— Вы слишком строго меня судите, — пожаловался Кантэн.

— Вас, сударь? Я? — Мадемуазель де Шеньер вскинула брови. — У меня нет ни права, ни желания судить вас. Еще раз прощайте.

То был приказ более не задерживать ее. Несколько расстроенный Кантэн покорился, и хотя душа его болела, пока он провожал свою гостью вниз по лестнице и помогал ей сесть в экипаж, губы его изображали холодную официальную улыбку — под стать той, что застыла на устах мадемуазель де Шеньер.

Переезд через узкий пролив между Англией и Францией во все времена казался путешествием из одного мира в другой — так различались природа, нравы, язык, обычаи, одежда, архитектура, пища и прочие стороны жизни страны прибытия и страны отбытия. Но в 1794 году — или во II году Единой и Неделимой Республики — следы бурного политического водоворота, пронесшегося над Францией, еще более усугубляли это различие.

На обычном пакетботе [Пакетбот — небольшое судно, преимущественно речное, предназначенное для перевозки пассажиров] Кантэн переправился из Саутгемптона на остров Джерси [Джерси — остров в проливе Ла-Манш, территория Великобритании; расположен вблизи побережья Франции], откуда французское рыболовное судно доставило его в Сен-Мало [Сен-Мало — порт на северо-западе Франции, в Бретани], переименованные в Пер-Мало, поскольку небесную иерархию новый календарь Свободы изгнал из употребления столь же сурово, как и земную.

Когда Пер-Мало остался позади, вокруг открылась картина запустения и нищеты. По обеим сторонам большой Реннской дороги, по которой катила почтовая карета, перед глазами Кантэна проплывали запущенные парки, заросшие сорняками сады, брошенные замки — унылые свидетели того, как цвела эта земля под властью блистательного класса, о своей принадлежности к которому он недавно узнал. Еще более грустное впечатление производили мелькавшие то здесь, то там почерневшие руины некогда величественных особняков. По странной иронии судьбы Бретань, ныне считавшаяся одним из последних оплотов верности трону и алтарю, была одной из первых провинций Франции, которые особенно яростно восстали против старого порядка. Именно здесь, где пропасть между дворянами и простолюдинами была особенно глубокой и феодальное право особенно жестоко угнетало народ, блеснули первые вспышки революционной грозы. И здесь же дали суровый отпор, когда новый порядок попытался лишить бретонцев свободы вероисповедания, изгнал местных священников, заменил их чуждыми простым христианам отступниками-конституционалистами и объявил принудительный набор рекрутов.

Это послужило последним оскорблением для крестьян запада страны, которых даже голод не заставил отказаться от призрачной веры в покой и изобилие, столь щедро обещанных рачителями Свободы, Равенства и Братства [Свобода, Равенство, Братство — три основных принципа Великой Французской революции]. Они были готовы предоставить рекрутов по требованию Республики, но не для того, чтобы тех посылали на бойню неведомых сражений, а для защиты единственной свободы, которую оставил им Век Разума — свободы сохранить жизнь и спасти веру.

В годину бедствий они вновь обратились к своим Богом данным властителям, против которых они недавно восставали и которых осталось так немного.

Великое восстание запада Франции против Республики, по крайней мере в начале, подняли не дворяне, стремившиеся возродить порядок, позволявший им пользоваться всеми благами жизни, то было восстание крестьян, которые объединились в тысячные отряды и умоляли, а иногда — как в знаменитом случае с господином де Шареттом в Вандее — угрозами заставляли дворян возглавить их.

Именно эти отряды во главе с маркизом де Руэри и подчинялись теперь приказам графа де Пюизе.

Когда Кантэн прибыл в Бретань, многие из этих отрядов были временно распущены, и их участники в ожидании призыва к выступлению занимались обработкой полей. Однако другие продолжали оставаться под ружьем и, скрываясь в густых лесах, где республиканские войска не осмеливались охотиться на них, время от времени нападали на колонны республиканцев, чтобы пополнить запасы продовольствия и снаряжения. Сигналом к сбору у них служил крик совы — chat huant — отчего их и прозвали шуанами.

