Дослушав до конца эту тухлую историю, друзья облегченно вздохнули и уже сами в ожидании вожделенной свободы рванули к входной двери.

Но велеречивый хозяин, самодовольно гоготнув, продолжил:

– Послушайте, я одну забавную вещь вспомнил! Про метро, про метро, – заметив нетерпеливое движение Андрея, поспешил заверить Вилетарий. – Когда шла реставрация «Маяковской», мне удалось в верхний вестибюль пробраться. Там как раз полы разобрали. Слеги проложили, рабочие по ним ходят, а внизу бухгалтерия филармонии. Сидят женщины, как ни в чем не бывало по клавиатуре стучат, документы распечатывают, чай пьют…

Когда друзья уже вышли из подъезда, Макс остановился и снова взялся было за ручку двери:

– Слушай, хоть он нам чуть пуговицы не поотрывал, придется вернуться. Я хочу у этого чудо-историка телефоны физиков взять. Надо бы и с ними поговорить.

– Только не сегодня! – запротестовал Андрей. – И возвращаться не за чем. У тебя телефон есть: позвонишь, узнаешь. Я жрать хочу, как собака. Время два часа, а я, между прочим, еще не завтракал.

– Я, между прочим, тоже.

– Ну, вот.

Макс нехотя поплелся за Андреем.

В вагоне метро Шахов хотел врубить плеер и уже вытащил наушники, но Кривцов его остановил:

– Погоди! Лучше скажи: ты этому Вилетарию веришь?

– В чем?

– Ну, в том, что астральная фотография действительно существует?

Шахов пожал плечами:

– А фиг его знает! – И снова попытался пристроить в уши наушники.

– Да достал ты уже со своей музыкой! – в полный голос прикрикнул на друга Макс и потянул наушники к себе.

– Это ты уже достал со своими дебильными фотками! – не остался в долгу тот. – Чего ты от меня-то хочешь? По-моему, Вилетарий нас только больше запутал. – И уже примирительно: – Информации сегодня получили выше крыши. Надо все переварить.

В этот момент женский голос объявил очередную остановку. Из последних сил борющийся со сном Макс скосил на друга осоловевшие глаза:

– Раз ты у нас такой наблюдательный и сообразительный… Вот станции объявляет то мужской, то женский голос. Как, по-твоему, есть в этом логика?

Андрей задумался.

– А-а-а, не зна-аешь, – с блаженной улыбкой протянул Макс. – А логика есть. Станции, идущие от центра, объявляет тетка, а к центру – дядька. На Кольцевой по часовой стрелке – дядька, против часовой – тетка. Это для тех, кто плохо видит, чтоб ориентировались. Сермяжная правда в этом есть: женщины по большей части спешат домой, а мужики – по делам…

Надев наушники, Андрей послушал любимого Тимберлейка и неожиданно для себя понял, что нынче эта звезда стиля R’n’B дико его раздражает. Макс сидел с закрытыми глазами, голова моталась из стороны в сторону. Сочувственно подставив другу плечо, Андрей уперся затылком в стекло и смежил веки. Перед его мысленным взором тут же встало лицо Кати.

Шахов о Кате знал все. Или почти все. Во всяком случае, больше, чем кто бы то ни было. С первого по одиннадцатый класс они сидели за соседними партами. Кривцов и Шахов на второй в первом ряду, Гаврилова – через проход. С рождения жили в соседних домах. А еще Катя, ее привычки, особенности характера, поступки были главной и чуть ли не единственной темой для разговоров, которые Шахов вел с бабушкой бывшей одноклассницы Натальей Сергеевной. Их посиделки на кухне стали традицией уже после того, как Андрей, Макс и Катя закончили школу. Сама Катерина этих разговоров-чаепитий не то что не одобряла, но и не поддерживала. Перекусив за общим столом, забирала вазу с фруктами и уходила в свою комнату – почитать или «послушать музон»… Наталью Сергеевну внучкины закидоны беспокоили, но старушка тешила себя надеждой, что с годами (читай: с замужеством, обзаведением детьми) все пройдет.

Андрей приоткрыл глаза и поднес к ним левое запястье. Четырнадцать двадцать три. Катерина трудится в поте лица. До конца ее рабочего дня еще шесть с половиной часов. Если между клиентками был перерыв, наверное, уже отобедала: ошпаренными кипятком помидориной и огурцом, яйцом вкрутую и шиповниковым чаем из термоса. Это в том случае, если успела собрать себе обед. Могла и не успеть – и теперь сидит голодная. Есть то, что девчонки приносят из кулинарии, – салаты, рыбу в кляре, пирожки – она не станет ни за что на свете.

