Она встала, подошла к кровати и наклонилась над неподвижной фигурой. Ей показалось, что лицо его стало еще бледнее, а дыхание еще слабее, но трудно было что–либо сказать определенно, настолько слабо теплилась в лорде Уорбеке жизнь. Хорошо еще, что он был жив. Она пристально смотрела на тонкие изможденные черты, потом отвернулась. В эту минуту за ее спиной тихо открылась дверь и вошел Бриггс.

— Как его светлость? — спросил он.

— Как будто без перемен, — ответила Камилла. — Как вы думаете, Бриггс, долго еще так протянется?

— Не могу вам сказать, миледи, — ответил дворецкий тем же ровным, спокойным тоном, каким он ответил бы на любой вопрос, касающийся домашних дел. — Я пришел доложить, — продолжал он тем же тоном, — что подам завтрак через четверть часа.

— Я не хочу есть.

— Позвольте заметить, миледи, нам всем надо поддерживать свои силы. Я думаю, что вам все–таки нужно покушать.

— Ну тогда пришлите мне чего–нибудь сюда. Я не могу оставить его светлость в гаком состоянии одного.

— Осмелюсь сказать, миледи, что вам надо подумать и о себе. Вам нельзя оставаться целый день взаперти. А чтобы оставить его светлость одного, об этом и речи нет. С ним будет сидеть другое лицо, я договорился.

Одиночество обострило чувствительность Камиллы. Она заметила несколько необычную интонацию Бриггса — что в другое время пропустила бы мимо ушей — и живо переспросила:

— Другое лицо? Кого вы имеете в виду? Кого–либо из слуг?

— Не то чтобы из слуг, миледи. Здесь моя дочь, и она готова сменить вас на это время.

— Ваша дочь? Как странно, Бриггс, я совсем забыла, что вы человек семейный. Где она?

— В коридоре, за дверью, миледи. Смею вас уверить, что на нее вполне можно положиться.

Первый раз губы Камиллы сложились в слабую улыбку.

— Иначе она вряд ли была бы вашей дочерью, — сказала она. — Я хотела бы ее видеть.

Бриггс подошел к двери и немедленно вернулся.

— Моя дочь Сюзанна, миледи, — сказал он.

— Здравствуйте, — сказала леди Камилла тоном, чуть–чуть преувеличенно вежливым, каким хорошо воспитанные женщины обычно разговаривают с теми, кто ниже их по общественному положению.

— Здравствуйте, — ответила Сюзанна. В ее тоне послышался глухой вызов, и Бриггс неодобрительно щелкнул языком, заметив, что она не добавила «миледи».

Сама не сознавая почему, Камилла вдруг почувствовала, что эта девушка к ней относится враждебно. Это вовсе не была та девушка, которую она ожидала увидеть. Перед ней стояла женщина, в поведении которой чувствовались затаенный вызов и недоброжелательство. Она собиралась поздороваться со вновь пришедшей и уйти, но что–то побуждало ее остаться и выяснить, что же кроется за этим выражением лица — и вызывающим, и одновременно испуганным. Это была странная сцена. Не говоря уже о приличиях, на всех троих действовало, что они находятся в комнате тяжелобольного, и поэтому они говорили приглушенными голосами, из уважения к ничего не видящему и ничего не слышащему больному.

— Мы ведь раньше с вами не встречались? — спросила Камилла.

— Нет, не встречались.

— Вы живете не здесь?

— Нет. Я приехала день–два назад.

— Понимаю. Вы хорошо скрывали ее, Бриггс.

— Папа не хотел, чтобы знали, что я здесь.

Бриггс начал было что–то говорить, но Сюзанна опередила его:

— Рано или поздно все равно узнают, папа. Почему не сейчас?

Камилла недоуменно переводила взгляд с одного на другого.

— Не понимаю, о чем идет речь, — пробормотала она. — О чем узнают?

— Пожалуйста, не обращайте на нее внимания, миледи, — вмешался Бриггс, явно расстроенный. — Не надо мне было позволять ей приходить сюда. Если б я только знал… Сюзанна, тебе не велено было разговаривать с миледи таким образом.

— Я имею право разговаривать, как мне нравится. Больше того, я имею право быть здесь, — упорствовала Сюзанна. — А это не всякая может про себя сказать.

