— А какое отношение к этому имеет Библия, позвольте спросить?

— Я имел в виду историю Сусанны и старцев, которую такой опытный полицейский, как вы, должен был бы знать[66].

— Знаю, — коротко ответил Роджерс.

Некоторое время он молчал. Д–р Ботвинк с видом дискутанта, отстоявшего свою точку зрения, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и стал обводить глазами заставленные книжными полками стены библиотеки. Вдруг его глаза остановились на одной точке прямо за левым плечом сержанта. Он пристально смотрел на это место, и на лице у него появилось живейшее любопытство; но, когда Роджерс обернулся, чтобы узнать, что же так заинтересовало историка, он не увидел ничего, кроме уставленной книгами полки, не отличающейся от других полок в библиотеке ничем, кроме абсолютно неинтересных названий на корешках.

— Доктор Ботвинк! — сказал Роджерс громко.

Историк виновато вздрогнул.

— Прошу извинить меня, — сказал он. — Я на секунду отвлекся. Вы, кажется, сказали…

— Вы видели это раньше?

Сыщик достал откуда–то скомканный обрывок папиросной бумаги. Когда он осторожно расправил его у себя на колене, внутри оказалось несколько белых кристалликов. Д–р Ботвинк надел очки и внимательно рассмотрел их.

— Нет, не видел, — произнес он медленно. — А что это такое?

— Это мне скажет химик, если мне удастся отдать их на анализ.

— Так. А покуда я предполагаю, что неразумно было бы проверять эти кристаллы по–любительски и уж тем более на вкус. Позвольте спросить: где это было найдено?

— Под карточным столом.

— Понимаю. Это, конечно, согласуется с…

— С чем?

— С тем, что кто–то — сам ли мистер Роберт или кто–нибудь другой — высыпал содержимое этой бумажки в бокал мистера Роберта, когда бокал стоял на карточном столе. Если это был кто–то другой, то так как мы во все глаза глядели, что он выделывал у окна, это легко можно было сделать незаметно. Но если он сделал это сам… Скажите, сержант, неужели нам нужно ломать эту комедию дальше?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вы не верите, так же как и я, что этот несчастный субъект покончил с собой. Неужели человек, как бы он ни был пьян, сначала публично заявит, что он сейчас объявит важную новость, а затем примет яд, не успев огласить ее? Это чушь. Вы не задали мне ни одного вопроса о том, что произошло прошлой ночью, и это может объясняться только тем, что вы уже опросили других присутствовавших и таким образом разрушили смехотворный сговор между сэром Джулиусом и остальными. Вы просто проверяли меня, чтобы удостовериться, участвую ли я в этом сговоре или нет. Разве не так?

— Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, доктор Ботвинк.

— Как вам угодно. Но на один вопрос мне очень хотелось бы получить ответ, потому что он меня озадачивает. Узнали ли вы, какую новость мистер Роберт собирался объявить, и если да, то в чем она состоит?

— И этого я вам не скажу.

— Жаль. Знай это, я, пожалуй, смог бы вам помочь, а я, поверьте, рад был бы вам помочь, если бы мог. Ну что же, сержант, хотите задать мне еще какие–нибудь вопросы?

— Еще два вопроса, сэр, и потом я больше не стану вас беспокоить в ближайшее время. Вы сказали мне, когда я к вам зашел, что у вас назначена встреча с лордом Уорбеком. Зачем вам эта встреча?

— На это легко ответить. Это, собственно, не встреча в точном смысле слова. Просто за завтраком Бриггс сообщил мне, что его светлость пожелал сегодня утром принять всех гостей у себя, чтобы поздравить их с праздником. Учитывая то, что мы были в курсе случившегося, а он нет, встреча эта должна была быть довольно мучительной, но я не собирался уклоняться от нее.

— Но ведь вы не видели лорда Уорбека сегодня утром?

— Конечно, нет.

— Ни до завтрака, ни после?

— Разумеется, нет! Даже такой иноземец, как я, сержант, понимает, как неуместно навещать английского джентльмена до завтрака. А после завтрака, уверяю вас, я прошел прямо в архив и оставался там до вашего прихода. А почему вы спрашиваете?

