— Простите, сэр?

— Меня занимает вопрос: доживем ли мы все до этого времени?

— Что–о, сэр?

— Я вижу, что шокировал вас, Бриггс. Но в делах такого рода надо рассуждать здраво. Если по дому ходит отравитель, не вижу оснований, почему бы ему не пустить яд в ход еще раз? В конце концов условия для этого здесь идеальные.

Дворецкий ничего не ответил. Он обозревал накрытый к завтраку стол, и похоже было, что это занятие его целиком поглотило. Он неторопливо поправил вилку, которая и без того лежала в полном согласии со своим соседом, и потом, как будто заторопившись, тихо спросил:

— Я вам еще нужен, сэр?

— Мне? Совсем нет, Бриггс. Хотя в такое время, разумеется, неприятно быть одному. Вы со мной не согласны? Но мне не следует отвлекать вас от ваших обязанностей. Вы, наверное, заметили, что я еще не начинал завтракать. Я подожду, пока подойдет кто–нибудь из гостей. Лучше иметь свидетелей на случай, если произойдет что–нибудь непредвиденное.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

— Я хочу сказать вот что, Бриггс: жизнь, которую я имел несчастье прожить, сделала меня чересчур подозрительным. Ясно, что вы по натуре своей не подозрительны, иначе вы бы не торопились уйти.

— Не понимаю вас, сэр.

— Вы меня удивляете! Что ж, если говорить напрямик… предположим, что кто–нибудь, ну, скажем, сэр Джулиус — разумеется, только для примера, — выпив этот превосходный кофе, умер бы от цианистого калия. Это было бы крайне неудачно для нас обоих — для вас, так как вы приготовляли кофе, и для меня, потому что я оставался здесь наедине достаточно долго для того, чтобы иметь возможность положить в кофе смертельную дозу. Каждый из нас оказался бы в неприятном положении, которое вынуждало бы его защищать себя, обвиняя другого. Впрочем, авось до этого не дойдет, и я готов пойти на риск, если и вы готовы.

Бриггс встревожился и, некоторое время поколебавшись, наконец сказал:

— Я останусь здесь, пока кто–нибудь не придет, сэр.

— По–моему, вы поступаете разумно, Бриггс. Так как вам известно, что сегодняшний завтрак совершенно безвреден, значит, вы гарантируете безопасность гостям — во всяком случае, на один завтрак. Надеюсь, что кто–нибудь из них скоро сойдет. У меня уже стало посасывать под ложечкой. — Д–р Ботвинк улыбнулся, довольный своим знанием английского просторечия, и прошелся по комнате. — Не желаете ли выпить со мной кофейку, Бриггс? Это поможет нам скоротать время, и мы будем, так сказать, присматривать друг за другом.

— Благодарю вас, сэр, я уже позавтракал час назад.

— Не сомневаюсь, но еще одна чашка кофе вам не повредит, уверяю вас.

Дворецкий покачал головой.

— Вряд ли это пристойно, сэр, — сказал он.

— Понимаю. Дворецкий не должен в присутствии гостей прикасаться к чашке кофе, даже когда дом отрезан из–за заносов, даже на следующее утро после убийства. Ну, тогда подождем других. Кстати сказать, наверное, к завтраку выйдут еще только двое? Леди Камилла, без сомнения, останется в постели.

— Нет, сэр. Леди Камилла, как мне сказала горничная, решила встать.

— В самом деле? У этой молодой женщины есть мужество и сил больше, чем кажется на первый взгляд. А лорд Уорбек? Мне следовало спросить о нем раньше. Он сегодня на ногах или даже сходит?

— Его светлость завтракает в постели, сэр. Мне кажется, что он не собирается сегодня вставать.

— Вполне понятно. Но по крайней мере он завтракает. Это свидетельствует о восхитительном хладнокровии. Значит, он не совсем сражен новостью?

— Он… он еще ничего об этом не знает, сэр. Я не упоминал о… о том, что произошло прошлой ночью.

— Право, Бриггс, ваше самоустранение кажется мне более чем человечным. Но вы, пожалуй, просто ответите мне, что английскому дворецкому не полагается упоминать при хозяине о чем–либо, касающемся жизни и смерти.

— Совсем не в этом дело, сэр, — ответил Бриггс, и в голосе его послышалась необычная теплота. — Если кто–нибудь на свете имеет право говорить его светлости о таких вещах, то полагаю, что это я. Но дело в том, что, когда я собрался было сказать… когда я увидел, как его светлость лежит, истомленный и слабый, но по–своему довольный, увидел, как приветливо он улыбнулся, когда я вошел с подносом… Ну, просто у меня не хватило духа.

