Но скреллинги и не думали сражаться. Они вышли на берег, как и раньше, без оружия. Их предводители стояли у подножия дюн и, яростно жестикулируя, заговорили на своём непонятном языке, подзывая наших людей. Остальные за их спинами разгружали лодки. Всё это совсем не напоминало ночной кошмар: холод внутри меня растаял, и лишь тогда я поняла, что моё сердце колотится так сильно, что содрогается всё тело. Я глубоко вздохнула и двинулась вперёд, чтобы лучше видеть. Снорри немного успокоился и, широко раскрыв глаза, с удивлением разглядывал происходящее на берегу. Скреллинги разложили на свой груз на песке и выразительно указывали на товары. Меха. У них были меха, Агнар. Это оказалось так неожиданно, совсем не то, что я ожидала, и я почувствовала, что трясусь, еле сдерживая смех. С трудом мне удалось сглотнуть, чтобы успокоиться и не расхохотаться как дурочка. Эта сцена напомнила мне картину, когда Торстейн вернулся с охоты и сложил свои трофеи у ног моего отца. Там были оленьи шкуры, тюленьи кожи, огромные бурые медвежьи шкуры, волчьи и лисьи шкурки, и ещё какие-то меха, странного, незнакомого мне зверя. Позже, уже в Норвегии я узнала, что этот зверь чем-то напоминал кошку, но тогда я ничего не знала об этом животном. Меха выглядели так богато, так необычно и нелепо, разложенные на берегу дикой страны, лежащей за пределами мира. Вдруг я поймала себя на мысли, что уже не думаю о Торстейне, а скорее о торговце Торгейре и его сыне Эйнаре, которые однажды ослепили меня роскошью, показав, какие прекрасные вещицы делают в далёких странах. Тогда всё встало на свои места, будто бы я пробудилась от кошмара. Карлсефни, который, в конце концов, сам был торговцем, тоже всё понял, и тут же убрал меч в ножны, положил щит на песок и развёл руки в жесте, которым он воспользовался в прошлый раз, чтобы успокоить тех дикарей. Затем он спрыгнул с вершины дюн вниз, скользя по осыпающемуся песку, и остался один на один с вождём скреллингов.

После чего события стали развиваться быстрее. Наши люди спрыгивали вниз с дюн, хохоча как ненормальные, радуясь внезапной перемене. Я посмотрела вниз и увидела, как наши и скреллинги смешались друг с другом на песке, светловолосые и чёрные, все одновременно громко говорили и размахивали руками, каждая группа с трудом пыталась безуспешно понять друг друга. Я разобралась в ситуации раньше, чем остальные, потому что стояла в стороне и видела их всех, а любой из наших людей, оказавшись внизу, видел лишь то, что происходило рядом с ним. Скреллинги облепили северян и указывали на мечи, иногда даже пытаясь дотронуться клинка, не подозревая, насколько смертоносно это оружие. Наши люди пытались спрятать мечи, как можно надёжнее укрывая их щитами. Поначалу я подумала, что дикари пытаются убедить убрать оружие. Кое-кто из наших так и поступили, убрав мечи в ножны, но скреллинги хотели совсем другого. Они подступили вплотную и зашумели ещё громче. Один из дикарей схватился за ножны на поясе Торбранда и потянул к себе. Торбранд грубо оттолкнул его. Обе стороны закричали, началась потасовка. Торбранд снова обнажил свой меч. Я закричала: "Торфинн!", напугав криком ребёнка, так что Снорри подпрыгнул у меня на руках.

Карлсефни обернулся.

— Гудрид! Назад! Немедленно возвращайся!

— Ты не видишь! — Прокричала я ему. — Мечи! Они хотят ваши мечи!

Он оглянулся по сторонам и сразу же понял, о чём я. Он колебался, но я всё видела, а он нет, и, благодаря этому, соображала быстрее.

— Торфинн!

Карлсефни поднял взгляд, и я сказала ему, что нужно делать.

— Что-нибудь другое! Предложи что-то другое! Быстрей!

Увидев, что до него дошло, я всё же оказалась быстрее. В конце концов, у нас не было с собой почти никаких товаров, а я заметила, что они одеты в шкуры, будто дикие звери.

— Ткань!

Он задумался всего на миг, а потом сразу же отправил людей бегом к хижинам. Всё что у нас было, требовалось нам самим: ткань запасной парус, одеяла, плащи, навесы. Наши люди разложили на песке всё, что удалось принести. Думаю, эта уловка не сработала, не окажись среди остальных вещей красного плаща Карлсефни. Как только скреллинги заметили цветную вещь, они уже не могли оторвать от неё взгляд. Они схватили шерстяной плащ и стали передавать друг другу, восхищённо поглаживая ткань. Не думаю, что они когда-либо держали в руках шерсть. Они ощупывали сплетённые нити вдоль и поперёк, а затем снова расправили цветной плащ, восторженно крича.

