– Болван, притворяется, будто не видит меня, – пробурчал Мегрэ, но тут же нахмурился: интересно, куда это его несет, уж не в Сент–Обен ли?

Поезд замедлил ход и остановился. Станция Ниор. На перроне, холодном и мокром, Мегрэ окликнул железнодорожного служащего:

– Скажите, пожалуйста, когда отходит поезд на Сент–Обен? – В двадцать семнадцать, с третьего пути.

Значит, у него есть еще полчаса. Мегрэ прогулялся в конец перрона в уборную, а затем прошел в буфет, выбрал один из многочисленных свободных столиков и тяжело опустился на стул. Придется коротать время в этом тускло освещенном зале. В другом конце, как раз против него, за таким же голым, без скатерти, столом уже сидел Кадавр. Он опять сделал вид, будто не замечает Мегрэ. Конечно, этого человека звали не так. Настоящее его имя было Жюстен Кавр, но лет двадцать назад кто–то окрестил его инспектором Кадавром, и с тех пор в уголовной полиции его никто иначе не называл. До чего же глупый вид был сейчас у Кадавра! Сидя с постной миной в своем углу, он вертелся и так и сяк, лишь бы не смотреть в сторону Мегрэ. Он знал, что Мегрэ его заметил. Тощий, бледный, с воспаленными веками, он был похож на тех мальчишек, которые на переменке томятся от скуки в одиночестве, злостью маскируя свое желание играть вместе со всеми. В этом был весь Кавр. А ведь он умный человек. Пожалуй, даже самый умный из числа тех инспекторов, которых знал комиссар. Кавр и Мегрэ были одного возраста, и если уж говорить по совести, то Кавр, пожалуй, образованнее и, останься он служить в полиции, разве не получил бы он звания комиссара еще раньше, чем Мегрэ? Но почему он с молодых лет выглядел так, будто уже тогда нес на своих худых плечах тяжесть чьего–то проклятия? Почему смотрел на мир с недоверием, словно в каждом видел своего заклятого врага?

– Инспектор Кадавр опять дал свой девятидневный обет…

Эту фразу некогда сплошь и рядом можно было услышать в уголовной полиции на набережной Орфевр. Чаще всего из–за какого–нибудь пустяка, а иногда и вообще без всякого повода Кавр становился вдруг молчаливым, настороженным, ну просто человеконенавистником. Мог неделю ни с кем не разговаривать, лишь изредка злорадно ухмылялся, словно раскрыл какие–то черные замыслы своих сослуживцев. Очень немногим было известно, почему Кавр так внезапно ушел из полиции. Мегрэ и сам узнал об этом не сразу, а когда узнал, то ему стало жаль Кавра. Кавр до безумия любил свою жену, любил страстно и ревниво. Это была опустошающая страсть не мужа, а любовника. Чем только пленила его эта вульгарная женщина, которая своими вызывающими манерами напоминала не то особу легкого поведения, не то плохонькую провинциальную актрису, мнящую себя кинозвездой? Но, как бы там ни было, именно из–за нее он совершил ряд серьезных проступков. Были вскрыты некрасивые денежные махинации, и однажды вечером Кавр, понурив голову, вышел из кабинета начальника. Через несколько месяцев стало известно, что на улице Друо, над филателистической лавкой, он открыл частное сыскное агентство…Пассажиры в буфете закусывали каждый в одиночку, окруженные тишиной и скукой. Мегрэ выпил кружку пива, обтер губы, взял свой чемоданчик и направился к выходу, пройдя метрах в двух от своего бывшего сослуживца. Тот пристально рассматривал на полу чей–то плевок. Небольшой состав, черный и блестящий от дождя, уже стоял на третьем пути. В купе старенького вагона было сыро и холодно, и Мегрэ сделал тщетную попытку плотнее прикрыть окно. На перроне бегали, суетились, хлопали дверьми – все это были настолько привычные звуки, что, и не видя, можно было представить себе, что там происходит. Раза три приотворялась дверь, и в купе просовывалась чья–нибудь голова. Все пассажиры одержимы одной манией–найти пустое купе. Увидев Мегрэ, дверь захлопывали. Когда поезд тронулся, Мегрэ вышел в коридор, чтобы поднять там оконное стекло: сквозило. В соседнем купе он увидел инспектора Кадавра. Тот сделал вид, что дремлет. Ну и пусть! Глупо обращать на это внимание! И без того вся история, связанная с его поездкой, достаточно нелепа. Поскорее бы стряхнуть это дело с плеч! В конце концов, какое ему дело до того, что Кадавр тоже едет в Сент–Обен? За окном была сплошная темень, иногда прорезываемая мигающим светом фонаря на обочине дороги, светом автомобильных фар или, что выглядело особенно таинственно и привлекательно, желтым квадратом освещенного окна…Судебный следователь Брежон, очень вежливый, застенчивый человек с манерами в духе девятнадцатого века, сказал Мегрэ:

– Мой зять Этьен Но встретит вас на вокзале. Я уже известил его о вашем приезде. Мегрэ посасывал свою трубку, и мозг его сверлила одна мысль: «Какого черта Кадавр тащится в Сент–Обен?» Мегрэ ехал в Сент–Обен, не имея официального поручения.

Следователь Брежон, с которым ему так часто приходилось вместе работать, прислал Мегрэ записку с любезной просьбой заглянуть к нему. Это было в январе. Больше недели в Париже шел беспрерывный дождь – как сейчас в Ниоре. Солнце не показывалось ни на минуту. В кабинете следователя на столе стояла лампа с зеленым абажуром. Пока Брежон говорил, то и дело протирая свои очки, Мегрэ думал о том, что и у него в кабинете стоит лампа с зеленым абажуром, но только абажур другой. У Брежона он был ребристый и напоминал дыню.

– …Мне, право, так неловко, что я потревожил вас… тем более не по делам службы… Присядьте, прошу вас. Присядьте… Возможно, вы знаете… Да, не угодно ли сигару?.. Так вот, возможно, вы знаете, что я женат на урожденной Лека… Впрочем, о чем я говорю, это же не имеет никакого значения… Да, так вот, моя сестра Луиза Брежон после замужества носит фамилию Но. Время было позднее. На улице прохожие, видя на фоне темного грозного здания Дворца правосудия свет в окне, наверно, думали, что там, наверху, решаются какие–то важные вопросы.

Надо сказать, что, глядя на плотную фигуру Мегрэ, его озабоченно нахмуренный лоб, и впрямь можно было заключить, что он весь во власти глубокого раздумья, и наверняка никто не догадался бы, какими мыслями в действительности занята его голова. Вполуха слушая сбивчивый рассказ следователя, Мегрэ с завистью сравнивал его абажур со своим и думал, что и ему неплохо бы обзавестись таким же.

– Понимаете, какова ситуация… Небольшой городок, почти деревня… Вы сами увидите… Люди оторваны от всего света… Недоброжелательство, зависть, беспричинная злоба… Мой зять–добрейший, простой человек… Племянница–сущее дитя… Если вы не возражаете, я выхлопочу вам отпуск на недельку… Благодарность всех моих родственников вместе с благодарностью того, тех, кто…

Вот так можно влипнуть в дурацкую историю. Ну и что же все–таки рассказал ему этот самый Брежон? Кстати, в нем самом все еще проглядывал провинциал: он без конца упоминал в разговоре своих родственников, произнося их имена с таким почтением, словно это были исторические личности. Его сестра Луиза Брежон вышла замуж за Этьена Но. И следователь добавил, будто речь шла о всемирной знаменитости:

– Вы понимаете, за сына Себастьяна Но!

А этот Себастьян Но был всего–навсего крупный скототорговец в Сент–Обене, маленьком городке, затерявшемся где–то среди болот Вандеи.

– Этьен Но по линии матери связан с самыми лучшими семьями…

– Отлично. Далее?

– Рядом с их домом – он стоит в километре от городка–проходит железнодорожная ветка Ниор – Фонтенэ–ле–Конт… Около трех недель назад один местный парень, впрочем, из довольно хорошей семьи, во всяком случае со стороны матери – она урожденная Пелько, был найден на полотне мертвым. Сначала решили, что это несчастный случай, и я до сих пор придерживаюсь того же мнения… Но потом поползли слухи… стали приходить анонимные письма… Короче говоря, мой зять сейчас в ужасном положении: его чуть ли не открыто обвиняют в убийстве этого парня… Он мне прислал письмо, но такое сумбурное! Чтобы хоть как–нибудь прояснить дело, я связался с прокурором Фон–тенэ–ле–Конта – ведь Сент–Обен юридически подчинен Фонтенэ. И вопреки ожиданиям узнал, что обвинения носят довольно серьезный характер и следствия, по–видимому, не избежать. Вот почему, мой дорогой комиссар, я взял на себя смелость по–дружески просить вас…