Вернувшись в ноябре 1926 года в Москву, Власов сообщил:

Мария Захарченко вернулась в Москву вместе с Власовым. В Париже, у Кутепова, она продолжала интриговать против Якушева и Потапова. Стауница она рекомендовала с лучшей стороны: «Настоящий человек, активный, энергичный, жаждет деятельности».

Она привезла личное письмо Кутепова Стауницу:

«…Много слышал о вас как о большом русском патриоте, который живёт только мыслью, чтобы скорее вырвать нашу родину из рук недругов… Задуманный нами план считаю очень трудным. Для его выполнения следует подыскать людей (50-60 человек). Ваш Усов».

Речь шла о террористическом акте большого масштаба, который произвёл бы ошеломляющее впечатление за рубежом и послужил бы сигналом к мятежу.

С осени 1926 года, как было условлено во время переговоров Кутепова с Якушевым, в Россию стали прибывать деятели эмиграции для участия в террористических актах. Прибыли офицеры Дроздовской дивизии Сусанин, Коринский, Андреев — все парижские шофёры из «Союза галлиполийцев». Приехали они с ведома «Треста». Поместили их в Ленинграде, чтобы изолировать от Марии Захарченко и Радкевича. Сусанин настаивал, чтобы ему поручили разведывательную работу. Этим типом пришлось заняться основательно. Его свели со Старовым. Самая внешность Старова — коренастый, хмурый, говорил так, что в его словах чувствовалась воля, упорство, — производила впечатление. Старов превосходно разыгрывал роль убеждённого контрреволюционера-монархиста. Сусанин доверился ему, рассказал, что работал в Сюртэ, парижской тайной полиции, и ему известно, что в советском учреждении в Париже работают тайные агенты Сюртэ.

Эти сведения были очень важными.

Сусанин со своей жаждой деятельности был опасен, но Коринский и Андреев проявляли вялость. Это устраивало «Трест». Кутепов хвастал, что у него есть свои люди в России.

Опаснее всего было настроение «племянницы». Возвратившись из Парижа, она заговорила о том, что Якушев ведёт двойную игру. На квартире Стауница происходили долгие разговоры по поводу работы «Треста».

Мария Захарченко ходила из угла в угол, курила, содрогалась от нервного возбуждения. Стауниц слушал её, мрачно уставившись в пол.

— Я тебе говорю: Якушев ведёт двойную игру, для меня это ясно как день.

— Двойную игру? С кем же он связан? Неужели с ГПУ?

— С кем-нибудь из оппозиционеров!

— Он не так глуп, чтобы, создав «Трест», подчинить его Троцкому. Оппозиционеры его используют и вышвырнут. Вернее всего, он работает на себя. Он мыслит себя руководителем восстания, будущим премьер-министром, это вернее.

— Хорошо! Но почему же он медлит? Почему сдерживает наших людей?

— Ты опять о терроре?

— А ты разве против? — Она остановилась и, закусив губу, смотрела на Стауница неподвижным взглядом, в упор. В этом смертельно-бледном лице, в расширенных зрачках было что-то пугающее и гипнотическое, подавляющее волю человека. Стауниц понял, почему Гога Радкевич смотрел на неё преданными глазами верной собаки.

— Кто тебе сказал, что я против террора? О терроре мы поговорим после… Надо разобраться в Якушеве. Ты сама говорила, что он твёрдо верит в падение советской власти. Мне кажется, что он просто не считает нужным ускорять события, и знаешь почему? Потому что рассчитывает, что за это время сойдут на нет претендующие на власть эмигрантские зубры и «Трест» все возьмёт в свои руки. С Кутеповым он думает сговориться, Якушев нужен Александру Павловичу для внешних сношений…

— А мы должны сидеть сложа руки? Нет, милый!

Она вдруг бросилась к нему и схватила за плечи:

— Ты что же? Его оправдываешь?

— Сумасшедшая! С какой стати? Я не из тех, кого устраивают бесконечные оттяжки. Ты, кажется, меня узнала. На кой черт я занимаюсь коммерческими комбинациями, превращаясь в нэпмана? Нужна мне моя контора на Болоте! Или игра в карты по ночам! Ну, коммерческие комбинации — куда ни шло. Ты, знаешь, это хорошо маскирует меня от ГПУ. Но, честно говоря, я просто не знаю, куда девать энергию! Что меня ждёт, даже в случае удачи переворота? Якушев! Он — на коне! Он создал «Трест», он его душа.

— А ты?

— Я — за кулисами. Я ни на что не могу рассчитывать. Я не государственный деятель, самое большее, на что я могу надеяться, — это должность начальника тайной полиции, да и меня вытеснит старый полицейский волк Климович.

— Какая скромность! Если хочешь знать, ты должен руководить «Трестом», а не этот питерский чиновник Якушев. И я это говорю не потому, что ты мне по душе. Я умею оценивать людей, несмотря ни на что! Я спрашиваю тебя — ты против террора?

— Подожди… Представим себе, что покушения и диверсии не удались, не вызвали восстания. Всегда надо предвидеть неудачу, тем более что Гучков лгун и никаких газов нет. Скрыть участие «Треста» невозможно, чекисты перевернут все вверх дном и найдут ниточку, которая ведёт к такой большой тайной организации. Это чудо, что мы до сих пор существуем. Тогда Якушев должен будет уйти в подполье, а ничего для ухода в подполье не подготовлено. Он это знает и потому против террора.

Она все ещё шагала из угла в угол, потом остановилась. По телу её прошла судорога. «Тигрица, — подумал Стауниц, — такая кого хочешь застрелит, не задумается».

— Слушай, — наконец сказала она, — может быть, ты рассуждаешь умно и верно, но я так больше жить не могу!.. Что, если перехитрить Якушева, готовить покушение с его ведома, а самый момент держать в тайне или сказать Якушеву в последний момент, тогда все станет ясно, он окажется перед дилеммой: или идти с восставшими, или показать себя предателем.

Она села рядом, жарко дыша:

— Ты — настоящий человек! Ты должен руководить всем, именно ты! Так я говорила Кутепову в Париже. Ты поедешь в Париж и возьмёшь все в свои руки. Для начала поедешь с Потаповым и Якушевым. Они представят тебя как одного из главных в «Тресте», потом мы их отодвигаем, и остаёшься ты.

Так протекали часы в разговорах, строились планы. Стауниц до сих пор обо всем добросовестно докладывал Якушеву, но теперь у него было неспокойно на душе. Он анализировал поведение Якушева: если вдуматься в его действия, то похоже, что Якушев старается парализовать активность «Треста». Неужели он связан с кем-нибудь из оппозиции? Нет, не похоже. Он ярый монархист. Выход есть в поездке в Париж, пока существует «окно», а там развязаться с Захарченко и заодно с «Трестом», раствориться, исчезнуть где-либо в Южной Америке. И там ведь есть эмигранты… С деньгами можно скрыться где угодно. Надо добыть тысячи две-три фунтов на первое время… И Стауниц решился на одну комбинацию, которая была относительно безопасной, как ему казалось, и могла дать эту сумму. О жене и дочери он не думал. Но незаметно для себя Стауниц все более попадал под влияние Марии Захарченко и оказывался на положении презираемого им Гоги Радкевича. На этот раз он оставил мысль о бегстве за границу: ещё верил — сможет сделать карьеру после переворота, о котором мечтала Мария Захарченко.