Однако Кантэн познакомился с ними несколько позднее. За сто миль пути из Пер-Мало до Анжера он не повстречал ни одного шуана. Благодаря барщине старого режима дороги, по которым он ехал, были гораздо лучше английских — единственное сравнение в пользу Франции. Повсюду в этой провинции он видел неприкрытую нищету, невозделанные или плохо возделанные поля, убогие деревни с домами без стекол, сложенными из грязной глины, в которых обитали полуголодные оборванцы, тупо глазевшие на почтовую карету, громыхающую по разбитой дороге. На полпути между Пор-Мало и Ренном на многие мили простиралась заболоченная пустыня, где цвел один можжевельник да изредка тянулся к небу одинокий каменный столб. Ближе к Ренну окружающая картина стала менее унылой. На полях появилось некоторое оживление. Работали в основном женщины, но даже самые молодые из них морщинистыми изнуренными лицами походили на старух.

Прибыв в Ренн, Кантэн остановился в прекрасной гостинице, в которой подавали отвратительную пищу, — скудость и нужда были пока что единственными зримыми плодами, принесенными Древом Свободы. Здесь, на огромной площади, которую некогда украшала статуя Людовика XV, он впервые увидел гильотину — красную, грозную, но праздную. Здесь же его замучили вопросами чиновники с кокардами и широкими поясами. Было заметно, что перемены, произошедшие после падения Робеспьера, приводят их в замешательство. Увидев бумаги Кантэна, они почувствовали явное облегчение.

Без каких-либо неожиданностей Кантэн, наконец, прибыл в Анжер — довольно большой город с каменными домами, черепичными крышами, несколькими площадями и прекрасным променадом над Сартом [...прекрасным променадом над Сартом... — Сарт — река во Франции], обсаженным ломбардскими тополями.

Он поселился в гостинце «Три голубя», которая одновременно служила почтой, и, следуя советам мистера Эдгара Шарпа, стал разыскивать брата своей матери, Пьера Ледигьера.

На пороге самого скромного дома на площади, которую ему указали, Кантэна остановила неряшливая экономка и сообщила, что гражданин Ледигьер два дня назад уехал в Нант. Экономка не знала, когда он вернется. В те дни никто не мог загадывать, что случится даже на следующее утро. В Нанте у гражданина Ледигьера много дел. Он уехал с двумя комиссарами, прибывшими из Парижа проверить ведение общественных дел. Стало известно о злоупотреблениях, чинимых в Нанте представителем по имени Карьер, ставленником этого чудовища Робеспьера. Все дела запущены, и гражданин Ледигьер вынужден помочь комиссарам в наведении порядка. Возможно, на это потребуется некоторое время.

Постепенно поток слов перешел в тонкий ручеек, и Кантэн сумел направить его в нужное русло, протянув экономке листок бумаги со своим именем и названием гостиницы, чтобы та отдала его гражданину Ледигьеру, когда тот вернется.

Теперь в распоряжении Кантэна оказалось больше времени, нежели он предполагал, ведь прежде чем предпринимать те или иные действия, ему приходилось дожидаться возвращения Ледигьера. Однако, хоть его и расстроило отсутствие того, на чью помощь он рассчитывал, молодой человек принял дерзкое решение самому отправиться в префектуру.

Через дверь, охраняемую парой сутулых национальных гвардейцев в полосатых брюках и синих мундирах, его ввели в обшарпанную комнату, где он был холодно встречен помощником префекта. Исполненный чувства собственного достоинства, молодой и не слишком опрятный чиновник остался сидеть за письменным столом, не сняв с головы конусообразной шляпы, украшенной трехцветной кокардой. Приняв вид, по его мнению, приличествующий представителю закона, он выслушал заявление Кантэна и движением руки отстранил протянутые ему бумаги.