И я положил перед ним самый большой сэндвич, который только смог найти. Пускай поест, бродяга.

      Вернулась Где-то Там. Уже в скафандре... Ну и что? Ведь даже в нем она была прекрасна. И ослепляла меня своей безумно-идеальной попкой. Невозможно было думать ни о чем. И хотелось заорать, как в древнем мультике про андрогинную Мочалку-Боба: «Мои глаза-а-а-а!» Ее попка просто выжигала мозг. Мне нужно было страдать и размышлять  о своей трагической любви к небесно-голубой богине… А вместо этого в моей голове подпрыгивала аппетитная попка Где-то Там. Веселая и озорная. Она улыбалась, ласково подмигивала булочками и шептала: «Не грусти!»

      - Тебе нравится моя попка?

      - Ты знаешь… ПРОСТО ДИКО.

      - Умеешь ты делать комплименты.

      - Ну прости, наверное это был крик души.

      - Может тебе просто надо снять какую-нибудь девушку, Эрм? И сладко… Ой, какая жалость! У тебя же сбой иммунитета. Ну тогда терпи.

      Борм давно уже съел мегобургер и нарезал вокруг нас круги, заглядывая в глаза с немым укором: «Вы тут какую-то херню несете, а верный друг упорно хочет ЖРАТЬ. А вы… Эх, вы!» Ему было все равно, что кругом летают вирусы. Наверное через его хрустальную броню не мог прорваться ни один микроб. Урчащий бормонид подобрался поближе и потерся головой о белую титановую ткань скафандра Где-то Там. Она зарылась пальцами в  почти прозрачную шерсть, отливающую зеленоватыми бликами лампы дневного света. И хрустальный кот вдруг показался мне пронзительно знакомым. Словно тот далекий, потерявшийся в глубинах воспоминаний зеленый круг.

      На секунду я чуть не потерял сознание. В памяти невыносимо ярко вспыхнула картина… Черное ночное небо. Звезды со всех сторон. И мы сидим над этой бездной. Я и странный парень в джинсовой курке. Длинноволосый, с распущенным хайром. Седые пряди смешиваются с естественным цветом волос, оттеняя благородные черты его лица. Он курит черную эбеновую трубку. Затягивается пару раз и передает ее мне. Потом он долго смотрит на сверкающие звезды и продолжает рассказ:

      - Когда-то давно, еще в бытность мою суровым красноярским панком без страха и упрека, мы сидели с моим закадычным другом Волосатым в глубине подвальной реп-точки «Баджей». А у нас тогда была общая подруга на двоих. Мы ее потягивали потихоньку... Ревновали жутко. Но она была такая сладкая и так умело вертела нами, что никакой зависти и злобы не вспыхивало никогда. Ну может один раз он съездил мне по лицу. Я ему ответил тем же, и все. После этого в нашем треугольнике воцарились только боль и нежность. И тихая грусть… Мы сидели вдвоем с этим парнем и пили пиво. Залечивали тела и души после его дня рождения, празднование которого, как обычно, продолжалось несколько дней. Волосатый сделал большой глоток, затянулся сигаретой и спросил: «Димон, а что такое любовь?»… Я подумал и ответил так: «Любовь - это когда просыпаешься после недельной пьянки. И вспоминаешь с ужасом, как дринькал все, что дринькается, без разбора. Не соблюдая градусы. Мешая все подряд. Без закуси, без запивона. И теперь тебе настолько хреново, что хочется сдохнуть. Ты чувствуешь тяжелый скрежет собственного мозга, который словно мельничный жернов перемалывает сам себя. Все тело пронзает невыносимая боль. А душу раздирает на части осознание того, что ты успел натворить за эту неделю. И от этого хочется сдохнуть еще быстрее. Ты с трудом поднимаешься на ноги, одеваешь первое попавшееся на глаза шмотье, чтобы скрыть позорную наготу ненавистного тела. И выходишь на улицу. Все люди кажутся врагами. Они сейчас набросятся на тебя и сожрут живьем! Чтоб отомстить тебе, парень... ЗА ВСЕ... Ты подходишь к ларьку с бухлом. Трясущимися руками вываливаешь в окошко последние рубли и получаешь взамен запотевшую бутылку пива… И уже прикосновение к прохладному стеклу сводит тебя с ума. Ты не можешь больше ждать! Прямо здесь срываешь крышку, запрокидываешь голову и как бесстрашный горнист делаешь первый могучий… ГЛОТОК… И все… Что дальше? Похер… Вот оно… СЧАСТЬЕ… Вот она, сука… ЛЮБОВЬ… Заклинить время! И остаться в этом миге… НАВСЕГДА.» 

