Мы разбили лагерь ближе к устью реки, и оттуда же начали исследовать долину, прокладывая тропинки через дикий лесок. Мы решили построить наш хутор на полпути между устьем реки и ледником, в поросшей лесом котловине, обращённым на юг. Там были самые высокие деревья, и когда мы расчистили и осушили землю, получилась укрытая от ветра поляна в виде чаши для наших пастбищ. За спиной шумели водопады, так что мы постоянно слышали журчание пресной воды. И, хотя, с порога нашего дома был виден Братталид, лежащий на другой стороне фьорда, шума моря не было слышно. Я привыкла к волнам, накатывающим на берег, но обычно наш серый илистый берег покрывала рябь, будто бы на мелководье.
Как только мы выбрали место для дома, то отвели часть речного потока, чтобы он бежал поблизости. Мы наметили, где будут возведены стены первой постройки, а затем натаскали камней с пастбищ, пока не насыпали хороший фундамент, а вскоре уже высились торфяные стены. Для крыши мы заняли древесину из запасов Эрика, плавник, принесённый морем, так как на нашем открытом берегу его не было. Я навсегда запомнила день, когда мы переехали в свой дом. Тогда я жила среди мужчин, мне всегда казалось, что моя жизнь пройдёт почти без женского общества. Там всё было в моём распоряжении: бочки в кладовой, ткацкий станок, полки для инструментов, корзины на стенах, горшки из мыльного камня для очага, меха и покрывала на кроватях. Через два часа я обставила свой дом, как хотела, и, насколько я знаю, вещи всё ещё находятся на тех же местах, как я их расставила в первый день. Когда я была занята делом, то не скучала о Халльдис. Она была здесь, её душа была вместе со мной, как часть меня, так было всегда.
Первые два года нам не хватало сена, всё из-за зарослей деревьев, и мы кормили скот водорослями и ветвями, но через пару лет скот вытоптал деревца, на удобренной навозом земле стала расти трава. В конечном итоге, самую лучшую траву мы заготавливали на покрытых илом равнинах на другом берегу реки, хотя иногда из-за наводнений сено пропадало. Наши овцы паслись на склонах, более крутых, чем в Братталиде, поэтому несколько овец сорвались с обрывов рядом с ледником. Ещё нам докучали лисы, но мы поставили множество каменных ловушек, которые отлично работали. Уже после первой зимы я смогла сшить отцу плащ из лисьих шкурок с капюшоном из белого заячьего меха.
В Стокканесе я обрела счастье. Каждый новый сезон наша земля открывала всё новые и новые богатства. В июле мы обнаружили, что живём на одной из самых богатых лососёвых рек в Зелёной стране. Каждый год мы ставили сети в устье реки, единственными нашими соперниками были морские орлы, которые спускались с Бурфьелла полакомиться рыбой. К концу первого лета я обнаружила небольшой горячий источник по соседству с ледником. А когда пришла осень, наша земля засияла во всей красе, одевшись в красный и золотой цвета. У нас было столько ягод, сколько я в жизни не видала, так что каждый вечер мы ели ягодный суп, и кроме того, запасли две бочки ягод в молочной сыворотке на зиму. Сети и силки никогда не пустовали, казалось даже, что, пока шторма не принесли во фьорд зиму, солнце задерживалось в нашей долине подольше. Наши лодки хранились в миле или двух от дома, и со временем наш берег фьорда стал более обжитым. Вскоре появились новые постройки, вплоть до самого фьорда, и я легко могла дойти до берега пешком. То было время надежд, когда всё было ново, казалось, все раздоры остались в Исландии. Но я рассказываю тебе сугубо о женских делах, а это не совсем то, что тебе интересно. Расскажу-ка я лучше о нашей первой зиме там.
Однажды, накануне Михайлова дня, пришёл наш пастух и сказал, что во фьорд зашёл большой кнорр и пришвартовался возле Братталида. На следующий день, как мы и думали, к нам прибыл посыльный, чтобы пригласить на пир в честь возвращения Лейфа Эриксона.
Не забывай, я никогда не видела Лейфа Эриксона. Тем временем отец мне сказал, что они с Эриком прямо обсуждают брак, так что моё воображение разыгралось. Я подружилась с Торвальдом и Торстейном, но у Лейфа было то, чего не было у них — собственный корабль, а ещё плавание, что он проделал, надолго осталось в памяти людей. С тех пор, как Торстейн вернулся с северной охоты, он часто бывал у нас, Торвальд пореже, но я всегда вела себя с ними неопределённо, заигрывая то с одним, то с другим, а когда они беседовали с отцом, делала вид, что занята на маслобойне. Я ждала Лейфа слишком долго. Теперь я понимаю, что ничего о нём не зная, нарисовала в воображении нереальную мечту, человека, которого не существовало на самом деле. В конце концов, я влюбилась в Лейфа, но уверена, не выдала ему своих фантазий, порождённых его придуманным образом. Всем было бы лучше, если бы я стала воспринимать человека таким, какой он есть, а не мечтать о недостижимом для мужчины из плоти и крови идеале.
