счесть эмигрантом. Но когда Общественный обвинитель наконец соблаговолил принять его, он осознал, насколько глубоко заблуждался. Впоследствии он горько винил себя за то, что не придал значения одному обстоятельству: аудиенция была назначена на двенадцатое сентября, а шестимесячный срок, предусмотренный для освобождения самовольных репатриантов от преследований, истек днем раньше.
Общественный обвинитель, гражданин Бенэ, принял Кантэна в комнате с высоким потолком, которую украшала мебель, вывезенная из особняка какого-то аристократа. Богато инкрустированные горки содержали в себе архив Общественного обвинителя, золоченые, обитые парчой кресла предназначались для посетителей великого человека, а сам великий человек в строгом черном платье и гладком парике с видом петиметра [...с видом петиметра... — Петиметр — пренебрежительное название модника, щеголя, пустого человека] сидел за письменным столом красного дерева с изогнутыми ножками, отделанным золоченой бронзой. Когда-то этот стол вполне мог стоять в Версале [Версаль — дворец в окрестностях Парижа, который с 1682 по 1789 г. являлся резиденцией королей Франции].
Как вскоре убедился Кантэн, гражданин Бенэ был одним из тех, кто, по словам Пюизе, богател на национальных бедствиях. Он не только сколотил огромное состояние, скупив за ничтожную цену имущество и земли эмигрантов, но и наживался, выступая подставным лицом тех, кто был способен или кого он мог заставить платить ему немалую мзду за услуги. Это был рябой морщинистый человечек с тонким вздернутым носом, почти безгубым ртом и хитро поблескивающими глазками.
Гражданин Бенэ принял Кантэна с благосклонной снисходительностью. Он выслушал его заявление и, с любопытством просматривая бумаги, признался, что уже наслышан о его деле.
— Однако досадно, — сказал он, — что вы прибыли днем позже. Закон столь же точен и прост, сколь милостив к лицам в вашем положении. Но он не допускает ни малейшего попустительства в отношении тех, кто его нарушает.
Кантэн возразил, что уже две недели, как он прибыл во Францию и десять дней живет в Анжере, что и может доказать, губы гражданина Бенэ расплылись в улыбке.
— Две недели! Всего две недели! Но ведь со смерти бывшего маркиза Шавере прошло уже целых шесть месяцев. Подобное промедление, позвольте вам заметить, едва ли свидетельствует о патриотическом рвении, о любви к стране, где вы родились, и о страстном желании вернуться на родину, которое должно гореть в груди каждого истинного француза. Республика, друг мой, снисходительна к своим заблудшим детям, и в наши благословенные дни равенства перед законом проявляет к ним такое же милосердие, как и ко всем остальным. Но существует предел, за которым снисходительность становится обыкновенной слабостью, а Республике непозволительно проявлять слабость.
Кантэн постарался скрыть отвращение, которое вызвала в нем громкоголосая напыщенность Общественного обвинителя — гражданин Бенэ обладал поразительно сильным для такого маленького человека голосом.
— Да будет мне позволено заметить, гражданин, что нами должна править буква закона, а не досужие домыслы по поводу наших чувств. Прибыв во Францию в пределах предписанного срока, я выполнил букву закона.
— Звучит вполне правдоподобно, — последовал мягкий ответ. — Но разрешите мне сказать вам, что плох тот блюститель закона, который, блюдя его букву, игнорирует дух. Однако я не стану настаивать на том обстоятельстве, что лишь благодаря исключительной терпимости Республики имения Шавере не были давно конфискованы и что смерть бывшего маркиза до вынесения ему приговора лишила нацию того, что ей по праву принадлежит. Я буду придерживаться буквы закона, к чему вы меня и призываете. Именно согласно ей за отсутствием претендента имения Шавере вчера стали национальной собственностью. Вы слишком поздно заявили о своих притязаниях.
— Только потому, что вы отказывались принять меня раньше. Революционный комитет подтвердит, что я обратился туда десять дней назад.
— И Комитет поставил вас в известность о том, что со своим обращением вам надлежит явиться ко мне. Соблаговолите поверить, — вновь загудел раскатистый голос, — что я занимаю весьма обременительную должность. Я перегружен работой и завален петициями самого разнообразного свойства. Я должен рассматривать их в порядке поступления и знакомлюсь с ними в тот день, когда они ложатся мне на стол. Вам следовало бы учесть это, а не откладывать возвращение во Францию до последней минуты. К сказанному позвольте присовокупить: вам, гражданин, повезло, что вас не обвинили в принадлежности к эмигрантам.
В Кантэне все кипело от гнева, но он понимал, что, дав волю чувствам, ничего не добьется от вкрадчивого негодяя, которого революция наделила неограниченной властью в этих краях, и поэтому постарался как можно спокойнее отвести выдвинутое против него обвинение в отсутствии патриотического рвения. Не следовало забывать о том, что состояние войны между Англией и Францией создавало огромные трудности для переезда из одной страны в другую. Время ушло на поиски их преодоления, но когда этого удалось достигнуть, события Термидора и перемены, вызванные падением партии Горы [Партия Горы (или монтаньяры) — самые радикально настроенные из членов Конвента; на заседаниях они занимали самые верхние скамьи, откуда и произошло их название], создали новые затруднения.
Общественный обвинитель выслушал гражданина Морле терпеливо и даже, — если на этом хитром лице вообще можно было хоть что-то прочесть, — с удовольствием.
— Без сомнения, события Термидора благоприятствуют вам, — признал он. — Они гарантируют терпимость со стороны властей, в которой еще месяц назад вам было бы отказано. И тем не менее, с юридической точки зрения все обстоит именно так, как я сказал. Вчера имения Шавере стали национальным достоянием. Здесь я ничего не могу изменить. Не в моей власти перевести назад стрелки часов. Но предложенные вами объяснения заслуживают участия. Отменить факт конфискации имений невозможно. Отныне они национальная собственность и будут проданы. Строго говоря, они подлежат продаже с аукциона. Однако в этом вопросе у меня есть свобода действий, дабы исправить ошибку, которая, как вы меня убедили, случилась не по вашей вине я готов оказать вам некоторое содействие.
