— Ты же знаешь, меня к этому готовили.

Фишер обошел комнату и остановился в нескольких шагах:

— То есть, ты у нас сам по себе смертельное оружие? Отлично, убедил.

Что это — эгоизм, показной мачизм? На самом деле не поэтому он сделал такой выбор. И даже не потому, что никогда не бросал роботу на полпути.

Зак растратил свое отрочество даром. Младший ребенок в семье, он нарывался на неприятности, прогуливал занятия. Постоянно проклинал родителей, до тех пор пока те не погибли в автокатастрофе. Тем вечером отец решил поднять себе настроение как обычно — выпивкой. Перебрал, сел за руль и убил себя и мать. Глубоко в душе Зак понимал, что прожил каждый день, стараясь искупить ошибки мужчин своей семьи. Его способ очистить фамилию. У брата не получилось, и вся ответственность легла на него. Зак годами видел перед собой одну единственную цель, стремился к ней.

Он отступил, только когда повстречался с Фишером. И даже тут все было обманом. Возможно ли вернуть его доверие?

— Речь уже не о моей жизни, а о гораздо большем.

Фишер прислонился к стене:

— Вот только не надо выступать передо мной, словно я новобранец или журналист.

Но ведь все равно правда.

— Это моя работа, Фишер.

— Я для тебя тоже был работой.

Зак шагнул к нему, но остановился, давая возможность отступить.

— Мы оба лгали. Все эти месяцы.

— Оба? Ты считаешь, наши поступки равнозначны?

Зак уперся рукой в стену над плечом Фишера.

— Ты ведь на самом деле не инженер.

— Не я подснял тебя в баре по заданию. — Фишер стукнул его в грудь. — Меня привлек этот парень. — Еще один удар. — Я хотел жить с этим парнем. — Фишер опустил руку. — Теперь-то я знаю, что ты манипулировал мной и моими чувствами. По заданию Стейши, Елены. Кто там еще тебе приказывал?

Слова ударили сильнее кулака, сметая все на своем пути.

— Нет, все не так. Между нами все было по-настоящему.

— Хорошо сказано, но расскажи кому-нибудь другому.

Заку показалось, что даже если их запрут здесь навечно, он все равно не сможет убедить Фишера. Но нужно хотя бы попытаться.

— Между нами все было по-настоящему.

— Думаешь, я тебе поверю?

Зак решил зайти с другой стороны — ему больше нечего терять. Даже достоинство куда-то испарялось, когда дело касалось Фишера. Если понадобится, он станет на коленях ползать, умолять…

— Милли.

— Что?

Как будто он не понял.

— Так звали твою мать.

— В моем досье прочитал, или Елена рассказала? — Фишер оттолкнул Зака и отошел от стены. Остановился в пяти футах. — Поздравляю, ты не перепутал имя моей настоящей покойной матери с именем моей покойной матери из легенды.

Зак опустил голову и потер отекшее перевязанное предплечье:

— Ты чертовски упрямый.

— Поумневший. Я на некоторое время расслабился, но сейчас действительно поумнел.

Да, что бы сейчас Зак ни сказал, как бы ни старался убедить, какие аргументы бы ни приводил, у Фишера есть серьезная причина ему не верить.

Чем дольше они так стояли, тем сильнее Зака охватывало отчаяние. Но он не из тех, кто выставляет эмоции напоказ. Он с одинаковым хладнокровием устраивал на полигоне взрывы и обезвреживал бомбу.

Но сейчас на кону не работа, а личная жизнь. Наверное, поэтому у него не получалось сдерживаться.

Фишер выругался под нос и направился к двери. Уже повернул ручку, когда Зак затараторил:

— Когда ты думал, что я сплю… — Он видел это словно наяву. — То постоянно смотрел на меня, подперев голову рукой. Трогал мои волосы.

— Притворялся спящим, чтобы позабавиться? — Фишер отказывался слушать, но Зак не позволит его гневу перечеркнуть воспоминания. Может, другие, но не эти.

— Я ничего не говорил, потому что мне нравилось это чувствовать. Твое теплое дыхание на моем лице. Как ты направляешь смертоносную энергию на…

Фишер отпустил ручку:

— На что?

— Иногда ты что-то бормотал, почти мурлыкал. — Зак улыбнулся, вспоминая. — Ты наверняка даже не осознавал, что делаешь.

