Накануне отъезда Зубов провёл весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.

— О чем ты думаешь, Алёша?

— Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.

— Мамаша что… С папой плохо. Неужели…

Она не договорила.

— Что говорят врачи?

— Говорят, стар… Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придётся уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алёша.

— А может быть, меня оставят при штабе.

— Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? — спросила она и понимающе посмотрела на него.

Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:

— Еду на юг, привезу тебе фруктов.

На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях «конспирации». Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое:

— Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.

— А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.

— Дурак Подушкин, чернильная душа.

— А правда, что вы сами «ставили» подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?

— Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.

— А что «не все»?

— Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича — великого князя. Ставили эсеры — северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского.

— Ну и что?

— Повесили. Не Левского, конечно, а тех… семерых. А Щегловитова даже в Петербурге в то время не было.

— Так. Тоже наградили? Ваших?

— Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом «Михеевым»: это была женщина, некая Зинаида Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде — наградные двести рублей.

Зубов курил и думал: «Вот я бы тебя, гада, охотно под колёса сунул, да нельзя…»

Он зевнул:

— Я думаю, пора спать.

В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале.

Кузен пришёл красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул.

— Что случилось? — спросил Зубов.

— Дурацкая история. Я разыскивал одного человека.

— Какого?

— Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем — мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка «Анюта». Я имел сведения, что он в Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов.

— На кой черт он вам понадобился?

— В нашем деле такой тип пригодится. Зашёл к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал: «Анюта, узнаешь?..»

— Ну и что ж?..

— Он в меня молотком пустил… Я удрал.

Зубов молча глядел на Баскакова.

— Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта «Анюта» если не убьёт вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру.

— Так сразу и ехать?

— Немедленно.

Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана.

Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск.

«Анюту» арестовали через месяц. Он оказался видным агентом-провокатором, повинным в гибели многих людей, и дал важные показания о монархической группе в Крыму.

Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителями «Треста», намечалось на конец марта 1927 года.

Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова ещё раньше, по первым годам революции.

Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьёзнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К.Джерома и О.Генри.

Менжинский не очень хорошо себя чувствовал, когда к нему пришёл Потапов. Несмотря на просьбу Потапова не подниматься, Вячеслав Рудольфович встал, пошутив насчёт вечной молодости Николая Михайловича, и перешёл к делу:

— Мы посоветовались и решили придать совещанию «Треста» с Кутеповым сугубо военный характер. Таким образом, Якушев не поедет в Хельсинки, поедете вы, как начальник штаба «Треста», и один товарищ, по фамилии Зиновьев, как представитель флота. Покорнейше прошу вас, Николай Михайлович, взять на себя эту нелёгкую миссию.

Потапов подумал, как неожиданно звучит в устах руководителя такого учреждения «покорнейше прошу».

— В последних полученных «Трестом» письмах Кутепов настаивает на том, чтобы приехал Стауниц-Опперпут. Но вы знаете, что это нежелательно. Вам придётся дать объяснение, почему Стауниц не поехал: совещание чисто военное, идёт, мол, вопрос о сроке военного выступления. Придётся встретиться в Хельсинки и с известной вам Марией Захарченко. Она выедет вслед за вами. Зная вас, Николай Михайлович, я уверен, что вы сумеете её осадить. А её пожелал видеть Кутепов. Вы имели случай знать лично генерала Кутепова в своё время?

— Не имел случая, но знаю, что это за человек: мне много о нем рассказывал Якушев.

— Уязвимое место у Кутепова — Врангель. По отношению к Врангелю советую вам держаться позиции грустного недоумения: как это барон мог допустить распад белой армии? Посеял рознь между верными слугами отечества! Посетуйте на образ жизни Врангеля — чересчур роскошный, контраст с жалким положением офицеров. Между прочим, полезно будет беседовать с Кутеповым как с будущим «главнокомандующим» вооружёнными силами России, а себя мыслите как начальника штаба. Срок выступления оттягивайте, есть много причин, чтобы не спешить. Они, мол, вам известны, а ему нет. Теперь о терроре: всеми мерами старайтесь скомпрометировать идею террора, ссылайтесь на то, что даже такому специалисту, как Савинков, когда он был во главе боевой организации эсеров, террор ничего не дал.

Менжинский подумал немного и продолжал:

— Надо сказать, что существование «Треста» несколько затянулось. В конце концов, они же не считают ОГПУ слепым учреждением. Оно не может проглядеть такую солидную контрреволюционную организацию. Так долго «Трест» мог сохраняться только благодаря соперничеству между эмигрантскими организациями и разочарованию иностранных разведок в эмигрантах. Иностранцы делают ставку на так называемые внутренние силы. Но и господа иностранцы, которым нужны чисто шпионские сведения, тоже их не получают. Мы бы могли однажды сделать вид, что «Трест» провалился, что мы, так сказать, его поймали. Но вслед за этим последуют попытки усилить террор. Нам будет труднее сдерживать Кутепова и кутеповцев. У нас достаточно сил, чтобы ловить их и обезвреживать, но ещё лучше, если мы будем действовать на них изнутри, сеять мысли о вреде, никчёмности террора. Пусть их молодцы играют на балалайках в ресторанах Парижа. Мы им в этом не будем мешать. И наконец, маннергеймовская разведка попробует от вас выведать разные военные секреты. Ну вот, вы напустите им тумана, я в этом уверен. Мне кажется, что «Трест» почти изжил себя. А как вы думаете?