— Кто–то, — ответил Роджерс мрачно, — побывал у его светлости после того, как Бриггс подал ему завтрак, и до того, как он вернулся за подносом.

На это д–р Ботвинк ничего не сказал. Брови его вопросительно поднялись, а рот округлился в изумленное «о»!

— Кто–то, — продолжал сыщик, — сообщил ему о смерти сына. Когда Бриггс вернулся за подносом, он нашел его в состоянии полнейшей сердечной слабости.

— И он, бедняга, умер?

— Нет, еще жив, но только–только. Не могу сказать ни того, доживет ли он до тех пор, когда мы сможем достать врача, ни того, сможет ли врач что–либо сделать для него. Сильно сомневаюсь в этом.

— Так! — сказал д–р Ботвинк тихо, как бы про себя. — Этого и следовало ожидать. Да, я нахожу это очень логичным. А ваш второй вопрос, сержант?

— Я хотел только узнать, что в этой комнате так заинтересовало вас, на что вы смотрели?

— Рад, что вы меня спросили. Я сказал, что хотел бы вам помочь, не так ли? Так вот, я смотрел на книгу, которая навела меня на мысль, возможно, и не лишенную значения. Я смотрю на эту книгу и сейчас.

Д–р Ботвинк встал и подошел к книжной полке в противоположном углу комнаты.

— Вот эта книжка, — сказал он, приложив палец к томику в зеленом переплете, — «Жизнь Уильяма Питта»[67], сочинение лорда Розбери. Слабая работа, но отнюдь не поверхностная. В ней говорится о Питте–младшем, знаете, о втором сыне великого члена палаты общин. Вам следовало бы прочесть ее, сержант.

— Спасибо, сэр, — сказал Роджерс сухо. — Сейчас меня интересует смерть Роберта Уорбека, а не жизнь Уильяма Питта.

— Это немного выходит за рамки моего периода, — невозмутимо продолжал д–р Ботвинк, — и поэтому я не стыжусь признаться, что не могу указать вам точной даты, но я думаю, что это произошло в 1788 или 1789 году. Во всяком случае, в книжке Розбери вы ее найдете. Но понимаете, важно не то, что произошло в этом году, а то, чего не произошло. Вот что действительно было важно. Как с собакой у Шерлока Холмса ночью[68]. Вам не интересно, сержант Роджерс? Вы думаете, что я просто играю свою роль рассеянного профессора? Жаль, жаль! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах, чтобы вам помочь. Разрешите уйти?

Полнейшая тишина окружала старый дом. Не было даже слабого ветерка, который поколебал бы густой туман, нависший над погребенной под снегом местностью. Глядя из высокого окна в спальне лорда Уорбека, Камилла Прендергест видела перед собой мир, в котором сама жизнь словно остановилась, — мир бесформенный, бесцветный и, по всей видимости, безграничный. Трудно было поверить, что за этим пустым, безжизненным пространством жизнь идет своим чередом, что по оживленным морским путям вдоль берегов корабли осторожно пробираются во мраке или бросают якорь, тревожно окликая друг друга хриплыми сиренами; что по всей Англии наперекор морозу и снегу мужчины и женщины собрались, чтобы весело провести Рождество. Еще труднее было представить себе, что эта полная изоляция кратковременна, что она мимолетная причуда природы и что через несколько дней, а может быть, даже и часов, она исчезнет и Уорбек–холл и все, что в нем произошло, станет пищей ненасытного любопытства внешнего мира.

Она вздрогнула и, отвернувшись, окинула взглядом комнату. За исключением тиканья часов на камине, здесь все было также неподвижно и безмолвно, как и снаружи. Лорд Уорбек лежал на постели, и лицо его было едва ли не белее подушки, а дыхание таким слабым, что пододеяльник у рта почти не шевелился. Так он пролежал все утро, лишенный дара речи и без сознания, изолированный от окружающих людей, которые и сами были отрезаны от мира. Когда Бриггс доложил, в каком состоянии он нашел лорда Уорбека, Камилла согласилась посидеть с ним так же, как соглашаются побыть с покойником, потому что ни она и никто другой не в силах были ему помочь.