— Но… — начал было д–р Ботвинк.

— В конце концов, — продолжал сэр Джулиус еще громче, — как подчеркнула миссис Карстерс, мы там были. Мы видели, что произошло.

— Совершенно верно, — сказал д–р Ботвинк, — и как раз исходя из того, что я видел…

— Мы видели, что произошло, — повторил Джулиус с нажимом. — Не считая леди Камиллы и Бриггса, мы единственные свидетели. Я предполагаю в свое время поговорить с Бриггсом. Он скорее всего стоял так, что не мог многого заметить. Вам, миссис Карстерс, несомненно, представится случай обсудить дело с леди Камиллой. Никто не может опровергнуть то, что мы скажем. — Он посмотрел в упор на д–ра Ботвинка и продолжал: — Я, конечно, могу говорить только за себя, но я отчетливо помню, что видел, как мой кузен бросил что–то — что именно, я, конечно, могу только догадываться — в свой бокал непосредственно перед тем, как выпить.

— Как странно, что вы об этом сказали, сэр Джулиус! — подхватила миссис Карстерс. — Ведь я только что хотела сказать об этом сама. Следовало бы упомянуть об этом сразу, но мы все были так расстроены… а теперь я вспоминаю, что я видела–видела как раз то, о чем вы сейчас упомянули. Не забыть бы сообщить об этом сержанту Роджерсу.

Выпрямившись на стуле, д–р Ботвинк переводил взгляд с миссис Карстерс на сэра Джулиуса и обратно. Лицо его было лишено всякого выражения, и он долго выжидал, прежде чем заговорить.

— Понимаю, — сказал он. Последовала еще одна длительная неприятная пауза. — Понимаю, — повторил он. — Очень жаль, сэр Джулиус, но я не мастер лгать.

— Вот как! — Джулиус был воплощением справедливого негодования. — Это не то слово, которое я бы…

— Да. — Голос историка звучал язвительно и резко. — Это крайне не британское слово, не так ли? Мне следовало бы сказать… но какое значение имеет, какой именно красивый эвфемизм я употреблю? Вы хотите замять дело — вот к чему все сводится. Ну что ж, я не стану вам поперек дороги, хотя и помогать не обещаю. В конце концов, это не мое дело. Я не привык к английскому образу жизни. Втирайте на здоровье очки сержанту Роджерсу, если удастся. Однако я хочу вас предупредить, что он далеко не так глуп, как вам кажется.

Высказавшись, он встал и без всяких церемоний вышел из комнаты.

После его ухода наступила минута неловкого молчания. Потом миссис Карстерс пробормотала, не глядя на сэра Джулиуса:

— Как, по–вашему, он… он не подведет?

— Я думаю — нет, — уверил ее Джулиус. — Он ужасно надоедливый субъект, но он поймет. Ведь он сказал, что это не его дело. Ему нет смысла нам вредить.

— Надеюсь, что вы правы, сэр Джулиус. Должна сказать, что его поведение мне совсем не понравилось.

— Это еще цветочки. Знаете, до вашего прихода он прямо–таки намекал, что я убил Роберта, чтобы унаследовать титул! Это я–то, подумайте только! — Он невесело засмеялся.

— Это смехотворно, сэр Джулиус! В вашем–то положении. — Миссис Карстерс вторила его смеху. — И все же из этого можно заключить, что будут говорить всякие невежды. Вот почему так важно…

— Вот именно. Я не думаю, чтобы с Бриггсом могли возникнуть какие–нибудь затруднения. Предоставьте его мне. Что же касается Камиллы…

— Камилла, дорогая! — Дверь приоткрылась, и миссис Карстерс тут же вскочила. — А мы только что о вас говорили! Какая вы молодец, что сошли вниз, а я думала, что вы проведете весь день в постели.

— Что толку лежать в постели, если не можешь заснуть, — сказала Камилла сухим, ровным тоном. — Нет, спасибо, сэр Джулиус, я сама. Я хочу только тост и чего–нибудь выпить.

Она сидела за столом прямая, с белым окаменевшим лицом. По знаку миссис Карстерс сэр Джулиус встал и оставил обеих женщин наедине.

— Камилла, — начала миссис Карстерс мягко. — Мы с сэром Джулиусом как раз говорили, когда вы вошли…

— Вы говорили обо мне — знаю. Вы уже об этом упомянули. Сказать, что именно? Вы говорили, что Роберт обращался со мной по–хамски и если у кого и были основания его убить, так прежде всего у меня.