Итак, на следующий день мы с Торбьёрном нарядились в самую лучшую одежду, и переправились через фьорд, несмотря на порывы ветра, ведь уже надвигалась зима. Я очень хорошо помню тот пир в Братталиде, но как ни странно, не могу припомнить, как я впервые увидела Лейфа. Конечно же, я помню светловолосого мужчину, который сидел во главе стола, рядом с Эриком, он походил на своих братьев, но выглядел более надменным. Я всё ещё чётко могу представить его, и он не чужой для меня. Миг, когда Лейф был для меня чужим, навсегда канул в прошлое. Насколько я помню, мне с первой минуты стало казаться, что я знала его всегда.
Эрик устроил щедрый пир. Мы не ели говядину или баранину, а одну лишь дичину: оленину, утятину, куропатку и тюленье мясо. Когда мы уселись, наши чаши пустовали. Затем Лейф послал раба по имени Тюркер обойти стол и наполнить все чаши. Казалось, для пожилого раба это непростая задача, и я заметила, как Эрик нахмурился. Но Лейф поднял руку, чтобы сдержать недовольство отца.
— Пусть Тюркер сделает то, что я ему велел.
Озадаченная, я наблюдала через стол, как Тюркер наполнил чашу Эрика. Затем он наполнил чашу, которую делили Торвальд с Торстейном, и я увидела в чаше вместо кислого молока какой-то красный напиток. Тогда Эрик ухмыльнулся и сказал:
— Вот как, несмотря на долгое путешествие, ты не забыл привезти из Норвегии хорошего немецкого вина. Молодец!
— Нет, — сказал Лейф тихо, но я хорошо расслышала его, потому что Лейф мог заставить замолчать шумный зал, и все замолкали, чтобы услышать его. — Нет, это вино не из Европы.
— Правда? — Эрик уставился на него. Конечно же, Эрик знал, чего ещё не знали мы, а именно — где Лейф побывал этим летом, и я, ничего не понимая, заметила, как засияло его лицо. — Ты говоришь... ты хочешь сказать, что привёз вино из новой страны?
— Пробуйте! — сказал Лейф. — Пробуйте все! Разве мы не постарались и привезли это вино из страны, о которой едва ли можно было мечтать? Смелее, пейте же! Я привез вам вино из-за края света!
Вот таким кажется тебе Лейф. Дай ему лишь один миг, и он сделает в десять раз больше. Некоторые считали его обманщиком, и он часто вгонял меня в краску, потому что нравился мне, но стоило ему захотеть, и мы таяли в его руках словно масло. Теперь он уже мёртв. Он умер в постели, в преклонных годах, единственный из братьев, кто прожил достаточно долго, и преуспел во всём, за что брался. Трудно поверить, что он покинул наш мир. Так происходит, когда стареешь — люди, которых ты знал, умирают один за другим, и кажется невозможным быть таким одиноким. Я никогда не была так близка с Лейфом, чтобы полюбить его. Я никогда не знала его, как знала мужчин, за которых выходила замуж, и всё-таки, когда я вспоминаю о тех временах, труднее всего поверить в то, что именно его уже нет в живых. Казалось, он держал в руках будущее, столько новых возможностей. Теперь всё в прошлом. Жаль, что ты не видел его тогда на пиру в Братталиде, молодого, в самом расцвете сил мужчину, только что вернувшегося из путешествия.
Итак, Лейф вернулся, и наша жизнь резко изменилась. А именно, произошло четыре вещи.
Во-первых, он выполнил просьбу матери и привёз с собой христианского священника. Я так никогда не узнаю, сделал ли он это для неё, или нет. Лейф всегда был практичным человеком, и я уверена, что он очень скоро уяснил порядки при дворе короля Олафа. Путь к сердцу короля и его благосклонность лежали через крещение, и я не думаю, что Лейф долго сомневался. Вряд ли Эрик когда-нибудь простил сына за это, но ирония в том, что Лейф унаследовал от отца единственною черту — упрямый в своих заблуждениях дух язычества. Ты выглядишь потрясённым, но это правда, Агнар. Лейф и Эрик уже мертвы, и, если бы мы когда-нибудь узнали, каков был конец каждого, как они пересекли границу нашего мира, мы бы убедились, права я или нет. Но скорее всего, мы не найдём Лейфа Эриксона, поющего псалмы на небесах. Как не будет его и в преисподней, потому что, хотя он и был и коварным и вероломным человеком, но великодушия ему было не занимать. Лейф принадлежал к старому миру, несмотря на то, что частенько бросал вызов Эрику. Лейф не буянил и не кричал как отец. В гневе Лейф бледнел, а не краснел, и что было гораздо страшнее. Жаль, что Эрик всегда оставался недоволен сыном. Он гордился подвигами Лейфа, но всё же не испытывал к нему отцовской любви. Он никогда не замечал в нём свои черты, хотя для всех нас сходство было до смешного очевидным.