— Да чтоб тебя! — Он ринулся навстречу, скользнул ладонями по плечам Зака, прижал к стене. Рты встретились в жестком поцелуе. Глубоком, пожирающем. Никакого медленного разогрева. Они неслись от арктического холода к адскому пламени. Губы вкушали, руки блуждали. В горле Фишера зародился стон, он весь растворился в Заке, сокрушил, повергнул, сжимая его затылок, притискивая к себе.

Сначала Зак почувствовал жар, потом голод. Смял футболку Фишера в кулаках, притянул ближе. Реальность вспыхнула и сгорела, опаляя легкие, не позволяя дышать. Сердце гнало по венам чистый адреналин, колени дрогнули.

Все как всегда. Всепожирающая страсть и сила. Долгие щемящие поцелуи, которые подкашивали и поддерживали в минуту расставания.

Зак хотел большего. Но когда его ладонь скользнула за пояс джинсов Фишера, тот резко выдохнул и отстранился. Не прервал контакт, нет, все еще удерживал, задыхаясь, словно пробежал марафон. Затем медленно прислонился лбом:

— Я должен тебя ненавидеть.

Не поспоришь. Зак даже хотел кивнуть, но не смог — лоб Фишера не дал.

— Да.

— Не возвращайся.

— Я должен.

— Не надо, не делай этого. — Фишер повторял и повторял. Сначала просил, потом приказывал.

На мгновение Заку захотелось послать все к чертям, забыть о долге, обязанностях. Остаться с Фишером. Но сможет ли он после этого жить?

Они оба знали, что не сможет.

— У меня нет выбора.

Фишер разжал пальцы, руки безвольно повисли по бокам, они соприкасались только лбами. Но недолго. Буркнув, Фишер отстранился. Воздух колыхнулся, на лицо вернулось непроницаемое выражение, которое так страшило Зака.

— Не уходи, только не сейчас.

Но было слишком поздно.

Фишер покачал головой:

— Ты все еще не понял, Зак? У тебя всю дорогу был выбор.

Фишер опять нацепил маску крутого непробиваемого парня. Зак не знал, как до такого достучаться.

— Это не просто.

— Просто. Но ты выбрал неправильно.

Фишер потерялся, забылся. Пяти минут наедине с Заком оказалось достаточно. Тот сразу же забрался в душу, проник под кожу. А он тоже хорош — раз, и сует язык в глоту Зака. Уже почти сдирает рубашку и валит его на кровать.

Их отношения с самого начала основывались на сексе, на чертовски горячем сексе. Выматывающем, затягивающем в незримые путы. Но великолепном. Фишер поражался, насколько он много для него значил. Не просто тепло и наслаждение, но нечто более глубокое. Всепоглощающее, неведомое ранее.

Лежа в послеоргазменном мареве в темной спальне, Фишер чувствовал невероятную близость, которая объединяла не только обнаженные тела.

Он не признавался, но недоговоренность убивала. Фишер безмолвно сидел в кабинете Брайтона, пока тот изучал что-то на экране компьютера.

Наконец Фишер почувствовал, что больше не выдержит:

— Скажи.

Брайтон даже глаз не поднял:

— Что?

— Что уволишь, разжалуешь. Переведешь на бумажную работу.

Брайтон оттолкнулся от стола и поудобнее устроился в черном кожаном кресле:

— Пытаюсь представить, как ты перекладываешь бумажки с места на место.

— Я бы уволился. — Потому что именно так в его представлении выглядел кошмар. Он вырос на ферме, где все работали не покладая рук от рассвета до заката.

Фишер не жаловался, потому что в семье это было не принято. Дружные, как зерна в колосе, они всегда поддерживали друг друга, никогда не спорили, не ругались. Пока не выяснилось, что Фишер — гей. И якобы преданные, во всем поддерживающие родители выгнали его взашей. Ему только-только исполнилось шестнадцать. Сейчас он стал вдвое старше, проведя полжизни вдали от семьи, но привычка к труду укоренилась намертво.

Брайтон покачивался вперед-назад:

— Ты хранил большой секрет.

— Ага, сто семьдесят пять фунтов живого веса. — Фишер отмахнулся от образа Зака, проникшего в голову и не желающего уходить.