Ещё до того, как решилась поездка Якушева за границу, «Трест» через Романа Бирка получил важное сообщение из Ревеля от представителя Врангеля — Щелгачева.

«Сегодня ко мне явился прямо из Сербии жандармский полковник Самохвалов, направленный представителем ОРА (Объединения русской армии) из Парижа. Работа этой организации заслужила полное одобрение Врангеля. Врангель заинтересовался деятельностью „Треста“ и направил ко мне, как своему представителю в Эстонии, Самохвалова. Последний сообщил мне, что у ОРА имеются свои резиденты на советской территории. По мысли Врангеля, допускается возможность подчинения резидентов „Тресту“, однако „Трест“ должен принять представителя Врангеля, назначенного по соглашению с „Трестом“.

— Речь идёт о «совместной» работе «Треста» с организацией белогвардейцев, — сказал Артузов, — дело серьёзное. Мы тем самым подходим к Врангелю. Но принять представителя Врангеля опасно. Господа из МОЦР поднимут вокруг него шум и возню, могут проболтаться. И, чего доброго, придётся арестовать его, это их спугнёт. А с другой стороны, соблазнительно подойти к Врангелю и его силам.

Решили, что упускать эту возможность нельзя. Ответили, что «Трест» согласен оказывать некоторую помощь ОРА, но окончательное решение по этому вопросу будет вынесено после личною свидания представителей белогвардейцев с представителями «Треста» в Париже. Желательно, чтобы ОРА частично взяло на себя расходы по содержанию Щелгачева в Ревеле.

Это добавили для правдоподобия.

У Якушева было немало дел перед отъездом. Стауницу он сказал, что командировка весьма кстати, она продлится месяц. За это время надо установить прочную связь «Треста» с Высшим монархическим советом, с ОРА, то есть с Врангелем, и возможно, даже удастся добиться аудиенции у великого князя Николая Николаевича.

Стауниц был поражён:

— Какой, однако, размах!

— Вы остаётесь в своей группе один. Ртищев в Петрограде. Будьте осторожны, после этой истории с Игорем надо быть вдвойне осторожным. На всякий случай подготовим всеподданнейший адрес великому князю, — если удастся, вручу сам или перешлём… Ещё одно: эту несчастную Зою отправим куда-нибудь в провинцию. Где она живёт? Я должен её увидеть. Девчонка напугана — будет молчать. А вам — впредь урок.

Накануне отъезда Якушев отправился на Большую Бронную, там он разыскал дом, квартиру, где жила Зоя. Ему открыли, и ещё в коридоре он услышал звуки фортепьяно. «Что-то знакомое… Шопен», — подумал он, прислушался и постучал. Его не услышали. Он отворил дверь и увидел узкую комнату с одним окном, пианино, тахту и стол. В углу сидела старая женщина и что-то вязала. Все правда, как рассказывала Зоя. Увидев его, Зоя перестала играть.

— Играйте, — сказал Якушев, — я люблю эту вещь. Этюд цис моль Шопена, не правда ли?.. Играйте…

— Да, вы это любите? — Она продолжала играть и сыграла до конца. Старая женщина, видимо смущённая приходом незнакомого человека, вышла в коридор.

— Прекрасно, сколько в этом мечтательности, чистоты, поэзии. Музыка — вот ваш путь, милая девушка… Прямой и единственный. Теперь вот что… Я уезжаю. На месяц.

Он положил на стол пакет:

— Здесь рекомендательное письмо директору консерватории из Комиссариата просвещения и немного денег. Все будет хорошо. До свидания. Желаю вам счастья.

Она проводила его и сказала:

— Все было сои… Страшный сон. Игорь… И все, что он мне внушил… Я проснулась…

И впервые на лице девушки мелькнула улыбка.

Бирк оправдывал доверие ГПУ. Переписка между Артамоновым, Щелгачевым и Якушевым наладилась. Колёсников получал от Бирка пакеты, приходившие с дипломатической почтой, и передавал Якушеву. Внешний вид пакетов и шифровок показывал, что они побывали в руках чиновников эстонского министерства иностранных дел и в штабе эстонской армии. Видимо, там не очень доверяли эмигрантским организациям, да и трудно было верить русским монархистам, которые все ещё считали Эстонию Эстляндской губернией.

— Между прочим, о стиле ваших писем, — заметил Старов. — Все эти «уповая» и «повергая к стопам» хороши в меру, но не надо пересаливать. Надо дать понять, что «Трест» работает в советских условиях и невольно поддаётся стилю, принятому у нас.

В вагоне было холодно, он был старый, его трясло и мотало.

Якушева клонило ко сну, он засыпал и пробуждался от холода и снова возвращался к мысли о том, что он, после всего пережитого, вновь едет за границу. Утром он будет на границе, там контроль паспортов. Потом Рига, и ему предстоит встреча с людьми, которые недавно действительно были его единомышленниками.

Теперь он думал о них — «они», а ведь ещё не так давно это было для него «мы». То, что ему доверили Дзержинский, Артузов, Пилляр, Старов сложную задачу — проникнуть в Высший монархический совет, — довершило перемену во взглядах. Якушев думал о монархистах «они», «они», то есть враги, и это после всего, что он пережил и передумал. Он понимал трудность задачи — не все же в белой эмиграции так легкомысленны, как Артамонов, не все ослеплены ненавистью к Советам, как какой-нибудь Щелгачев. Якушев понимал, что ему придётся столкнуться и с опасными противниками, к тому же видевшими в каждом приезжем из России агента ЧК.

Две ночи в вагоне были почти бессонными. Якушев размышлял, как повести себя с первой встречи. Артузов и Пилляр правы — надо держать себя независимо, не поддакивать, а вступать в спор, показать себя представителем мощной подпольной организации, заговора, за которым стоят десятки, сотни влиятельных, самоотверженных заговорщиков. «Они хотят вам верить и поверят, — говорил Артузов накануне отъезда Якушеву, — для эмигрантов сильная подпольная организация внутри Советской страны — это козырь. „Трестом“ можно козырять перед иностранцами, да и все иностранные разведывательные отделы штабов тоже пожелают поставить на эту карту…»