— Сюзанна! — возмущенно воскликнул Бриггс. — Ты говорила мне, что будешь сидеть тихо, пока его светлость…

— Не прерывайте ее, Бриггс, — сказала Камилла высокомерно. — Я хочу докопаться до сути. О каком праве вы говорите?

Сюзанна пошарила у себя в сумке, и в руке у нее оказалась сложенная в несколько раз бумага.

— Вот о каком, — отрезала Сюзанна и сунула бумагу в руку Камилле.

Камилла медленно развернула бумагу. Медленно прочла. Потом так же неторопливо сложила и отдала Сюзанне. Выражение ее лица не изменилось, а голос, когда она заговорила, был ровно настолько приглушен, насколько полагается в комнате больного.

— Благодарю вас. Очень жаль, что никто не знал этого раньше. Для многих это изменило бы все. — Обратясь к Бриггсу, она добавила: — Ваша дочь совершенно права. Она имеет право находиться здесь. Я позавтракаю внизу.

Сюзанна открыла рот, но, прежде чем она успела что–либо сказать, леди Камилла вышла из комнаты. Она держала голову высоко, и по ее лицу никто бы не догадался, какой удар ее гордости нанесло это датированное прошлым годом свидетельство о браке между Робертом Артуром Перкином Уорбеком, холостяком, и Сюзанной Анной Бриггс, девицей.

Бриггс молча посмотрел Камилле вслед. Когда она ушла, он напустился на Сюзанну.

— Да знай я, что ты так забудешься, дочка, я бы ни за что не позволил тебе прийти сюда, — упрекнул он ее.

— А с чего бы это мне не сказать ей, раз мне хочется? — сказала его дочь заносчиво и в то же время как бы обороняясь. — Чем я хуже ее? Не такая же, что ли?

— Нет, дочка, — ответил Бриггс торжественно. — Выйди ты замуж даже за самого знатного человека в стране, ты все едино ей неровня, и не стоит делать вид, что это не так.

— Не в средние века живем, папа. Только оттого, что она из благородных…

— Только оттого, что она из благородных, — твердо повторил Бриггс, крепко придерживаясь своих устаревших убеждений. — Ты не сумела бы вот так, как она, выйти из комнаты, хоть век этому учись. Она выше тебя, Сюзанна, что бы она ни сделала.

— Ну, она… — загорячилась Сюзанна, но запнулась, когда до нее дошел смысл слов, сказанных отцом. — Что ты хочешь сказать? — прошептала она испуганно. — Папа, неужели ты хочешь сказать, что это она бросила ему то самое в бокал?

— Ничего я не хочу сказать — просто потому, что мне нечего сказать. Я сказал мистеру Роджерсу, что это было самоубийство, а поверил он мне или нет, не знаю. Говорю тебе, не твое это дело. Пусть им занимаются те, кого оно касается. Твое положение от того, как это произошло, не изменится. — Он посмотрел на часы. — Мне пора идти, — сказал он. — Я сейчас пришлю тебе сюда поднос с едой. Сиди смирно возле постели и дай мне знать, если его светлость… если что–нибудь случится. Ты не принесла с собой шитья или чего–нибудь, чем заняться?

— Найду чем, — ответила Сюзанна, доставая из своей сумки прибор для маникюра. — Ногтями займусь. А чудно! — добавила она, усаживаясь в кресло. — Сколько времени я хотела попасть к его светлости и вот — на тебе! Я сижу здесь, в его комнате, а все уже кончено, и только еще шум идет. Бедный старик! Он был славный, правда?

— Славный — не то слово, дочка.

— Мне думается, он бы ладил со мной, если бы Роберт поступил как надо. Просто совестно, что я не могу ему рассказать. И чудно вышло! Ты старался его оберечь, а он так и не узнал про то, что только и могло бы его порадовать. А сэру Джулиусу ты скажешь, папа? — добавила она.

Бриггс покачал головой.

— Пускай он называет себя социалистом, а я голову прозакладываю, что для него это будет удар, — заметила Сюзанна. Эта мысль, по–видимому, привела ее почти в хорошее настроение, и, когда отец ушел, она мирно занялась своими ногтями.

Сэр Джулиус в это время находился в библиотеке. Он вошел туда, едва д–р Ботвинк ушел, да так стремительно, будто ждал этого за дверью. Он застал сержанта Роджерса развалившимся в кресле; сержант курил свою самокрутку и задумчиво глядел на классические бюсты, стоявшие на книжных шкафах. Когда министр финансов вошел, он машинально встал.