Дать определение понятию «нация» — это одна из наиболее важных и вызывающих больше всего эмоций задач, которые стоят перед миром в грядущие десятилетия; и существенным является сохранить национальный контроль над определенными видами деятельности, а не дать им возможность быть чрезмерно локализованными или, напротив, глобализованными. Однако слепой трайбализм (межплеменная вражда) или национализм являются и опасными, и регрессивными. А когда они связаны с понятием о расовом или религиозном превосходстве, они порождают грубое насилие или репрессии.

В Советском Союзе, где этнические пристрастия потрясали само государство, они часто связаны и с экологическим, и с религиозным фундаментализмом. Экологические проблемы нередко использовались, чтобы возбудить этнические чувства и направить их против Москвы. В Ташкенте движение «Бирлик», которое начало свою деятельность с блокады строительства электронного предприятия, приобрело оттенок исламского фундаменталистского движения.

Еще большее значение имеет то, что растущие требования этнических меньшинств в балтийском регионе, в Армении, Азербайджане, Грузии и других частях Советского Союза, выступающих за автономию или независимость, приводят к пробуждению этнических настроений среди доминирующего русского населения. Историк Пол Джонсон, говоря о Толстом, описал русский национализм словами, которые хорошо применимы и сегодня. Это, говорит Джонсон, «дух шовинизма, убежденность в том, что русские представляют собой особую расу, с уникальными моральными качествами (воплощенными в крестьянстве) и особой ролью, которую Бог предназначил им в этом мире»[459].

Эта позиция выражается в своей крайней форме в нынешней антисемитской и направленной против иностранцев организации, называемой «Память»; она насчитывает 30 филиалов по всей стране и только в Москве в нее входит 20 тыс. человек; она имеет тесные связи с армией и КГБ, и ее поддерживает бюрократия среднего звена. Некоторые широко известные писатели и деятели культуры входят в эту организацию. Сегодня «Память», стоящая перед лицом уголовного преследования за разжигание ненависти, напоминает черносотенное движение, которое организовывало погромы в начале нашего столетия в царской России.

«Память» и сходные с ней группы изображают себя самих как интересующихся исключительно сохранением старых памятников или восстановлением окружающей среды, но на самом деле их целью является восстановление того же общества, основанного на сельскохозяйственном труде, которое превозносят «зеленые» фундаменталисты[460]. Некоторые говорят о реставрации царской монархии, связанной с православной религией.

Подобно Шонхуберу[461] в Германии, который отрицает антисемитизм, но повторяет ложь о евреях, характерную для гитлеризма, «Память» говорит о своей невинности, но выпускает исключительно опасные диатрибы против «Международного сионизма и франкмасонства», а ее члены угрожают погромами.

Манифест «Памяти» клеймит всех тех, кто «уничтожал наши церкви, храмы, монастыри и могилы национальных героев нашей матери-родины», и тех, кто «довел экологию нашей страны до катастрофы». Он призывает к массовому возвращению к земле: «Покончим с этими гигантскими городами!», — и к возрождению «деревенского жителя, пахаря, столетиями проверенного порядка».

И в этом случае мы опять видим, что этническая ксенофобия явно связана с религиозным фундаментализмом и экологическим средневековьем — и все они находятся в упаковке Темных веков.

Это — легко воспламеняющаяся конвергенция сил, которая может взорваться прямо в лицо демократии, где бы они ни оказались вместе. В самом худшем случае она вызывает в памяти образ какого-нибудь расистского или племенного, экофашистского религиозного государства — наиболее эффективного средства для подавления прав человека, свободы религии, а также частной собственности.

Такое государство, по-видимому, трудно себе представить — за исключением, однако, тех случаев, когда оно может быть следствием невероятных кризисов и трагедий, экоспазмов, сочетающих в себе экологические катастрофы с обширными экономическими кризисами, террором и войной.

Но необязательно воссоздавать в уме самый плохой вариант сценария, чтобы продрогнуть до костей. Нет необходимости в таких движениях или в их конвергенции, чтобы захватить власть в государстве с целью грубого ограничения или устранения какой-либо одной формы демократии, которая и так достаточно хрупка, даже в странах с высокими технологиями, поскольку она все в большей степени не стыкуется с вновь возникающим обществом и его экономикой.

Правительства, находящиеся под контролем или сильным влиянием со стороны экстремистов, которые навязывают свой особый сорт религии, экологии или национализма, не считаясь с демократическими ценностями, не могут долго быть демократическими.

Система производства материальных ценностей, распространяющаяся сейчас по всей земле, содержит в себе большие возможности для демократии. Как мы видели, она впервые превращает свободу высказывания из политического «товара» в экономическую необходимость. Однако, поскольку старое индустриальное общество вступает в свою последнюю стадию, создаются силы, действующие в противоположном направлении, которые могут разрушить и демократию, и выбор направления развития экономики.

Для того чтобы сохранить и возможность развития, и демократию, политические системы должны перейти на новую стадию, как это происходит и в самой экономике. От того, как будет встречен этот грандиозный вызов, зависит, к чему приведет окончательное смещение во власти, которое уже очень близко, — к защите или же закабалению отдельного человека.

В предстоящей нам эре метаморфоз власти основная идеологическая борьба будет идти не между капиталистической демократией и коммунистическим тоталитаризмом, а между демократией XXI в. и мракобесием Темного XI в.

Немногие изменения во власти в мирное время были так драматичны, как те, которые последовали за быстрой дезинтеграцией некогда монолитного советского блока. Внезапно огромная власть, сосредоточенная в Москве в течение почти полувека, переместилась обратно в Варшаву, Прагу, Будапешт, Бухарест и Берлин. За несколько коротких, наполненных драматизмом месяцев «Восток» раскололся.

Второй сдвиг сопровождал распад так называемого Юга. МРС, или «менее развитые страны»[462], никогда не были в состоянии сформировать подлинно объединенный фронт перед лицом индустриального мира, несмотря на усилия, которые начались еще на Бандунгской конференции в Индонезии в 1955 г. В 70-х годах в ООН постоянно можно было слышать рассуждения об общих потребностях Юга. Были запущены программы обмена технологиями «Юг-Юг» и другие формы сотрудничества. Были организованы кампании за пересмотр условий торговли между Севером и Югом. Власть переместилась. Но не так, как надеялся представитель объединенного Юга.

Вместо этого произошло разделение МРС на отдельные группировки с весьма отличающимися потребностями. Одна состоит из ужасающе бедных стран, все еще в основном зависящих от крестьянского труда периода Первой волны.

Другая группа включает такие страны, как Бразилия, Индия и Китай, которые являются в действительности крупными промышленными державами, или странами Второй волны, но обременены огромным населением и все еще пытаются избавиться от наследия доиндустриального сельского хозяйства. Наконец, есть такие страны, как Сингапур, Тайвань и Южная Корея, которые реально завершили индустриализацию и быстро внедряют высокие технологии Третьей волны. Если власть в Восточном блоке раскололась, то же можно сказать о власти так называемого Юга.