      Я облачилась в любимое платье и вернулась к парням, прихватив несколько сэндвичей для Эрма. Все-таки мужчина должен есть. Чтобы хватило сил хотя бы тапки принести своей богине. И растянуться на ковре у дивана с теплой мыслью в голове: «Утвердился я в этой квартире!» Я зашла в комнату к воскресшему Эрму и обалдела. Он был такой классный! Даже когда валялся в коме, он был крут. Но теперь… Живой… Эх, мать! Держи себя в руках, Где-то Там! Конечно Эрмитажник очень клевый, но суть его такая же, как у всех парней. И укладывается в одно полновесное слово… КОБЕЛЬ.

      Чтобы отвлечься от безумных мыслей, я закурила «честер» и наблюдала за тем, как два самца ведут неравный бой со своим заклятым врагом. Имя которому: «бутер с колбасой». Когда великая битва закончилась, Эрмитажник заполировал еду пивком и спросил меня:

      - А что это за место?

      - Петергоф. Большой дворец... Я здесь живу.

      - Ты живешь в огромном дворце с фонтанами, а меня закрыла в эту маленькую душную коморку?! Зашибись…

      - Ну типа... Извини! Я же не знала, когда ты проснешься. Я часто отлучаюсь по делам. И не хотелось, чтобы в кровати под роскошным балдахином тебя нашли мародеры. Или кто похуже.

      - Ладно… А ты крутая! Живешь в Большом дворце.

     - Ой, блин… А ты живешь в Эрмитаже! Давай меняться?

      - Не-е-ет! Я уже к своей хибарке прикипел… Каждый закоулок знаю. Ты лучше в гости приезжай… Идет?

      - Уговорил! А ты здесь был хоть раз… в Петергофе?

      - Снаружи был. Фонтаны видел. А дворец нет… Да я и в Эрмитаже-то ни разу не был, пока дельта-волны не расхреначили там все.

      - В Питере?

      - Да вообще везде... А тебя «претенденты» не беспокоят? Меня уже так задрали. Раз в полгода обязательно придет какой-нибудь чертила и начинает орать, чтобы я собирал манатки и уматывал. Так уже заколебался с парадной лестницы их мозги соскребать.

      - Бедняга… Нет, меня не беспокоят. Здесь народу мало. Да и все кругом знают, что я долго не базарю. А сразу отправляю в Край Лесов Богатых Дичью и Озер Полных Рыбы. Даже дядя Саня из полиции приходит иногда и просит, чтобы я мародеров сильно не щемила. А то ему потом нетрудовые доходы собирать не с кого.

      - Классно... Покажешь свой дворец?

      - Да хоть сейчас! Идем?

      - Пошли!

      Мы решили посмотреть дворец, а потом пойти на улицу и заценить фонтаны. Которые до сих пор отлично работали. Я их сама включала каждый день. Эрм облачился в скафандр и совершенно наглым образом взял меня за руку... Словно мы сто лет знакомы! Сопротивляться его напору не было сил. Борм сказал, что ему срочно надо посмотреть на звезды и растворился в полутемных коридорах дворца... Ох, уж эти мужики! Но так было даже лучше. Никто не путался под ногами и не ныл о том, как сильно он хочет жрать. И я показала Эрму свои владения… Тронный зал. Голубую гостиную. Белую столовую. Китайские кабинеты. И Танцевальный зал! Это было что-то с чем-то. Эрмитажник зашел в него и потерял дар речи. Огромный зал, весь в зеркалах, в настоящих и фальшивых зеркальных окнах. Которые делали иллюзию пространства еще более бесконечной. Плафон потолка и миниатюры работы древних мастеров поражали изяществом, и красотой. Белые стены, усыпанные вязью золотых лепнин. Почти зеркальный паркетный пол, словно гладь спокойного озера отражающий наши тела.

      Все это великолепие напрочь отрывало крышу. Эрмитажник склонился передо мной, как перед светской дамой и пригласил на танец. Я щелкнула пальцами, и включилась музыка. Танцевальный зал Большого дворца наполнили медленные тягучие риффы бессмертной песни... Charon… Colder… Я подошла к Эрму и опустила руки ему на плечи. Он обнял меня за талию и бесцеремонно прижал к себе. Моя независимость была растерта в порошок. Но невозможно было оттолкнуть от себя этого наглого питерского БОГа. С мечтательной улыбкой на лице берущего то, что принадлежит ему... Мы закружились в танце! Музыка взрывала тишину. И хрипловатый голос вокалиста пел о том, что смысла в жизни нет. «Всё ещё остается вечная надежда на горькую войну. Сделала ли она тебя холоднее, разрушая твою жизнь во имя правосудия? Они научились повиноваться. Нарушив правила, которым я следовал, я горю во имя пустых имён. Я научусь повиноваться.»