У нас почти не было с собой другой окрашенной одежды, и возможно, к лучшему: скреллинги посчитали такую вещь редкой и ценной. В итоге Карлсефни ножом разрезал свой плащ на полосы и раздал их вождям. Тем временем остальные разбирали другие вещи, вытаскивая из кучи то, что им нравилось. Казалось, скреллинги уже позабыли о мечах. Я думаю, они вспомнили бы о них, если бы мы не показали им ещё кое-что. Нам крупно повезло, ведь никому из нас в голову не приходило, что эти существа в человеческом обличье ни разу не пробовали молоко. Карлсефни отправил двоих за кислым молоком, потому что нам больше нечего было предложить, и когда те вернулись, он демонстративно окунул чашу в бочку и отпил из неё.

Скреллинги уставились на жёлтую жидкость в бочке и что-то забормотали меж собой. Они наблюдали, как Карлсефни осушил чашу, снова наполнил её и протянул их вождю, предлагая попробовать напиток. Дикарь берёт чашу, пробует и издаёт удивлённый возглас. Кажется, вкус пришёлся ему по душе, он допивает, зачерпывает и передаёт другому. Скреллинги столпились вокруг, и, конечно же, на всех молока не хватило, но, кажется, они остались довольны. Дикари вели себя необычайно благопристойно, будто присутствовали на какой-то церемонии, и, в конечном счёте, показалось, что они немного расслабились. Я задавалась вопросом, разделяли ли они наши обычаи, — не покушаться на жизнь человека, которому ты предложил пищу и питьё. Видимо им показалось, что этот новый напиток гораздо ценнее их товаров, и не стали возражать, когда наши люди подошли к их мехам и принялись выбирать понравившиеся вещи.

Моё дитя забеспокоилось. Взрослым удалось заключить сделку, расплатившись молоком, будто серебряными монетами, но Снорри не поддался бы на такой обман. Я отправилась с ним к хижине, уселась в дверном проёме и принялась кормить малыша из ложки холодным мясным бульоном, прислушиваясь к шуму и крикам, доносящимся с берега.

То, что произошло дальше, всё ещё преследует меня. Ничего страшного не случилось, но вместе с тем ужасом, который я испытывала, когда снова появились скреллинги, вкупе с последующими событиями в Винланде, тот случай совершенно сбил меня с толку. Я буду видеть её лицо до самой смерти.

Я была одинока, Агнар: одинока в том смысле, что рядом не было подобных мне. Я всегда находилась в компании: отец, мужья, сыновья, друзья, слуги; я никогда не была в одиночестве и не чувствовала себя никому не нужной. Тем не менее, я всегда ощущала одиночество. В большинстве усадеб возле очага хлопочут несколько женщин. Но только не у меня. Я потеряла мать, Халльдис, и никто из моих мужей не привёл меня в свой домой, где жили бы женщины. У меня никогда не было подруги. Я знаю, что у других женщин есть подруги. Возможно, нужно учиться заводить друзей в молодости, но по какой-то причине мне так и не удалось это. Не знаю, почему у меня ничего не вышло.

Пока мы жили Хопе, я не видела ни одной женщины больше года. Или всё же видела? Что-то, что я вообразила, на что надеялась, или всё это было по-настоящему? Это произошло после обеда. После того как я испытала напрасный страх, я почувствовала слабость и усталость. Я привыкла дремать днём, по большей части из-за жары, и отчасти из-за того, что мой сын просыпался по два-три раза за ночь. Поэтому, несмотря на то, что скреллинги всё ещё находились по другую сторону дюн, я сидела на пороге и кормила сына обедом, и почувствовала, что меня начало клонить в сон.

Я мало что могу рассказать тебе из того, что помню тогда, но знай, я не готова поклясться, что это произошло на самом деле. Все лето я пыталась описать тебе вещи такими, какими они были, хотя, ты вполне допускаешь, что версия другого человека может отличаться от моей. У каждого из нас своя точка зрения, но кроме того, есть некоторые вещи, в которых я не могу быть уверена полностью. Например, я не могу объяснить каков Винланд, где именно он находится, и показать его на карте. Здесь, в Риме, кажется, что Винланда не существует вовсе, или он существует лишь у меня в голове, потому что я единственная, кто побывала там. Жаль, что я не могу поговорить с кем-нибудь о той стране. Тяжело осмыслить прошлое, когда не осталось никого, кто смог бы разделить с тобой воспоминания. Может быть однажды, когда ты состаришься, живя в Исландии, ты вспомнишь эти летние деньки в Риме, вот тогда ты почувствуешь одиночество, которое теперь испытываю я. Ты увидишь прошлое в своих мыслях, но когда попытаешься рассказать кому-нибудь, то поймёшь, насколько твои слова блёклые, незначительные и искажённые. Ты заговоришь и поймёшь, что твоя история никому не нужна, как тень. Вот видишь, в чём трудность, и то малое, что я собираюсь тебе поведать самую суть. Или, возможно, это вообще не имеет смысла, а всего лишь приснилось.