Если д–р Ботвинк и был растроган явным волнением дворецкого, он ничем не выказал этого.

— Вон оно что! — сказал он удивленно. — А при всем том, Бриггс, я не подумал бы, что вы трус. Выходит, что его светлость пожелал вам счастливого Рождества, как я только что намеревался пожелать вам, и вы ответили ему тем же?

Бриггс кивнул, не говоря ни слова.

— Это, наверное, был для вас трудный момент. Но все равно надо смотреть в лицо тому факту, что рано или поздно, а придется ему об этом сообщить. Он ведь, без сомнения, будет ждать, что сын зайдет к нему утром.

— Да, сэр, — сказал Бриггс хрипло. — Он действительно велел мне просить всех гостей после завтрака подняться к нему, чтобы пожелать им… — голос у него задрожал, — чтобы поздравить их с праздником, сэр.

Историк вздохнул:

— В таком случае похоже, что сообщить ему эту новость придется тем, кого в английском парламенте так нелогично именуют «Комитетом всей палаты»[62]. Что ж, чем больше народу, тем лучше.

Как бы в подтверждение его замечаниям тут же в комнату вошел сэр Джулиус. Под глазами у него были мешки и порез от бритья на подбородке.

— Доброго утра, сэр Джулиус, — вежливо сказал д–р Ботвинк.

— И вам тоже. И вам, Бриггс. Что у вас на завтрак?

— Яичница и копченая лососина, сэр Джулиус. Есть и овсянка, если вам угодно.

— Не переношу ее. Все в порядке, Бриггс, вы свободны. Я обойдусь сам.

— Слушаюсь, сэр Джулиус.

Если кто в Уорбек–холле и относился подозрительно к еде, то только не министр финансов. Он щедро наложил с буфета еды в свою тарелку, поставил ее на стол, сел спиной к окну и принялся есть. Д–р Ботвинк со вздохом облегчения последовал его примеру, усевшись напротив него.

Историк был хорошо знаком с обычаями англичан, и поэтому его не удивило, что его сотрапезник занялся завтраком, не показывая ни словом, ни жестом, что он не один. Однако понемногу молчание стало подавлять его все больше и больше. Д–р Ботвинк размышлял над тем, почему же этот завтрак кажется ему куда мрачнее других завтраков, съеденных в таком же молчании прежде. Может быть, причина была в отсутствии газет, которыми закрываются, как ширмой, от соседа? Или в жуткой тишине пустого мира за окном? Или на него подействовали происшествия минувшей ночи, сознание того, что за этой дверью, в нескольких ярдах от них, лежит труп? Каков бы ни был ответ, ему было бы любопытно узнать, действительно ли сэр Джулиус так поглощен едой, как это кажется, или же он сознает напряженность момента.

В конце концов Джулиус сам ответил ему на этот вопрос. В тот момент, когда д–ру Ботвинку начало казаться, что сэр Джулиус так и не произнесет ни слова, он, начав мазать маслом тост, вдруг остановился, сурово посмотрел на своего соседа, откашлялся и сказал тоном обвинения:

— Доктор Ботвинк, вы иностранец.

— Вынужден это признать, — ответил историк с полной серьезностью.

— Естественно, что вы не вполне знакомы с нашими обычаями, нашим обиходом, нашим образом жизни.

— Совершенно верно. И впрямь, хоть я и прожил в этой стране уже несколько лет и даже осмелился написать о ней одну или две книги, я до сих пор поражаюсь своей неосведомленности в тех трех областях, которые вы назвали. Я предполагаю, что это три совершенно разные вещи? — добавил он. — Знания у меня такие смутные, что сам я счел бы эти слова синонимами.

Джулиус нахмурился. Этот упрямый чужестранец чересчур умничал.

— Не в этом суть, — сказал он сурово. — Я хочу объяснить вам вот что: несчастное событие, свидетелями которого мы были минувшей ночью, ни в коей мере не типично для нашего английского образа жизни. Собственно говоря, его можно назвать всецело неанглийским. Мне особенно тягостно сознавать, что в такой момент здесь присутствовал иностранец. Ни за что на свете я не хотел бы, чтобы вы вообразили, будто это постыдное событие является чем–то обычным. Это случай из ряда вон выходящий.