От транспорта Катя не зависит, потому что добирается до салона, где работает мастером маникюра, пешком. За двадцать минут. Но встает всегда не позже семи. До восьми проветривает квартиру, в любое время года и при любой погоде открывая все двери-окна и устраивая сквозняк. А сама запирается в стерильной ванной, выливает на дно душевой кабины три колпачка «Белизны» и, ожидая, пока хлорка поубивает всех микробов, тщательно намыливает руки. Три раза. Затем, смыв остатки «Белизны» вместе с истребленными бактериями, встает под душ. Завтракает Катерина заваренным с вечера в термосе настоем шиповника и ржаными хлебцами из вакуумной упаковки. В восемь пятнадцать начинает выходить из дома. Этот процесс у нее занимает не меньше двадцати минут. Сначала, глядя на стоящий в железном противне утюг, она пять раз (чтобы не сбиться, ей приходится загибать пальцы) повторяет: «Утюг выключен», потом идет в ванную – проверить краны, затем перемещается на кухню, где находятся сразу три представляющих особую опасность объекта: электроплита, кран над раковиной и удлинитель-«пилот», который на время Катиного отсутствия должен быть отключен. Потом Катя ставит квартиру на охрану. Перед тем как набрать на висящем возле входной двери пультике шифр, она еще раз обходит свое жилище с проверкой. Но это не всегда помогает. Бывает, уже спускаясь в лифте, вдруг замирает от ужаса. Ей приходит в голову, что она плохо проверила утюг. И Катя возвращается. Снимает квартиру с охраны, бежит в комнату, пять раз повторяет: «Утюг выключен», снова набирает на пультике шифр, закрывает дверь, подходит к лифту и спохватывается, что плохо помнит, как выглядела четверть часа назад плита, все ли ручки были в правильном положении… Раньше, когда сигнализация была завязана на телефон и каждый раз, ставя квартиру на охрану и снимая с нее, хозяйке приходилось звонить на пульт, у Гавриловой с сотрудниками ВО регулярно случались конфликты. Но месяц назад она наконец обзавелась новой, автоматической системой, и теперь могла возвращаться сколько угодно.

Катя боится всего: пожара, воров, затопить соседей, попасть в неловкое положение перед чужими людьми, высоты, темноты, толпы, замкнутого пространства, смертельных болезней. А начало череде ее фобий положил страх перед метро. Он родился давно, когда Катя училась в пятом классе…

Однажды вечером ее мама не вернулась с работы. До глубокой ночи Наталья Сергеевна обзванивала знакомых, а потом, заглянув в комнату внучки, сказала: «Маму отправили в командировку – она не успела нам об этом сообщить».

Всю следующую неделю, прибегая после уроков домой, Катя кричала с порога: «Мама не приехала?» Наталья Сергеевна качала головой: нет еще. И сразу принималась расспрашивать, что задали на дом, похвалила ли ее учительница, не обижали ли мальчишки. Из того, что бабушка не хотела говорить о маме, Катя сделала вывод: баба Ната сердится, что командировка затянулась.

В воскресенье утром девочку разбудил звонок в дверь. Катя подскочила на кровати, решив, что вернулась мама. Но, прислушавшись к раздававшимся из прихожей голосам, поняла: бабушка разговаривает со своей племянницей Любой, которая неожиданно приехала к ним из своей Рязани. Впрочем, неожиданным визит родственницы был, кажется, только для Кати. Пока тетя Люба шелестела у порога плащом, бабушка несколько раз повторила: «Спасибо, Любочка, что откликнулась… приехала. Ты не представляешь, как мне тяжело…» Катя потихоньку выбралась из-под одеяла и, стараясь не шуметь, подошла к кухонной двери, за которой баба Ната и тетя Люба продолжали начатый в прихожей разговор. «Вот увидишь, найдется. Ну, не бывает так, чтобы человек просто вышел из дому и исчез. Не в глухом лесу живете – в Москве. Обязательно найдется – живая и здоровая», – твердила как заведенная тетя Люба, но уверенности в ее голосе не было. А баба Ната плакала и жалобно повторяла: «Ведь уж девять дней прошло, целых девять дней, а ни слуху ни духу…» Катино сердечко больно сжалось: значит, бабушка говорила неправду, ни в какую командировку мама не уехала… Девочка стояла не дыша, стараясь не пропустить ни слова. «Последний раз Надюшу видели в прошлую пятницу, утром, когда она спускалась в метро. – Наталья Сергеевна постаралась взять себя в руки и теперь говорила почти спокойно. – Женщина, которая на станции газетами торгует, по приметам опознала: и пальто описала, и шапочку, и сумку. Говорит, запомнила, потому что Надя долго вниз спуститься не решалась: подойдет к турникету, назад вернется. И так раза три. А потом будто в воду кинулась: карточку в щель – и бегом. И все, больше ее никто не видел. Ни на выходе из станции, около которой ее работа, ни в самом институте. Вроде, получается, спустилась в метро, а оттуда не вышла». – «А вы узнавали, – уточнила тетя Люба, – из метро никого в тот день в больницу или еще куда не доставляли?» – «Неужто?! – возмутилась бабушка. – И начальнику метрополитена звонила, и в милицию, и в „Скорую“! И не раз! Как в воду канула».