— Нет, нет, Камилла! Ничего подобного, даю вам слово.

— Но ведь это правда, не так ли? Я скажу вам еще кое–что, чего вы, вероятно, не знаете. Вчера вечером еще за две минуты до полуночи я желала, чтобы он умер, а теперь хотела бы умереть сама. Правда, глупо?

— Камилла, дорогая, вы не должны говорить об этом. Неужели вы не понимаете, как опасны подобные разговоры?

— Опасны? — повторила Камилла с горькой усмешкой.

— Если бы вы сказали нечто подобное сержанту, Бог знает, что он мог бы подумать.

— Я считаю, что он, наверно, склонен подозревать нас всех в самом плохом. Но мне уже все безразлично.

— Но вам не должно быть безразлично, Камилла, ради всех нас. Так вот, мы с сэром Джулиусом обсудили все и чувствуем, что мы на грани ужасной ошибки. Если б вы только могли нам помочь выявить подлинную правду об этом ужасном деле…

Голос миссис Карстерс журчал откровенно и убедительно, но по лицу Камиллы нельзя было догадаться, слушает она или нет.

В архиве этим утром было еще темнее, чем всегда, потому что узкие окна густо залепил снег, и даже холоднее, чем накануне; однако д–р Ботвинк вошел в него со вздохом облегчения. Он направился туда прямо из столовой, отчасти по привычке, отчасти, как он осознал, оглядевшись вокруг, по инстинкту, заставившему его искать убежища от ужасов и осложнений настоящего в том единственном мире, который для него является совершенно реальным.

Вздохнув с облегчением, он закрыл за собой дверь. Как он быстро убедился, здесь ничего не тронули. Сержант Роджерс, очевидно, не распространил свои поиски на этот отдаленный закоулок дома. Его бумаги лежали точно так, как он их оставил. На письменном столе еще белел неразборчивый документ, который он принялся вчера расшифровывать в тот момент, когда Бриггс позвал его к чаю. Вспомнив об этом, д–р Ботвинк горько усмехнулся. Вчера! Неужели это было так недавно? Он пожал плечами. Вчерашний день уже был историей, и притом историей безобразной и подлой. Он был не более реальным и не менее отдаленным, чем та дата, когда появился на свет вон тот трудоемкий манускрипт. Быть может, будущий историк найдет, что вчерашний день заслуживает исследования и увековечения, но он в этом сомневался. Сержант Роджерс мог бы написать его историю, если б сумел; он же — д–р Ботвинк — предпочитает восемнадцатый век.

Д–р Ботвинк посмотрел на часы. Меньше чем через полчаса он должен присоединиться к остальным гостям в комнате лорда Уорбека, чтобы пройти через эту тягостную церемонию праздничного поздравления. Хочешь не хочешь, отказаться было невозможно. Значит, для какой–либо серьезной работы времени не останется. Все–таки раз уж он здесь, можно опять проглядеть документ. Может быть, прочитав еще несколько фраз, он убедится, что эта бумага не представляет никакого интереса. Стоит попытаться. Он отведет на это четверть часа, самое большее двадцать минут… Он уселся за стол, зажег настольную лампу, тщательно протер очки и придвинул к себе пожелтевший листок.

Как ни хорошо он был знаком с чудовищным почерком третьего лорда Уорбека, какое–то время он не мог разобрать этих неряшливых каракуль. Он бросил бы свое занятие, если б какое–то шестое чувство не подсказывало ему, что упорствовать стоит. Наконец из сумбура чернильных закорючек вырисовалось сначала имя, потом дата. Имя было хорошо знакомо каждому изучающему историю, но до тех пор никогда не попадалось д–ру Ботвинку в бумагах дома Уорбеков. Возможно было — и даже похоже, — что в соединении с этой именно датой оно могло привести к важному открытию. С чувством растущего возбуждения д–р Ботвинк с новыми силами склонился над работой. Вооруженный лупой и равными образцами почерка третьего лорда Уорбека, он постепенно продвигался вперед. Мало–помалу весь выцветший документ ожил и приобрел смысл. И в конце концов д–р Ботвинк разобрал его вплоть до последней буквы. Он тщательно прочел и перечел его, а потом, достав ручку, принялся старательно его переписывать.